Страница 33 из 50
Я чуть язык вместе с баранкой не откусила. Сама концепция влюбленного Снегова настолько неожиданна и абсурдна!.. Полагаю, вид у меня стал недоверчивый и обескураженный. Кассандра Антониновна заговорила настойчивее:
— Поскольку он все дни с утра до ночи проводит на работе, подозреваю, что именно там она и угнездилась. У вас ведь не слишком многолюдная контора?
— Нет.
— Может, вы сумеете выявить ее? Ну, присмотритесь, послушайте, что происходит. Пожалуйста, Людочка! Вы понимаете, сын — это все, что у меня есть. Последние семнадцать лет, с тех пор, как нас оставил его отец, у меня нет больше ничего и никого. Я просто не могу уступить единственного ребенка какой-то интриганке… Или, может, вы уже что-нибудь заметили?
Я совершенно искренне призналась, что до сих пор не замечала ничего подобного. И пообещала подумать над услышанным и присмотреться ко всем и вся. (А вот доложить о результатах не пообещала, и Кассандра Антониновна этого не заметила).
Вдруг подумалось: судя по компьютерному столику в углу, книжным полкам и прочим самоочевидным деталям, в этой однокомнатной квартире именно кухня является апартаментами Снегова. И вот сейчас мы сидим на его территории и строим против него козни. Не так уж важно, что я их не поддерживаю. Я принимаю пассивное участие в происходящем.
Между тем Кассандра Антониновна делится идеями относительно выявления и разоблачения интриганки с последующим искоренением в зародыше заведомо преступной страсти. Я вслушиваюсь мельком, поражаясь тому, куда девалось здравомыслие хозяйки, ее чувство юмора, а ведь было же! И как мне избежать дальнейшего разговора? Ведь еще немного — и я могу не совладать с эмоциями по поводу этой оголтелой, обезумевшей эгоистки!
От необходимости ломать голову на эту тему меня избавил звук открываемой двери. Кассандра Антониновна замолчала.
Я замерла с баранкой в руке. Ну вот, дождалась!
Из темной прихожей возник Снегов. Недоверчивое выражение на его лице заставило меня с новой силой ощутить неуместность своего пребывания здесь. Я опустила глаза.
— Рюшик! Уже вернулся? — фальшиво пропела Кассандра Антониновна.
Прислонив к блюдцу надкушенную баранку, я поднялась.
— Здравствуйте, Рюрик Вениаминович. Мне, пожалуй, пора, Кассандра Антониновна. До свидания.
Стараясь не смотреть на Снегова, я неловко выскользнула мимо него в прихожую. Проследовав за мной, он открыл многочисленные замки, распахнул дверь.
— Всего хорошего, Людмила Прокофьевна.
Кивнув, я спешно ретировалась.
Ну и денек!
Мне всегда легко думается в движении. Вот и сейчас, отмахав половину проспекта Ветеранов и идя через лесок, я вспомнила программу, которую пыталась внедрить в меня Кассандра Антониновна — и тут же принялась ее осуществлять. Нельзя, конечно, забывать, что когда у Кассандры Антониновны вышибает предохранители, она становится совершенно невменяемой. А их вышибает всякий раз, когда дело касается ее сына.
Вспышкой встала перед глазами фотография, сделанная когда-то еще здоровой и относительно молодой Кассандрой: собранный и решительный, но при этом мягко улыбающийся Рюрик… Твердый рисунок его губ… Судя по тому, что у них с матерью ничего общего, он может здорово напоминать своего отца. Человека, прожившего с Кассандрой Антониновной более двадцати лет и оставившего ее незадолго до собственной смерти. Хотелось бы знать, что усадило ее в инвалидное кресло: его уход? Его смерть? А может, страх повторения в дальнейшем едва не убившей ее ситуации? Желание избежать ее любой ценой, намертво привязав к себе хотя бы сына этого человека. Ни одной фотографии которого, замечу, в доме не наблюдается. Какой Вениамин? Не было никакого Вениамина. А вот Рюрик был, есть и будет.
Кстати, в свете особенностей Кассандры Антониновны поступок Вениамина Снегова выглядит не столько предательством, сколько запоздалым всплеском инстинкта самосохранения… То есть нет, и предательством тоже — но по отношению к Рюрику…
Стоп! Я ведь не об этом собиралась подумать. Влюбленный Снегов. Хм… Попробуем исходить из того, что у Кассандры Антониновны был период просветления, и ее гипотеза содержит рациональное зерно. Кро-о-охотное такое зернышко. Что тогда? Вернее — кто? Отметаем как ни с чем не сообразные кандидатуры Анны Федоровны, Оленьки, Мари, Анечки и мою. Кто у нас остается? Никого. Значит, я иду неверным путем.
Пробуем снова. Итак, меня отметаем потому, что я точно знаю: у меня романа со Снеговым нет. Анну Федоровну — хотя бы по возрастному показателю. Оленька — женщина, счастливая в семейной жизни, к тому же объединенная со Снеговым многолетней дружбой. Суровой мужской дружбой. Нельзя считать эти обстоятельства неодолимой стеной, но… шансов мало. Мари? Если бы это была она, все давно бы обо всем знали. Мари — не такой человек, чтобы скрытничать и хоть что-нибудь таить в себе… А вот Анечка именно такой. Что мы знаем об Анечке? Практически ничего… Интересно… Наверное, и правда стоит присмотреться. Хотя если за два года ничего не высмотрела…
Кстати, не исключено, что я снова иду неправильным путем. Кассандра Антониновна может неплохо знать собственного сына, но исходит ли она хоть из чего-то помимо этого? Вся «интрига» может замыкаться на нем. То есть не исключено, что он действительно в кого-то влюблен, но совершенно безответно. Тогда Оленьку и Мари в список придется вернуть. А вот меня — не придется, ибо я и Снегов — две вещи несовместные. Вернее, Снегов и я… Неожиданно остро царапнуло сожаление.
Ну вот наконец и метро. Домой.
Теперь — по привычному маршруту: в душ, затем в И-нет. Там (не в душе, естественно) меня поджидал Профессор. Мы успели как следует пообщаться — когда он вдруг начал говорить весьма неожиданные вещи…
ПРОФЕССОР: Да, кстати. Знаете, Тикки, есть такой город — Питер. Он как шкатулка с драгоценностями — но я не перестаю удивляться тому, как он умеет прятать в потайных ящичках главные, неброские свои сокровища. Возможно, не каждый увидит их и оценит по достоинству. Для меня же они бесценны. Есть, например, такое место — Лермонтовский проспект. Там на углу, чуть не доходя до улицы Декабристов, среди невысоких домиков стоит Большая хоральная синагога. Удивительное здание, производящее совершенно грандиозное, предполетное впечатление — легкость и мощь! Плавные линии, ажурная резьба, предельная соразмерность. И все это совершенно незаметно, пока не встанешь лицом к лицу — со всех иных сторон эта жемчужина заслонена маленькими домиками. Колдовство!
ПРОФЕССОР: Или вот, тоже например, есть такой старый, обжитой район — Заневский проспект и его окрестности. Там, среди давно привычных деталей городского пейзажа, среди прочно пустивших корни панельных домиков, незаметно течет маленькая, местами заросшая ивами и камышом речка Оккервиль…
.
ПРОФЕССОР: Что же вы молчите?
ТУУ-ТИККИ: Боюсь потревожить тишину.
ПРОФЕССОР: Это прекрасно! В таком случае я продолжу… Впрочем, продолжать можно бесконечно. Даже окраины этого удивительного города полны очарования — не говоря о пригородах. Поэтому мой вам совет, Тикки: если вам случится побывать в Питере — не покупайте путеводителей и не ходите маршрутами, а закройте глаза, вслушайтесь и ступайте туда, куда позовет вас сердце. Или просто идите наугад.
ТУУ-ТИККИ: Профессор, вы словно прощаетесь. Что это? Быть может, вы уезжаете? Почему тогда не расскажете мне о том заповедном крае, где расстояние становится преградой общению?
ПРОФЕССОР: Уезжаю? Этого никогда не знаешь наверняка. Надеюсь, однако, что еще успею в случае чего послать прощальную весточку.
ТУУ-ТИККИ: Значит, башенка звездочета опустеет…
ПРОФЕССОР: Вам кажется это неправильным?
ТУУ-ТИККИ: Не знаю… Боюсь только, ночи станут беззвездными.
ПРОФЕССОР: Я оставлю фонарик зажженным.
ТУУ-ТИККИ: Не надо. Ему будет страшно одному в темноте.
ПРОФЕССОР: …Тогда мне придется остаться.