Битва

— Ну, что? — спросил он у Лежона, почтительно отставшего на пару шагов.

— Герцог де Риволи обещал продержаться.

— Значит, продержится.

Бонапарт опустил голову и недовольно скривил губы. Он словно не замечал огня австрийской артиллерии, обрушившейся на Эсслинг с той же яростью, что и на Асперн. Внезапно одно из ядер уже на излете попало в бедро его лошади. Несчастное животное с жалобным ржанием рухнуло наземь вместе с всадником. Мгновенно спешившись, Ланн и Лежон бросились к императору. Пока они помогали ему подняться, мамелюк Рустам подобрал отлетевшую в сторону треуголку своего хозяина.

— Пустяки, — пробурчал император, вытирая руки об полы редингота, но все еще помнили о недавнем случае при сражении под Ратисбонном, когда тирольская пуля угодила ему в пятку. Наполеона пришлось усадить на барабан и сделать перевязку, после чего он опять взобрался в седло.

Один из генералов воткнул шпагу в траву и крикнул:

— Долой оружие, если император не удалится в безопасное место!

— Если вы не уедете отсюда сами, — заявил другой, — я прикажу своим людям силой увезти вас!

— A cavallo!{5} — коротко приказал Наполеон, надвигая на лоб треуголку.

Пока один из мамелюков кинжалом добивал раненую лошадь, Коленкур подвел Бонапарту другую, и Ланн помог императору забраться в седло. Бертье, за все это время не сдвинувшийся с места, приказал Лежону сопроводить его величество на остров Лобау и там оборудовать для него наблюдательный пункт, откуда он сможет наблюдать за действиями войск, не подвергая себя смертельной опасности. Император молча пустил лошадь легкой рысью, вокруг него тут же сомкнулось кольцо эскорта. Под надежной защитой он проехал Эсслинг, и отряд скрылся в густой роще, тянувшейся от деревни до самого Дуная. До переправы всадники ехали берегом реки, а при переходе через малый мост Коленкур спешился и взял лошадь императора под уздцы. Но, ступив на твердую землю, Наполеон дал волю своему гневу. Перейдя на миланский жаргон, он с руганью обрушился на шталмейстера, лишь теперь осознав, что ему — императору — приказывали и угрожали его же офицеры, и он им подчинился! Неужели они посмели бы силой отправить его в тыл? Он задал этот вопрос Лежону, и тот ответил утвердительно. Ярость Бонапарта поутихла, и он ворчливо заметил:

— Отсюда ничего не видно!

— Мы все уладим, сир, — почтительно ответил Лежон.

— Что вы предлагаете? — сердито спросил император.

— Вот эта большая сосна...

— Уж не принимаете ли вы меня за шимпанзе из шенбруннского зоопарка?

— На ней можно закрепить веревочную лестницу, и сверху от вашего взгляда ничего не скроется.

— Тогда presto! За дело!

У самого основания сосны мигом образовался импровизированный лагерь. Император, надувшись, уселся в походное кресло и, казалось, не замечал ловких молодых солдат, взбиравшихся на сосну, чтобы закрепить наверху веревочную лестницу. Он едва слышал гул канонады, а запах гари, витавший над равниной, здесь вовсе не чувствовался. С безучастным видом Бонапарт разглядывал носки собственных сапог и думал: «Они все меня ненавидят! Бертье, Ланн, Массена и все, все остальные! Они ненавидят меня! Я не имею права на ошибку. Я не имею права на проигрыш. Стоит мне проиграть, как эти канальи тут же предадут меня. Они способны даже убить меня! Они обязаны мне своим богатством, а сами точат на меня зубы. Прикидываются преданными до гроба, но за все требуют золото, титулы, замки, женщин! Они меня ненавидят, и я никого не люблю. Даже братьев. Хотя, нет. Наверное, все же Жозефа, потому что он старший. И Дюрока тоже. Почему? Потому что он никогда не плачет, потому что строгий. Где он? Почему его здесь нет? А вдруг он тоже меня ненавидит? А я? Может, я сам себя ненавижу? Нет. Просто у меня нет иного выбора. Я чувствую, что некая сила толкает меня вперед, и ничто не может противостоять ей. Я должен идти дальше вопреки всем и в том числе самому себе».

Император сунул в ноздрю понюшку табаку и чихнул на подошедшего с докладом Лежона.

— Сир, лестница закреплена. В подзорную трубу вы сможете видеть все поле боя.

Наполеон с сомнением посмотрел на сосну и свисающую с нее веревочную лестницу. Как взобраться наверх, когда из-за болей в спине он даже в седле держится с трудом? Он вздохнул:

— Полезайте, Лежон, и сообщайте мне все до мельчайших подробностей.

Нижние, самые толстые ветви сосны остались под ногами полковника, когда император добавил:

— И помните: главное — не отдельные люди, а крупные массы войск, как на ваших чертовых картинах!

Добравшись до верхушки, Лежон закрутил веревку вокруг руки, поставил ногу на основание сука потолще и раздвинул колена подзорной трубы. Объектив описал широкий полукруг: по всей равнине перемещались огромные людские массы. Бертье научил Лежона распознавать полки эрцгерцога по их знаменам, и теперь он мог сказать, как называется тот или иной полк, кто им командует и сколько в нем штыков. Благодаря зрительной трубе императора он различал даже желтые вымпелы улан, черные бархатные ленты вокруг касок драгун... На правом фланге человеческого столпотворения полковник заметил пехотинцев Гогенцоллерна и кавалеристов Бельгарда[70], концентрировавшихся на подступах к Эсслингу, но не предпринимавших пока попыток войти в деревню. Слева по-прежнему горел Асперн, войска барона Гиллера продолжали настойчиво штурмовать деревню. В центре, чуть в стороне от еще не вытоптанных полей, реял зеленый с серебряным шитьем штандарт маршала Бессьера. Неподвижно застыли егеря Ласалля и семнадцать эскадронов кирасир д’Эспаня, готовых в любую секунду вихрем сорваться с места и вступить в бой. Напротив них в дыму виднелись линии плевавшихся огнем пушек, но батальонов и кавалерии стало меньше: австрийские войска теперь двигались к обеим деревням, где эрцгерцог планировал нанести основной удар. Центр оголялся все больше и больше. Лежон стал спускаться, чтобы доложить об этом императору. Он спрыгнул на землю почти одновременно с появлением двух всадников: один прибыл из Эсслинга, другой из Асперна.

На лице первого — это был Перигор — сияла широкая улыбка. Второй — Сент-Круа — наоборот, выглядел потрепанным и встревоженным. Его волосы порыжели от огня, на мундире чернели подпалины от искр и падавших головешек. Быстрый взгляд император скользнул по обоим.

— Начнем с хороших новостей. Перигор?

— Сир, маршал Ланн удерживает Эсслинг. При поддержке дивизии генерала Буде он не отступил ни на шаг.

— Славный Буде! Он отличился еще при осаде Тулона!

— Сир, эрцгерцог лично вел войска в наступление...

— Вел? — император вопросительно приподнял бровь.

— С ним случился приступ падучей...

— Кто его заменяет?

— Розенберг, сир.

— La fortuna è cambiata!{6} Там, где споткнулся Карл, бедняга Розенберг свернет себе шею!

— Того же мнения придерживается и генерал-майор, сир.

— Розенберг храбр, но чересчур горяч, кроме того, ему не хватает решительности. Он от природы осторожен... Что у вас, Сент-Круа?

— Господин герцог де Риволи отчаянно нуждается в боеприпасах, сир.

— Он не впервой оказывается в подобной ситуации.

— Что мне ему ответить, сир?

— Что смеркаться начинает в семь часов, а до того пусть выкручивается, как может, но удержит в своих руках Асперн или его руины. К тому времени мост будет восстановлен, и батальоны, что застоялись на правом берегу, перейдут Дунай. Тогда нас будет шестьдесят тысяч...

— За вычетом покойников, — пробормотал себе под нос Сент-Круа.

— Что вы сказали?

— Ничего, сир, просто я прочищал горло.

— Завтра утром из Сент-Польтена прибудет армия Даву. Численность наших войск возрастет до девяноста тысяч человек, а австрийцы выдохнутся...

Курьеры еще не успели вскочить в седла, как император молча обернулся к Лежону и требовательно взглянул на него.

70

Бельгард Генрих Иосиф Иоанн (1756-1846) — граф, фельдмаршал (1809). Выходец из древнего саксонского рода. В 1771 г. перешел на австрийскую службу. Участвовал в основных военных действиях против французской армии. Нанес поражение корпусу маршала Даву, а затем присоединился со своими войсками к эрцгерцогу Карлу. 21 мая 1809 г. австрийские войска отбросили пять армейских корпусов Наполеона от Асперна к Дунаю. Большую роль в этой победе сыграл корпус Бельгарда.