Страница 92 из 98
Я наконец тоже оставил Кострова. Мне хотелось поскорей повидать Бусова.
Стояло ясное теплое утро. Сопки, одетые едва начавшей блекнуть зеленью, утопали в солнечном блеске. Светличка в руднике ослепительно ярко сверкала порыжелыми стеклами своих окон. По какому-то инстинкту я направился вверх по горе. Там вдали блеснули на солнце штыки быстро двигавшегося отряда казаков.
От рудника вдруг послышался громкий, звавший кого-то голос:
— Сюда! Сюда!
Я невольно ускорил шаги и на одном из утесов увидал человеческую фигуру, неистово махавшую красным флагом. Находившиеся дальше меня казаки, очевидно, тоже его заметили: они вдруг остановились, точно совещаясь о чем-то; еще раз сверкнули штыки, и отряд повернул к не перестававшему кричать человеку. Это был Бусов. Я первый к нему подбежал. С ног до головы он был мокр от лившего рекой пота, и мне показалось даже, что черные как смоль волосы кузнеца слегка покрыты белой пеной, как у взмыленной от долгой и быстрой езды лошади.
— Ну что, Андрей? — спросил я, задыхаясь.
— Нашел… Сюда! Сюда! — закричал он опять, возбужденно размахивая своим флагом.
Я недоумевал: если он нашел Авдотью живую, то с какой стати призывать конвой?..
— Чего ревешь? — сердито спросил, приблизившись, плечистый урядник с неприятным багрово-угреватым лицом. — Кого тут нашел?
— Авдотью нашел, пойдемте.
Казаки молча переглянулись, и все мы последовали за Бусовым. Сквозь колючий кустарник боярышника и шиповника, через высокие кучи колчедана и забракованной старой руды, ярко блестевшей на солнце, он наконец привел нас к большой земляной выемке, усеянной камнями и поросшей бурьяном. Посредине валялись старые полусгнившие доски, и рядом зияло черное отверстие колодца с полуразрушенным срубом. Это была старая шахта…
Урядник первый нарушил молчание.
— Ты, собачья шерсть, не дури, — обратился он к Бусову, энергично потрясая перед самым его носом огромным кулачищем, — ты начальство со следов не сбивай! Какого лешего ты тут нашел? Где видишь?
— Лезьте туда, увидите, — спокойно ответил кузнец.
— Сам лезь, варначья душа! Нашел тоже дураков… Да тут и подступиться-то боязно, живой рукой вниз полетишь… Гниль ведь одна… А там теметь! Нешто тут можно что увидать? Десяток-другой сажен, поди, будет? А нанизу небось вода?
Казаки зашумели; на арестанта посыпались со всех сторон угрозы, брань.
— Вот что я скажу вам, господа служивые, — начал Бусов прежним ровным голосом (он только страшно был бледен, спокойствие же нашло на него удивительное с той самой минуты, как подошел конвой), — не серчайте лучше, а выслухайте. Я-то с утра еще знаю, что, Авдотьи в живых нет на свете; а теперь и вы приметы можете видеть, где искать упокойницу. Перво-наперво, вот вам ейный платок, я здесь его поднял, возле самой шахты.
Взоры всех устремились на красный платок, который он держал в руках и которым махал перед тем, точно флагом, над головою.
— Ну это, положим, ничего не обозначат, — начал было урядник после минуты общего молчания, — подшалок она обронить могла, а сама уйти…
— А доски-то? Ослепли? — с внезапным остервенением кинулся Бусов к лежавшим подле колодца доскам. — Ведь шахта-то, поди, закрыта была… Нешто старой шахте полагается раскрытой стоять?
На мгновение все опять замолкли, сраженные веским доводом.
— Для отвода глаз! — крикнул вдруг тоненьким голоском безусый казак с востреньким носиком и белобрысыми волосами. — Для отвода глаз сделано!
— Это надоть обследовать, — решил урядник, — коли отвод глаз, так ты, братец, по закону ответишь, а коли нет… Айда, ребята, кто-нибудь в светличку живым манером по веревку сбегайте. Да фонарь не забудьте. А ты, Пуговкин, за хорунжим айда поскорей! При этаком деле беспременно надоть, чтобы господин офицер присутствовал.
Пуговкин, тот самый белобрысый казак с востреньким носиком, что предполагал отвод глаз, подхватил на плечо берданку и стремглав кинулся вниз с горы; следом за ним побежали в светличку два других казака. Оставшиеся принялись обсуждать план действий. Они бегали кругом шахты, не решаясь впрочем, подступиться слишком близко к отверстию, топали ногами, испытывая прочность почвы, кричали без толку и перебранивались друг с другом. Бусов, апатичный и словно сонный, стоял в стороне, не принимая в общей сутолоке никакого участия… Я сидел поодаль на камне и наблюдал.
Не прошло и получасу, как посланные вернулись с канатом, а следом за ними верхом на белом коне прискакал молодой хорунжий. Рослый, румяный, с круглым, еще безбородым лицом, которое беспрестанно подергивалось капризными гримасами, с манерными телодвижениями и интонациями голоса, он принял от урядника рапорт о случившемся и стал распоряжаться.
— Ну лезьте, ребята… Обвяжитесь кто-нибудь веревкой вокруг шеи… то бишь вокруг туловища. А вы, другие все, держите крепче!
Но охотников обвязаться и лезть не отыскивалось.
— Чего же вы жметесь, трусы этакие? — рассердился хорунжий. — Коли приказывает офицер, должны в огонь и воду лезть! Вообразите, что перед вами находится неприятель.
— Они боятся, ваше благородие, — вступился урядник, — что там воздух душной. Задохнуться, говорят, можно…
— Чепуха, братец… А впрочем, бывает, — согласился тотчас же офицер и принялся плясать на сердито ерзавшем под ним сухопаром иноходце. — Ну так как же?
— А вот его бы прежде послать, — указал урядник на Бусова, — потому как он жених… Да он же и показание на эту шахту дает.
— Дело, дело! — обрадовался начальник. — Ну так ты, братец, того… Изволь-ка туда спуститься… Да поживей у меня! Не сметь отказываться!
Но Бусов и не думал отказываться. Проворным движением обмотал он вокруг себя веревку, схватил в руки фонарь и, едва-едва успели казаки опомниться и подхватить свободную часть каната, — очертя голову ринулся в темную шахту.
— Прямо шамашедший какой-то, — буркнул себе под нос урядник.
— Молодчага, дух, значит, в себе имеет! — громко похвалил хорунжий, красиво гарцуя вокруг.
Веревка опускалась быстро и долго.
— Сажен двенадцать, коли не боле, ушло уж, — переговаривались между собой державшие.
К компании присоединились в это время два запыхавшихся надзирателя, посланцы Кострова. Урядник шепотом посвятил их в положение вещей.
— Стоп машина! На твердую почву стал, ослабла веревка.
Все затаили невольно дыхание.
— Ну, чего там? — гаркнул урядник, осторожно подходя к краю шахты.
Даже молодцеватый хорунжий прекратил на время свои прыжки и гримасы.
— Ну? — протянул он нетерпеливо.
На дне шахты царило молчание. Урядник еще несколько раз крикнул туда — ответа не было. Так прошло минут десять в томительном ожидании.
— Видно, привязывает.
— Кого?..
— Да упокойницу-то… Сперва ее, должно, подымет, а потом уж сам.
— Дергайте же, что ли, канат! Чего он прохлаждается там, скотина? — скомандовал, наконец, офицер.
Казаки энергично задергали… Снизу, как бы в ответ, веревка тоже слегка дрогнула.
— Тащить велит, тащить! Пошел, паря, поливай! — И человек пять казаков, ухватившись за канат, начали изо всех сил тужиться; к ним присоединились и надзиратели.
— У, какая чижолая, варначка!
— Недаром, говорят, вашего Кострова стряхивала. Авторы этих грубых шуток, по-видимому, самих себя подбадривали ими: они, очевидно, порядком трусили, ожидая, что вот-вот вытащат наверх изуродованный труп самоубийцы… Хорунжий, делая со своей стороны вид, что не слышит разговора подчиненных, ухарски подбоченясь, по-прежнему плясал на коне.
— Ну-ну-ну, паря, еще разик… У-ух!
И из колодца вынырнула черная голова Бусова. Все удивленно вскрикнули. Хорунжий побагровел от злости, и румяное, упитанное лицо его искривилось детски-капризной гримасой.
— Ты это что же, братец, а? Ты надо мной смеешься, что ли? Вот я нагайками велю тебя отодрать, собачьего сына. Я тут время из-за тебя даром теряю… Ты почему не тащил, коли нашел?
— Тащите сами, ежели вам нужно, — глухо, едва слышно отозвался Бусов. И, не сбрасывая намотанной вокруг туловища веревки, уселся на срубе шахты.