Страница 91 из 98
Но вот однажды, рано поутру, — мы с Таней только что поднялись с постелей — от хозяев пришли сказать нам, что какая-то женщина давно уже дожидается в сенях нашего пробуждения. Мы велели немедленно впустить ее. Едва успев переступить порог, женщина со слезами повалилась мне в ноги. В маленькой сморщенной старушонке я с трудом узнал нашу приятельницу Подуздиху.
— В чем дело? Что случилось?
— Ох, батюшки светы, ох, голубчики мои! — заголосила старуха, — увозят, усылают!.. Ох, злочастная я, горемычная!
— Кого увозят? Куда?
— Да Дуняху, дочку мою… На Соколиный остров!
— С какой стати? Быть этого не может. Встаньте, пожалуйста, расскажите толком. Зачем ее увозят? Ведь ее срок через месяц кончается? Вздор это какой-нибудь, глупый арестантский слух.
— Нет, не слух, батюшка. Какой уж тут слух, — захлебываясь в горьких слезах, возразила Подуздиха, — еще третёводни на вечерней поверке смотритель гумагу вычитал. Всех, мол, холостых баб, кому только сорока годов от роду нет, генерал велел на Сахалин предоставить… А сегодня в одиннадцатом часу и отправка!
— Что это? — прошептала Таня, страшно побледнев и судорожно схватившись за мой рукав, точно опасаясь упасть. — Она бредит?..
Я вдруг вспомнил о давнем стремлении тюремного ведомства населить во что бы то ни стало остров Сахалин, вспомнил и о том, что подобные отправки туда каторжных женщин уже бывали в прежние годы; поэтому, как ни был я поражен неожиданной вестью, я молчал.
— Но ведь у нее жених, у нее мать! — ломала руки Таня. — Это невозможно, это бесчеловечно!
— Матушка ты моя, у Пелагеи Концовой трое детей от неродного мужа, а и ту вычитали в гумаге, потому по закону ты, говорят, холостая.
— Нет, этого нельзя допустить! Иван Николаевич сейчас же отправится к Кострову. Или нет, я лучше сама с ним отправлюсь… Тут, наверное; какое-нибудь страшное недоразумение… И подумать, что это я все наделала! Боже, боже, сколько я времени пропустила, и теперь — вот!..
— Благодетели вы наши, — бухнулась опять в ноги Подуздиха, — заступитесь за нас, сирот. Не на кого больше надеяться!
Но я не двигался с места. Таня вспыхнула.
— Ну что же ты словно пень бесчувственный стоишь? — сказала она, метнув на меня гневный взор. — Скорее, сию минуту пойдем!
Но не успел я высказать свое мнение о бесполезности всякого заступничества, особенно с нашей стороны (и перед кем же? Перед безвластным в этих вопросах смотрителем!), как дверь с шумом распахнулась, и в комнату не вошел, а влетел, в растерзанном виде, с расстегнутым воротом рубахи, без шапки, высокий бледный, задыхающийся человек. Я не узнал в первый момент Бусова и, сочтя его за какого-нибудь пьяного крестьянина инстинктивно поспешил навстречу.
— Иван Николаевич, не у вас ли?! — завопил Бусов хриплым, полным ужаса голосом и, оглядев присутствующих, опустился беспомощно на пол и, рыдая, стал рвать на себе волосы.
Пораженный этим взрывом отчаяния взрослого, сильного человека и еще не вполне понимая, в чем дело, я старался успокоить его, уговорить подняться и рассказать все по порядку.
— Что это вы, Андрей, точно по мертвой, по невесте своей плачете? Ведь не на тот же свет ее увозят. В конце концов разве не можете вы и сами перепроситься на Сахалин? С вашим мастерством вы нигде не пропадете. Стыдитесь так малодушествовать!
— Малодушествовать? — подхватил мое слово Бусов, перестав вдруг плакать и бросив на меня почти злобный взгляд. — Ведь ее в живых теперь нет уж! Поймите вы это! Или и вы, как господин Костров, скажете: бродяжить ушла? Полноте, господа, народ смешить. Не пойдет она бродяжить, не таковская. А я знаю теперь, где ее искать надо: в старых шахтах — вот где!..
И, проворно поднявшись, он хотел выйти вон; старая Подуздиха еле успела поймать его за рукав:
— Что ты, Андрюша, господь с тобой, опомнись! Я ведь сию минуту видала Дуняху.
Бусов сердито остановился на пороге.
— Когда ты ее видала? Где?
— Да вот как сюда побегла, к Ивану Миколаичу… Дай, думаю, схожу — люди они образованные, не наша темнота дурацкая, авось что и присоветуют… А Дуняха того ж часу в рудник пошла: надыть, говорит, в кузницу сходить, Андрея повидать — это тебя, значит, повидать.
— Да не была она в кузнице, не была вовсе! А сказывают которые из кобылки — вверх по горе, мол, пошла… Светличный сторож, сказывают, видел: «Ты куда, — спрашивает, — Авдотья, идешь?» «Цветочков, говорит, на прощанье Андрюше своему нарвать иду». С тем и ушла в сопку. Не поверил я втапоры: ботает, думаю, кобылка, галится надо мной, попужать хочет… Побег сначала сюда… Ну, а, видно…
Подуздиха заголосила, запричитала… Поспешно одевшись и сказав Тане, чтоб она оставалась дома, я отправился в тюрьму. Бусова уже не было на улице.
В квартире смотрителя я застал необычное движение. Голос Кострова, разъяренного как дикий зверь, гремел на весь дом. Он продолжал кричать на надзирателей и ругаться непечатными словами, даже когда увидал меня.
— Сволочи, черти! Всех в кандалы закую! В карцере сгною, за-по-рю!.. Ах, не до вас мне теперь, — грубо отмахнулся он в мою сторону, понижая, впрочем, охрипший голос и не глядя прямо в глаза. — Вы не знаете, что творится здесь. Они под суд меня упечь хотят, негодяи! Я, видите ли, по простоте душевной раньше срока объявил об отправке на Сахалин. По настоящему-то надо было в самое утро отправки, сегодня прочитать бумагу и сейчас же после того арестовать кого следует. Оно так, по правде сказать, и предписано мне было сделать… А я думаю себе: люди ведь тоже… Надо им дать приготовиться, собраться… По человечеству-то лучше… А они вот, мерзавцы, какое человечество мне преподнесли! Представьте себе, две девки сегодня ночью бежали со своими любовниками! Ну, а кто теперь, позвольте спросить, ответит за это? Я, один я! Но только я на дне морском разыщу негодяек и. шкуру спущу со сволочей! В свою голову запорю… Ей-богу, запорю сам, собственными руками!
— Аи вы тоже хороши! — вдруг накинулся Костров на оробевшую толпу стоявших кругом надзирателей. — Вы-то чего же глядели? За что вы жалованье получаете? Я всех вас под суд отдам, вот что! В Сибирь отправлю!..
Тут Костров, однако, сообразил, что зарапортовался, грозя сибирякам ссылкой в Сибирь, и поспешил поправиться:
— Всех до одного рассчитаю, всех! Черти, сволочи!
— Позвольте доложить, господин смотритель… — заговорил было кто-то из надзирателей, заикаясь от страха, но Костров гаркнул во всю глотку:
— Мельчать! (по-сибирски выговаривая слово молчать). Мельчать, коли вас не спрашивают!
И тут же прибавил с любопытством:
— А в чем дело?
— Позвольте доложить, господин смотритель, Андрей Бусов не бежал.
— Бусов? Не говорите вздора. Я вполне уверен, что эта хитрая цыганская морда бежала вместе с Дунькой.
Тут я счел возможным вмешаться в разговор и рассказать про свое свидание с кузнецом и про его опасения. Костров разразился насмешливым хохотом:
— Ха-ха-ха! Ловко придумал бестия — в старую, мол, шахту бросилась. Нашел дуру! Так я и поверил! Глаза хочет отвести. Спрятал ее сам, чтоб потом вместе убежать, когда партия уйдет на Сахалин и розыски утихнут. Ну, да не на того простака напали… Сейчас же извольте арестовать этого мерзавца и держать под строжайшим караулом! Нет, лучше всего в тюрьму отвести. Собственной головой мне за него отвечаете. А Дуньку продолжать разыскивать. Коли Бусов здесь, значит и она неподалеку. Ну, а про другую пару не слышно ль чего? Где Сенька с Катькой?
— Не могим знать, господин смотритель, — отвечали надзиратели, — те, надо полагать, действительно убегли…
— «Действительно, действительно»… — передразнил Костров со злобой. — По мордасам действительно следовало бы кое-кого отхлестать. Чего ж вы торчите тут? Ступайте делать, что вам приказано!
Надзиратели моментально скрылись.
— Что же, однако, теперь будет? — жалобно застонал тогда смотритель, обращаясь ко мне. — Что я заведующему донесу? Из пяти баб, которых я должен сегодня доставить, целых двух недостает… Черт знает что такое! Да еще третья — вообразите, какие нежности! — горячкой внезапно захворала… Само собой, притворство. Дрянью какой-нибудь облопалась — это они умеют. Мастера на всякие каверзы! Только мне до этого нет дела. Эту-то госпожу я все равно в Горный отошлю, а там пускай доктор как знает разбирается.