Люди как птицы

- Мне бы ещё написать одну вещь. Хочу сделать собственный пересказ десяти великих сюжетов. Можно сказать, классических. Вот, например, «Ад» Данте! Какое великое произведение, а ведь у нас его почти не знают! Представьте себе, поэт, спускаясь в ад, стесняется собственной тени, потому, что люди, его окружающие и спутник его – Вергилий, сами тени. Ему стыдно, что он человек, а они бесплотны. Какая великолепная, какая мощная фантазия! Или возьмём «Фауста»! Гёте создаёт величайшую фреску о любви, науке и творчестве, о сделке с Сатаной, о поиске идеала. Разве это не нужно сейчас человечеству, как лекарство? А вспомните Гомера, или Шекспира! Это же вершины человеческого духа!

Я кивала, видя, как старый и больной человек говорит увлечённо, при этом даже ничего не спросив обо мне. Наверное, он просто ничего не помнил, сидел глубоко в своём мире, как улитка в раковине.

И всё же я решилась задать вопрос:

- Георгий Кристианович, как вы помните, нас с Максимом Ковалевичем развела судьба... Эти аресты... Всё это мы пережили. Но с тех пор я ничего не знаю о его судьбе. А сегодня я была в музее современного искусства и мне сообщили, что художник Максим Ковалевич умер, даже год назвали. Ведь он был вашим другом. Вы случайно не знаете, как он умер, где похоронен, где его могила?

В это время Алёшин принялся за закуску а я, ожидая его ответа, в волнении тоже поглощала своё блюдо, не чувствуя никакого вкуса.

Пауза затянулась. Наконец писатель, вынув платочек, вытер губы...

- Ковалевич? – спросил он, глядя куда-то в сторону. – А он не умер...

Я оторопела:

- Как не умер? Он до сих пор жив?

- Конечно.

- И вы уверены в этом?

- Абсолютно, - твёрдо сказал Алёшин, - откинувшись всем телом на спинку стула.

И добавил:

- Такие люди быстро не умирают...

- Но если он не умер, то где же он?

Алёшин внимательно посмотрел на меня, пронзая глазами:

- Вот этого сказать не могу...

Я тяжело вздохнула, отнеся всё, что говорилось о Ковалевиче, к буйной фантазии автора. Решила спросить о другом.

- Скажите, а как сложилась судьба Михаила Булатова?

- А вот его уже нет с нами... Увы...Он ведь ещё перед войной скончался! Он был отличным драматургом, жаль, что его пьесы сейчас так мало ставят... Да и прозаиком отличным он был! Какой у него роман о театре! Волшебный роман! А вы знаете, что он написал перед смертью мистический роман? О, это шедевр! Его пока не напечатали, но я читал рукопись... Там есть чем восхититься! Но он увидит свет, поверьте мне! Увидит! И его ждёт мировое признание!

Я слушала восклицания Алёшина и видела, как он переполнен восторгом, и не желала его останавливать.

- А не знаете ли вы судьбы Жоры Аггелова? Он так помогал мне в своё время...

- Не хотелось бы об этом много говорить... Если коротко, Жору постигла и трудная и счастливая судьба. Был арестован, сидел, потом жил на поселении на Урале. Но вот недавно реабилитирован, вернулся, стал популярен, выпустил два сборника. Их в продаже вы не найдёте. Но если найдёте и прочтёте, то поймёте, что, несмотря на всю свою популярность, это уже не тот Аггелов, что был...

Мы увлеклись, перебирая всех знакомых художников и писателей.

- Багрецов? Очень неплохой поэт. У него есть чудная «Дума» - развитие идей самого Шевченко:

 

Опанасе, что с тобою?

Поник головою...

Глаз над левою скулою

Затек синевою...

---------------------------.

Я не знаю, где зарыты

Опанаса кости:

Может, под кустом ракиты,

Может, на погосте...

 

Алёшин пробовал цитировать дальше, но сбился, махнул рукою.

- Он много болел... Его уже давно нет, ещё в тридцать четвёртом помер...Кто? Котов? О, этот здравствует... Он сейчас в фаворе... Генерал от литературы! Руководит молодёжным журналом. Пишет...Как он строит фразу! Как Верлада – дома...

- Верлада? – вздрогнула я. – А что с ним?

- С Верладой? Он погиб при задержании. Давно уж, год не помню... Оказался вражеским шпионом. Или его выдавали за такового...

Алёшин опустил голову и попросил, не глядя в глаза:

- Гера, дорогая, а можно ещё рюмочку.

Я подозвала рыжего официанта.

Мы ещё очень долго сидели и вспоминали о разном. Мне удалось расшевелить закостеневшую душу писателя. Чем дольше мы беседовали, тем больше Алёшин оживал, вспоминал, спрашивал обо мне и моей судьбе.

И я решилась спросить ещё об одном человеке.