Битва

Над площадью разносился громкий голос д’Эспаня. Он отдавал четкие команды, руководил подготовкой к бою, осматривал лошадей и оружие. Генерал заметил, что в конце главной улицы кирасиры роют под вязами могилу, и отправил туда капитана Сен-Дидье с приказом покончить с похоронами как можно скорее. Не особенно поторапливаясь, офицер отправился туда пешком.

Трое кирасир, орудуя лопатами, найденными в ближайшем сарае, заканчивали рыть яму. Неподалеку в траве лежал окоченевший труп солдата Пакотта.

— Поторопитесь, ребята, — сказал капитан.

— Нужно все сделать по правилам, господин капитан, — скупо ответил Файоль, втыкая лопату в горку свежей земли у края могилы.

— Мы уходим из этой чертовой деревни!

— Мы хороним нашего брата, господин капитан, мы не хотим, чтобы он стал добычей лис.

— У нас есть свои принципы, — добавил один из кирасир, здоровяк-кузнец по имени Верзье.

— А того типа, что вы вчера проткнули в доме, хоронить не будете?

— Но он же австриец! — возразил Файоль.

— Если его сожрут лисы, то это его лисы, австрийские, — с ухмылкой заметил третий солдат, невысокий худощавый брюнет.

— Довольно, Брюнель! — оборвал его капитан Сен-Дидье.

— Вы же верующий человек, господин капитан? — лукаво спросил Файоль, поглаживая черные подтяжки, найденные в кармане Пакотта; теперь они висели у него на шее наподобие галстука — то ли сувенир, то ли трофей.

— Чтоб через четверть часа все трое были в своем взводе! — приказал капитан и резко развернулся на каблуках, досадуя, что приходится иметь дело с такими болванами.

Когда офицер отошел подальше, Брюнель спросил у приятелей:

— Сен-Дидье — фамилия дворянская или я ошибаюсь?

— На него можно рассчитывать, — ответил Файоль. — Я видел его при осаде Ратисбонна. Он свое дело знает.

— Это хорошо! — сказал Верзье, снова берясь за лопату. — А то я уже сыт по горло жалкими офицеришками, которых набирают прямо из коллежей и за две недели готовят из них командиров, хотя вся разница между нами заключается лишь в том, что они знают латынь!

За деревней, над берегом Дуная с пронзительными криками, похожими на смех, носились белые чайки. Файоль перекинул через плечо коричневую шинель и поморщился:

— Плохо дело, если даже птицы смеются над нами...

Кавалерийские полки, расквартированные в Вене, вышли из города на рассвете, и земля загудела под копытами множества лошадей. Фридрих Стапс прижался к стене, пропуская отряд драгун, двигавшихся легким галопом, иначе они затоптали бы его, не моргнув глазом. Потом он углубился в лабиринт старых улиц вокруг собора Святого Стефана. Остановившись у скобяной лавки, юноша толкнул застекленную дверь и вошел внутрь. Несмотря на столь ранний час в лавке уже был клиент — плотный седовласый господин в темной сюртуке, его редкие длинные волосы закрывали воротник и ложились на плечи. Мужчина говорил по-французски, а торговец только хлопал глазами, пытаясь объяснить ему на своем венском диалекте, что ничего не понимает. Тогда француз достал из кармана кусочек мела и что-то нарисовал на прилавке. Нарисовал, несомненно, плохо, о чем можно было судить по озадаченному виду коммерсанта. Стапс приблизился и предложил свою помощь:

— Я немного говорю на вашем языке, сударь, и если бы мог быть вам чем-то полезен...

— Ах, молодой человек, вы мой спаситель!

— Что вы изобразили на прилавке?

— Пилу.

— Вы хотите купить пилу?

— Да, достаточно длинную и прочную, не слишком гибкую, с мелкими зубчиками.

Выяснив у Стапса, что желает ранний клиент, торговец стал рыться в коробках, извлек на свет божий несколько видов пил и передал их французу. Стапс с любопытством наблюдал за ним.

— Сударь, я совершенно не представляю вас в роли столяра или плотника.

— И тут вы правы! Простите, из-за спешки я даже не представился: доктор Перси, главный хирург Великой Армии.

— Вам нужна пила, чтобы лечить больных?

— Лечить! Как бы я хотел лечить, но в сражениях не лечат, а чинят, изгоняют смерть: отрезают поврежденные руки и ноги, пока не началась гангрена. Вы знаете, что это такое?

— Не думаю, нет.

— При такой жаре, — сказал Перси, покачивая крупной головой, — раны начинают загнивать, молодой человек, поэтому лучше отрезать раненые конечности до того, как все тело начнет разлагаться изнутри.

Доктор Перси выбрал подходящую пилу, и торговец упаковал покупку в оберточную бумагу. Француз рассчитался крупной купюрой из пачки флоринов, которую достал из докторского баульчика, небрежно сунул сдачу в карман, поблагодарил и, нахлобучив на голову черную треуголку с кокардой, вышел из лавки. Через окно Стапс видел, как доктор зашагал в сторону улицы Каринтия, где его дожидался кучер в коляске.

— Что я могу предложить для вас, сударь? — спросил торговец.

Стапс отвернулся от окна и сказал:

— Мне нужен большой нож с заостренным концом.

— Для разделки мяса?

— Именно так, — ответил юноша с тенью улыбки на губах.

Выходя из скобяной лавки, Фридрих Стапс спрятал кухонный нож, завернутый в серую плотную бумагу, во внутренний карман своего потрепанного редингота и размеренным шагом двинулся к оживленному центру города: кавалерийские эскадроны стекались к воротам Вены и направлялись в сторону Эберсдорфа, Дуная и большого наплавного моста.

У розового дома на Йордангассе Стапс увидел раздетых по пояс мужчин с шапками полицейских на головах. Они разгружали крытую повозку, принадлежавшую интендантству. Двое блюстителей закона, потея и пыхтя от натуги, тащили на кухню здоровенную корзину с продуктами, и юноша без лишних слов последовал за ними. Длинный коричневый стол был завален куриными тушками, овощами, буханками хлеба, склянками со специями... Сестры Краусс во главе со своей гувернанткой ощипывали перья, чистили, мыли, резали, а Анри Бейль с мрачным выражением на лице возвращался от колонки с двумя ведрами воды. Стапс забрал у него ведра:

— Отдыхайте, вы же больны.

— Вы очень любезны, месье Стапс, — махнув рукой в сторону стола с продовольствием, Анри объяснил: — Как видите, мои коллеги по интендантству тоже заботятся о моем здоровье.

— Как и о здоровье этих барышень, — с невинным видом заметил Стапс, и по его губам скользнула двусмысленная улыбка.

Анри метнул в молодого человека сердитый взгляд: его смущал этот слишком вежливый юноша. Каждое слово, сказанное им, можно было трактовать двояко. Уж не следует ли опасаться его? Но почему? Впрочем, Анри забыл о своих подозрениях, слушая, как Анна Краусс весело щебечет со своими сестренками, хотя не понимал, о ком или о чем идет речь. Вскоре к разговору присоединился Стапс, и это окончательно настроило француза против него. Надувшись, он сидел у дальнего конца стола и, поскольку все говорили по-немецки, не мог принять участия в общем веселье. Анри побледнел, сжал зубы и попытался встать из-за стола, но внезапно пошатнулся, почувствовав озноб и недомогание. Анна встревожилась и поспешила к нему, чтобы поддержать. Почувствовав тепло ее рук, Анри покраснел, как помидор.

— Он приходит в себя! — воскликнул по-французски Стапс.

Анри почувствовал непреодолимое желание укусить этого придурка.

В расстегнутой куртке, со штанинами, завернутыми до середины заляпанных грязью сапог, Винсент Паради ничем не напоминал вольтижера, ни, тем более, разведчика. Скорее, он был похож на штатского, которого по ошибке одели в военную форму. Ординарцу полковника Лежона пришлось как следует потрясти его, чтобы разбудить. Зевая и потягиваясь, Винсент стоял перед вздувшимся Дунаем, мчавшим вдаль свои бурные, желтые от песка воды. Такой он еще никогда не видел эту обычно спокойную, величавую реку. Солнце начинало пригревать. Паради надел кивер и застегнул под подбородком ремешок из золоченой кожи. Ну, кто придумал такие высокие головные уборы? Находясь под защитой штабного офицера, он считал себя в безопасности и с удовольствием наблюдал за суетливой возней на другом берегу Дуная, возле домов и ферм Эберсдорфа. Внимание Винсента привлекла музыка. Впереди колонн, вступивших на большой мост, шли кларнетисты императорской Гвардии и исполняли марш, написанный специально для них мэтром Керубини[65]. Следом за ними шагали знаменосцы с трехцветными флагами, увенчанными орлами с распростертыми крыльями, и гренадеры в безупречных мундирах. В армии их не любили. Они обладали всеми мыслимыми привилегиями и никогда не упускали возможности выставить их напоказ. Спесь и наглость так и перли из них, еще бы сам император пестовал их. Гвардия появлялась на поле боя только в конце сражения, чтобы пройтись торжественным маршем среди трупов людей и лошадей; они ели из личных котелков, ездили в основном на повозках, выстланных соломой, или в фиакрах, чтобы, не дай бог, не замарать или измять щегольскую форму. В Шенбрунне, где квартировали гвардейцы, интендантство выделяло им целые бочки сладкого вина. Под гамашами из белой парусины они, как и сам император, носили казимировые панталоны. Дорсенн[66], их командир — жгучий брюнет с завитыми волосами и надменным лицом салонного завсегдатая — был воплощением самой элегантности и требовал того же от своих подчиненных. Чистоту ружей и штыков он проверял, проводя по ним пальцем руки, затянутой в белоснежную перчатку.

65

Мария Луиджи Карло Зенобио Сальваторе Керубини ( 1760— 1842) — итальянский композитор, педагог и музыкальный теоретик, главный представитель жанра «опера спасения». С 1795 г. преподаватель Парижской консерватории, с 1816 г. ее профессор, а с 1822 г. директор.

66

Лепаж Дорсенн Жан Мари Пьер Франсуа (1773-1812) — участник наполеоновских войн, граф (1808), дивизионный генерал (1809). Прославился бесстрашными действиями при Аустерлице. С 9 ноября 1806 года командир гренадерской бригады Старой гвардии. Отличился в сражениях при Ратисбоне и Эсслинге. С 1 июля 1809 года командир 2-й гвардейской дивизии Старой гвардии, во главе которой отличился в сражении при Ваграме.