Битва

— Их мы сейчас и наблюдаем.

— Именно! В это время из Бизамберга, — вот тут, слева вверху на моем плане, — где, как мы знаем, австрийцы стояли лагерем уже много дней, он отправляет вторую армию, несомненно, более многочисленную, с пушками. Она движется вдоль Дуная, это стрелка В. Австрийцы рассчитывают развернуться в боевые порядки под прикрытием Асперна и внезапно атаковать, зайти к нам в тыл и окружить, в то время как мы будем ждать их в другом месте...

Император продолжал чиркать карандашом, превращая схему в малопонятные каракули, но Бертье его понял.

Доскакав до края небольшой рощицы, Лежон увидел французских солдат и по желто-зеленым султанам на киверах узнал вольтижеров Молитора. Полковник не хотел задерживаться: во-первых, он спешил, а во-вторых, ему совсем не хотелось столкнуться нос к носу с солдатом Паради, который так надеялся остаться при штабе, вдали от передовой. Как объяснить ему, что Бертье в этом вопросе занимал очень жесткую позицию: «Никаких фаворитов, Лежон. Каждый должен находиться на своем месте. Отправьте вашего охотника на кроликов в его полк. Не стоит подавать дурной пример!» Лежон не нашел подходящего ответа. На кой черт нужен разведчик на нынешнем этапе развития событий? Сейчас требовались стрелки и артиллеристы. Однако подчинение приказу вовсе не избавляло от угрызений совести, впрочем, гром пушек скоро заставит забыть о них.

Лошадь осторожно ступила на сотрясаемый волнами малый мост. Дунай вздулся, под напором течения переправа скрипела и раскачивалась, местами мост заливало, и копыта лошади скрывались в воде. Оказавшись на острове, Лежон поскакал к дальнему берегу, и то, что он там увидел, ему очень не понравилось: посередине большого наплавного моста зияла широкая брешь, сквозь которую в кипении пены неслись бурные потоки мутной воды. Постоянные удары бешеных волн еще больше расшатывали поврежденную конструкцию, выворачивали балки, срывали доски настила. Натянутые, как струна, тросы лопались один за другим. Часть моста в любой момент могло сорвать с якорей, несмотря на отчаянные усилия понтонеров: баграми, шестами и даже ручками топоров и кирок они отталкивали от своего детища тяжелые лодки с булыжниками, пущенные австрийцами. Одну из лодок выбросило на берег острова, и Лежон внимательно осмотрел ее. Это было маленькое треугольное суденышко с высокими бортами, заполненное крупным галечником. Благодаря своей форме оно плыло, вращаясь, и на большой скорости врезалось углами в заякоренные лодки-понтоны большого моста. «Какое безумие — строить наплавной мост через Дунай в половодье! — подумал Лежон. — И противник этим воспользовался, тут все ясно». Полковник вполголоса выругался: по причине сжатых сроков, установленных императором, саперы сметали мост, что называется, на живую нитку, однако об этом он не осмелится сказать никому и никогда. На добрый лад, следовало бы подождать недельки две, а то и месяц, чтобы спала вода, и Дунай вернулся в свое русло, а уж тогда возводить основательный мост на сваях, забитых в речное дно. Но его мнения никто не спрашивал. Он должен возглавить восстановительные работы и найти способ защитить хрупкое сооружение от столкновения с лодками и стволами деревьев, сплавляемых австрийцами.

Скривившись, Лежон расстегнул перевязь со шпагой и бросил ее на траву, за ней последовали кивер и ташка. И тут он увидел, как капитан саперов с группой солдат пытается противостоять плавучему снаряду австрийцев: человек десять держали массивный деревянный брус, нацелив его в борт треугольной лодки, и напряженно ждали столкновения. Лодка с силой врезалась в импровизированный таран, и солдаты не удержали брус. Четверо из них с криками свалились в воду, но успели уцепиться за стойки моста и уцелевшие понтоны. Матерясь и отплевываясь, насквозь мокрые, они выбрались на берег. Однако их усилия дали желаемый результат: плавучий снаряд австрийцев изменил курс и уткнулся в заросший камышом берег.

— Капитан!

Вымокший до нитки, капитан саперов, с усов которого капала вода, ухватился за протянутую Лежоном руку и взобрался на мост. Он не задавал лишних вопросов, но по всему было видно, что прибытие штабного чина — об этом свидетельствовали красные панталоны незнакомого офицера, — капитан воспринял с видимым облегчением.

— Капитан, сколько понтонов уничтожено?

— С десяток, господин полковник, и никакой возможности найти новые.

— Знаю. Будем делать плоты.

— Но на это уйдет много времени!

— У вас есть другое решение?

— Нет.

— Тогда собирайте ваших людей.

— Всех?

— Всех. Пусть валят деревья, зачищают стволы, соединяют их — сбивают досками, связывают — это на ваше усмотрение, но плоты должны быть готовы в кратчайшие сроки.

— Ясно.

— Смотрите, не все доски настила унесло течением, частично их выбросило на берег острова. Отправьте за ними людей.

— Но их не хватит...

— Сколько есть! Мы должны любой ценой восстановить связь с правым берегом, и как можно скорее!

— Мы делаем, что можем, господин полковник...

— Капитан, — произнес Лежон, стараясь сохранять спокойствие, — с минуты на минуту австрийцы пойдут в атаку. Полагаю, на Эсслинг, вот он — на том берегу. Они все знают и не сидят, сложа руки.

Вольтижеры Молитора заняли позицию в длинной глубокой ложбине, тянувшейся от окраины Асперна до одного из многочисленных рукавов Дуная. Они зарядили ружья и ждали неприятеля, укрывшись в этой естественной траншее, окаймленной поверху густым кустарником. Солдаты считали, что находятся в резерве, поскольку австрийцы двигались по равнине в сторону деревень и, прежде всего, должны были столкнуться с кавалерией или пушками Массены. Несмотря на уверенность, что они останутся в стороне от главного удара, люди волновались. Чтобы отвлечься, кое-кто слушал рассказы унтер-офицера Руссильона, хотя его байки все уже знали чуть ли не наизусть. Руссильон принимал участие почти во всех кампаниях и гордился тем, что вышел живым из многочисленных кровопролитных сражений. Он в тысячный раз рассказывал о своих ранах, а также об ужасах, от которых кровь стыла в жилах, например, о том, как в Каире один палач за пять часов обезглавил две тысячи турецких мятежников, даже не вывихнув себе при этом запястье. Винсент Паради держался в стороне от группы слушателей. Его мучила мысль, что он доживает свой последний день, и солдат отрешенно тыкал тростинкой в большую черепаху, выловленную в тине. Черепаха лежала на спине и отчаянно пыталась перевернуться.

— Ей ни за что не перевернуться, — заметил сидевший рядом вольтижер. — У этой твари слишком короткие лапки, как у нас. Будь они у меня побольше да не дрожали, то только бы меня здесь и видели!

— И куда бы ты подался, Ронделе?

— Черт возьми, зарылся бы в какую-нибудь нору, пока все не закончится. Завидую кротам.

— Тс-с... — вдруг шепнул, насторожившись, Паради. — Ты слышишь, Ронделе?

— Слышу болтовню унтера, но меня она не интересует.

— Птицы...

— Что — птицы?

— Они больше не поют.

Вольтижер Ронделе плевать хотел на птиц. Он грыз галету, настолько сухую, что об нее можно было сломать зубы, и с полным ртом пел:

Паради вскарабкался на самый верх глубокой ложбины, в которой укрылась его рота, и с ужасом увидел, как над косогором замаячил желтый австрийский флаг, а за ним стальные каски и зловеще поблескивающие на солнце острия штыков. Колонна солдат в белых мундирах перевалила через склон, за ней вторая, потом третья... Они приближались без шума, без барабанного боя. Паради на заднице съехал вниз и с трудом выдавил из себя:

— Они тут!

— Ну вот, австрийцы уже на нашей стороне, — повторил вольтижер Ронделе соседу; тот передал его слова другому, и новость стремительно понеслась к Асперну, передаваемая из уст в уста молодыми солдатами.