Страница 6 из 8
О. Д.: Слушайте, может быть, именно поэтому Стругацких так долго не печатали? Но тем не менее их известные произведения перепечатывались на машинках, интеллигенция их как-то читала, переписывала от руки. Ведь Стругацкие были представителями идеализма.
Г. Д.: Я бы сказал, что это не идеализм, а космизм. Это осколки русского космизма. А русский космизм, в свою очередь, является некой ветвью западноевропейской платонической традиции. Не забывайте о том, что космизм незаслуженно забыт. Гегель – это просто Платон сегодня, или вчера, через две с половиной тысячи лет. Это некий итог переваривания Платона западноевропейским менталитетом, и в общем-то одна из струек этого направления – это космизм. Но шла борьба с идеализмом большевистского типа, я бы даже сказал, троцкистского типа, потому что Троцкий был его покровителем. Вот интересно, что русские и семиты ненавидят Троцкого. Они говорят: «Он убивал казаков, мучил русских людей» и прочую бредятину. Они, как люди невежественные, не понимали, что Троцкий был главным защитником всего именно русского.
Во-первых, он был защитником Есенина и его покровителем. Как только Троцкого поперли из ЦК – Есенина убили, инсценировав самоубийство.
Про казаков: расказачиванием занимался не Троцкий, он как раз был покровителем казаков. Расказачиванием занимался Сталин и его люди. Травили и уничтожали казаков сталинисты, а Троцкий был защитником казаков.
Далее, Троцкий был покровителем русского религиозного национал-большевизма. Я уже упомянул, что он покровительствовал Есенину, но он покровительствовал и Клюеву, который был учителем Есенина. А Клюев – это уже старообрядческое ядро, ядро большевизма снизу – народный большевизм. Это «керженский дух», который есть у Ленина, как пишет Клюев. Вот этому-то всему и покровительствовал Троцкий. Именно Троцкий со всем антирусским боролся, а вот кто боролся с русским, так это был русский Бухарин.
Русский Бухарин (чисто русский) – любимец партии, так называемый правый коммунист, боролся с балалайкой, с Есениным, с Карпатской Москвой, со всей старой Русью, он был автором лозунга «Обогащайтесь», то есть он был этаким либерал-гедонистом.
О. Д.: Говоря проще, если бы Троцкий остался вместо Сталина, у нас бы идеалистов было побольше в стране.
Г. Д.: Прежде всего, если бы Троцкий остался, то изменилась бы в значительной степени геополитическая карта мира. Потому что в 20-е годы Европа стала бы социалистической. В конце концов, именно товарищ Сталин провалил наступление на Европу, и его след есть в том, что сорвалось наступление на Варшаву (в 1920 году), хотя все карты были на руках: падение Варшавы открывало путь на Берлин.
Сталин срывал революции и после этого. Например, в 1936 году Франция была на волоске от революции, и Сталин сделал всё, чтобы коммунистическая партия саботировала народное движение.
О. Д.: Да, понятно. Вернёмся к обывателю. Итак, к 80–90-м годам прошлого столетия, когда распадался Советский Союз, во многом обывательская психология наших сограждан вышла на первый план, и все эти идеальные представления о мире будущего с яблонями на Марсе и изменением второго закона термодинамики отошли на задний план, и сейчас про них почти никто не вспоминает.
Так вот, обыватель сегодня даже не вспоминает об идеалах. И если в сталинское время или, скажем, в 60-е годы, когда появилась хрущёвская программа построения коммунизма, всё-таки об идеалах ещё спорили, то сейчас практически об этом никто и не вспоминает. Или остались такие представители идеального мира?
Г. Д.: Абсолютно, по-моему, нет, кроме очень узких кругов.
Это практически некий эксклюзив, например люди, близкие Дугину, сам Дугин. Он вошёл в академический истеблишмент, всё-таки профессор и дважды доктор наук. Поэтому можно сказать, что он является уже не маргиналом, а носителем генома интернационализма, причём совершенно официально. Он один, ну, может быть, у него есть несколько учеников. Все остальные, которых мне приходилось читать, это просто звериный материализм, даже не материализм, а агностицизм, ползучий эмпиризм. Это, конечно, гедонизм и крайне заземлённая форма эпикурейства. Это «империализм лайт», я так считаю. А в «империализме лайт» нет и этики никакой. Этика не работает в наших российских условиях.
О. Д.: А вам не кажется, что в этом есть влияние англо-американского мира, англосаксонской модели?
Г. Д.: Есть, потому что англосаксонская модель дала очень много таких образцов гедонизма, агностицизма, ползучего эмпиризма, которые привычны для англосаксонской мысли.
О. Д.: В своё время я наткнулся на цитату Оскара Уайльда, он определял цинизм так: «Циник – человек, знающий всему цену, но не знающий ценности»». Это очень понятно звучит, действительно, «всё можно купить», и сегодняшнее общество ведь такими категориями и мыслит.
Г. Д.: Но англосаксонская модель корректируется тем, что существует некое масонское протестантское ядро, которое абсолютно реально верит в провиденциализм, в конец истории, в преображение мира, в спасение человечества, в то, что Иисус любит тебя. Это именно то, что у Буша в голове. Это ядро, оно есть, и оно имеет серьёзное влияние…
О. Д.: То есть Бог хочет, чтобы ты был богатым?
Г. Д.: Дело в том, что этого корреллятора здесь нет. Здесь нет ничего подобного Бушу, ничего подобного библейскому поясу фермерского протестантизма, а на самом деле тут есть более широкий спектр проблем. Мы начали с обывателя и прогресса. Прогресс для обывателя очень тесно связан с его заточенностью на аргумент тела, потому что прогресс для него есть повышение комфорта. Фрейд определял изначальное состояние человека как океаническое блаженство, которое испытывает зародыш в матке, потому что он плавает в околоплодной жидкости и у него абсолютная защищённость, абсолютное отсутствие неприятных раздражителей, которые материнский организм берёт на себя, и он находится в абсолютном слиянии с окружающей средой, где субъект и объект не различаются. Но потом происходит травма рождения, когда он проходит через родовые пути, попадает сразу на холодный воздух, ему в глаза резко бьёт свет, в ушах звучат крики и неприятные голоса, и дальше он стремится вернуться к этому своему океаническому блаженству. Всё, к чему он стремится, – это погасить влияние среды и вернуться в состояние эйфории, комфорта. Так вот, для обывателя прогресс есть не что иное, как движение назад, всевозрастающее движение от резкой неприятной среды к этому состоянию океанического блаженства, или к «золотому веку», когда между человеком и средой не было зазора. Он не знал, что такое снег, дождь, холод, иней, и не нуждался ни в огне, ни в пещере, а просто купался в водах этого мира.
А что такое прогресс? Прогресс – это искусственная технологическая замена мистического «золотого века». Это гаджеты, самолёты, которые переносят тебя за два часа на расстояние 100–1000 километров. Это медицина, которая тебя защищает, и весь прогресс, привязанный к телу.
А в действительности прогресс несёт в себе и очень серьёзный негативный смысл. Вот допустим, если посмотреть на современный мегаполис, где 90 % жителей – потомки тех, кто сидел по медвежьим углам ещё три поколения назад. Какие-то рыбаки, если взять Париж – то это бретонские рыбаки, какие-то крестьяне, а французские крестьяне сто лет назад были очень дремучими, не менее дремучими, чем российские крестьяне. Они сидели все по своим углам, и, метафорически выражаясь, время их с точки зрения тогдашней экономики стоило копейку, причём день, год, а может, и вся их жизнь стоила копейку, если посмотреть с экономической точки зрения. А у их потомков, которые уже являются офисным планктоном, час уже стоит очень дорого. В этом смысле прогресс есть не что иное, как повышение стоимости жизненного времени обитателей мегаполиса. И мы видим, что воронка этого прогресса заточена на то, чтобы увеличить массу стоимости коллектива, этого человеческого материала.