Битва

Наполеон знал о своем авторитете в войсках и умело им пользовался, потому его решение проехаться вдоль колонн было отнюдь не случайным: при виде своего императора солдаты всегда воодушевлялись и преисполнялись храбрости. Он приказал подать его серую лошадь — она была самой спокойной, и, воспользовавшись маленькой раскладной лесенкой, забрался в седло.

— Сир, — сказал Бертье, — наши войска уже на марше, быть может, вы все же останетесь здесь, отсюда хорошо видно все поле боя...

— Я должен их вдохновить, это мое дело! Я обязан быть повсюду. Своих солдат я держу за сердце.

— Сир, я вас умоляю, не лезьте под огонь пушек!

— Вы уже слышите канонаду? Лично я — нет. Пушки разбудили нас на рассвете, но с тех пор они молчат. Видите эту звезду?

— Нет, сир, я не вижу никакой звезды.

— Выше, рядом с Большой Медведицей.

— Нет, я вас уверяю...

— Отлично, раз я один ее вижу, Бертье, то поступлю так, как хочу, и не потерплю никаких возражений! Вперед! Это моя звезда, я видел ее, когда мы с вами отправлялись в Италию. Я видел ее в Египте, при Маренго, Аустерлице, Фридланде!

— Сир...

— Вы мне надоели, Бертье, с вашими бабскими мерами предосторожности! Если бы мне было суждено умереть сегодня, я бы знал об этом!

Наполеон тронул лошадь и медленно поехал с отпущенным поводом, за ним на небольшом отдалении следовали офицеры свиты. В кулаке император сжимал каменного скарабея. С этим счастливым амулетом, найденным в гробнице какого-то фараона, он не расставался со времен своего египетского похода. Наполеон чувствовал, что фортуна на его стороне. Он считал, что сражение имеет много общего с мессой. Оно тоже требует соблюдения определенного ритуала: приветственные возгласы солдат, идущих на смерть, заменяли псалмы, а порох — ладан. Бонапарт дважды торопливо перекрестился, как это делают корсиканцы, когда им приходится принимать важные решения. Гренадеры Старой гвардии, выстроившиеся по обе стороны от штаба, встретили своего кумира приветственными возгласами, пробежавшими по рядам, подобно электрическому разряду. Генерал Дорсенн сорвал с головы треуголку и крикнул: «На караул!» Но старые ворчуны уже водрузили свои медвежьи шапки и кивера на штыки и, как один, во весь голос скандировали имя императора.

Расхаживая вдоль войск, выстроившихся побатальонно на краю равнины, маршал Ланн заканчивал инструктировать своих генералов:

— Погода проясняется, господа, возвращайтесь к своим полкам. Еще раз напоминаю диспозицию: Удино и его гренадеры располагаются на левом фланге, Клапаред и Тарро занимают центр, а вы, Сент-Илер, правый фланг перед Эсслингом.

— Разве мы не будем ждать Рейнскую армию?

— Она уже здесь. Даву должен подойти с минуты на минуту, чтобы поддержать нас.

Граф Сент-Илер пришпорил норовистую лошадь и твердой рукой направил ее к строю своих егерей в разномастной униформе, их объединяли лишь эполеты с зеленой гарусной бахромой. Строгим чеканным профилем генерал походил на портреты императоров с древнеримских монет: завитки коротких волос опускались ему на лоб, высокий воротник с золотым шитьем подпирал четко очерченный подбородок. Сент-Илер остановился перед шеренгой барабанщиков и, заметив среди них совсем юного паренька, почти ребенка, подозвал к себе их командира — настоящего великана в мундире, украшенном блестящим шитьем от воротника до сапог. За счет кивера с высоким султаном тамбурмажор казался еще больше.

— Сколько лет этому мальчику?

— Двенадцать, господин генерал.

— Ну и что с того? — пробурчал подросток.

— Что с того? А то, что тебе еще рано на тот свет. Или ты очень торопишься?

— Я был под Эйлау, играл к атаке при Ратисбоне и не получил ни малейшей царапины.

— Я тоже, — засмеялся Сент-Илер, но он слукавил, забыв упомянуть о ранении, полученном на высотах Пратцена под Аустерлицем.

Сидя в седле, генерал с минуту разглядывал мальчишку и его барабан — тот был не намного меньше своего хозяина.

— Твое имя?

— Луизон.

— Меня интересует имя, а не фамилия.

— Для всех я просто Луизон, господин генерал.

— Тогда доставай свои палочки, Луизон, и играй, как играл под Ратисбоном!

Паренек поднял палочки, выдержал паузу и резко опустил их на барабан. Тамбурмажор взметнул над головой трость с серебряным набалдашником, и все барабанщики заиграли в унисон со своим юным товарищем.

— Вперед! — приказал Сент-Илер.

— Вперед! — послышался в отдалении голос генерала Тарро.

— Вперед! — подхватил команду генерал Клапаред.

Войска шли по зеленому полю, втаптывая в землю сочные стебли пшеницы. Туман редел: в сплошной молочной пелене начали появляться прорехи, и австрийцы увидели пехоту Ланна, когда до нее было уже рукой подать. Сам маршал рысил в передних рядах наступающих рядом с Сент-Илером. Он поднял над головой шпагу, и дивизия ускорила шаг. Впереди всех шел Луизон с барабаном на перевязи, из-под его палочек раскатисто рассыпалась будоражащая кровь дробь, при этом паренек чувствовал себя если не маршалом, то уж наверняка генералом.

Солдаты Гогенцоллерна, захваченные врасплох неожиданностью и размахом атаки, встретили французов ружейным огнем, но егеря переступили через тела убитых товарищей и бросились в штыковую. Передовые линии австрийцев не выдержали мощного напора, дрогнули, а потом покатились назад. Из-за спин атакующей пехоты хищно выглядывали жерла десятков артиллерийских орудий, переваливших через гребень берегового склона.

В разгар боя Ланн забыл обо всем на свете. Маршал превратился в простого рубаку: орал, надсаживая глотку, знаками приказывал своим людям идти дальше, сам бросался вперед и увлекал их за собой. Удары сыпались на него со всех сторон — один даже сорвал с груди орден, — но Ланн мастерски отражал их, тут же рубил и колол в ответ. Его разгоряченная лошадь ни миг не оставалась на месте: то вертелась, как волчок, повинуясь властной руке всадника, то мчалась на вражеских артиллеристов или пехотинцев, построившихся в каре. И тогда раздавался его боевой клич, а шпага в руке превращалась в разящую без промаха молнию. Рассерженными шмелями гудели вокруг пули, однако Ланна это нисколько не заботило. Он выхватил у кого-то из рук древко знамени с изображением черного орла на желтом фоне и заостренным навершием, как копьем, пробил грудь оказавшегося рядом австрийского лейтенанта. На взмыленном коне на помощь примчался Сент-Илер и вонзил шпагу в спину гренадера в белом мундире. Прикрывая друг друга, генерал и маршал на пару продолжали разить врага. Вдохновленные таким примером, их солдаты усиливали натиск, и противник, который сначала отходил, сохраняя боевые порядки, запаниковал и кое-где обратился в беспорядочное бегство. Плотный строй австрийцев заметно поредел; то тут, то там в нем стали появляться обширные бреши.

— Мы побеждаем, Сент-Илер, — тяжело дыша, крикнул Ланн и указал шпагой в тыл австрийской армии: там, в сотне метров от передовой, офицеры палками гнали беглецов обратно в бой.

— Император был прав, ваше превосходительство, — отозвался Сент-Илер, не теряя бдительности.

— Да, император был прав, — повторил Ланн и окинул взглядом боле боя.

Оба с удвоенной яростью ринулись в гущу сражения, их шпаги снова разили без промаха и не знали пощады. Маршал и его генерал, казалось, были заговорены — их не брала ни пуля, ни клинок. Неожиданно на правом фланге появилась кавалерия князя Лихтенштейна, чтобы обеспечить отход австрийской пехоты и не дать ему окончательно превратиться в беспорядочное бегство, но французские егеря встретили ее плотным ружейным огнем, а кирасиры Бессьера заставили отступить. Издалека еще долго слышался металлический лязг от ударов сабель по кирасам. «Все как под Экмюлем! — мелькнуло в голове у Ланна. — Они используют кавалерию лишь для прикрытия отступающей пехоты. Мой друг Пузе, мой брат и учитель, сказал бы, что противник трусоват или не уверен в своих силах! Вечером мы отпразднуем в Вене победу!» Маршал подумал о красавице Розали, свежей постели, обильном ужине и сне без кошмаров. А еще он думал об оставшейся во Франции герцогине Монтебелло, видел перед собой ее лицо, ее улыбку. «Ах, Луиза-Антуанетта...» — шепнули его губы. И Ланн снова окунулся в битву.