Реми (ЛП)

— Иди трахни эту киску! — я слышу, как орет какой-то урод. Я отпускаю ее, мгновенно заводясь. Мне не нравится, когда кто-либо говорит так о ней. Мне не нравится, когда кто-либо даже приближается к ней. Я притягиваю ее ближе и шепчу ей в ухо: «Ты моя сегодня ночью».

Из-за ее стона я закрываю глаза, обхватываю ладонями ее лицо и целую ее вновь. Я больше не могу устоять, она порвала мое самообладание на куски. Я продвигаюсь медленно, зная, что за нами наблюдают, но повторяя одно и то же, снова и снова:

«Сегодня ночью ты моя».

Я хочу ее сейчас. Я хочу, чтобы все нас оставили.

— Реми, я хочу тебя, возьми меня! — я слышу чей-то крик.

Брук шире раскрывает глаза, и мне хочется сказать ей, что она единственная женщина, которой с этого момента я буду обладать. Вместо этого, я глажу ее лицо большими пальцами и целую ее снова. Я не могу остановиться. Из-за нее я на взводе и был заведен весь день, с тех пор, как вписал ее в один со мной номер. Она теплая и прижимается ко мне, а этот изголодавшийся ротик убивает меня.

— Отведи ее в свою комнату, Тейт!

Я прижимаю ее ближе, отводя назад выбившиеся из хвостика пряди, потом целую ее в ямочку между шеей и ключицей, вожу носом возле ее уха, слыша свое же бормотание: «Моя. Этой ночью».

— А ты — мой, — говоря с нежностью, которую никто никогда не проявлял по отношению ко мне, Брук обхватывает ладонями мою челюсть, удерживая мой взгляд, и тут меня подхватывают сзади и начинают раскачивать.

— Реми, Реми... — скандируют парни.

Когда они ставят меня на землю, я направляюсь к бару, чтобы налить пару стопок текилы, а какая-то женщина зовет меня, чтобы я пришел и выпил стопку, зажатую между ее грудей. Я подхожу, но вместо того, чтобы подчиниться, хватаю ближайшего парня и толкаю его лицом в ее сиськи. Заливаясь смехом, я возвращаюсь к своей Брук.

Наши взгляды встречаются. Я схожу с ума и чувствую себя немного взвинченным, «к черту!» — говорю я себе, это просто возбуждение. Я ждал этого, желал этого с тех пор, как увидел ее впервые на бое в Сиэтле, когда она смотрела на меня, словно я какой-то бог и дьявол в одном лице.

— Иди сюда, — шепчу я, ставя рюмки и кусочки лайма. Я зажимаю одну дольку лайма между губами и наклоняю голову, передавая его ей. Она открывает рот и посасывает, я отодвигаю лайм, высовывая язык. Застыв, я стону вместе с ней, но потом все же протягиваю ей забытую рюмку.

Она забирает выпивку и протянутый лайм. Когда она засовывает дольку себе в рот, я наклоняю голову и высасываю сок. Она стонет, когда я всасываю лайм и заменяю его языком между ее губами.

Жажда проносится сквозь меня.

Пустые рюмки разбиваются об пол, когда я хватаю ее миленькую попку, поднимаю ее, усаживая на стол, вклиниваюсь между ее красивых бедер и отчаянно проталкиваю язык ей в рот.

Я прижимаюсь к ней, а она притягивает меня еще ближе, и внутри я горю.

— Ты так хорошо пахнешь...

Моя эрекция зудит так сильно, что я возбужденно трусь об нее, чтобы она знала, что делает со мной, что я дам ей этой ночью.

— Хочу, чтобы ты знала. Мне не терпится избавиться от этих людей. Как ты хочешь этого, Брук? Жестко? Быстро?

— Так, как хочешь ты.

Черт, я вспоминаю песню, которую она включала мне в самолете, дразня меня, доставляя удовольствие и мучая, и мое нижнее белье готово разорваться на мне.

— Жди здесь, маленькая петарда, — говорю я, уходя за еще одной порцией шотов.

Мы выпиваем еще, и я вижу, что ей это нравится. Она улыбается мне, смотрит на меня, на мой рот, пока мы целуемся в перерывах между выпивкой. Меня опять подхватывают и подбрасывают, и я смеюсь, когда они кричат: «Кто настоящий мужик? Кто настоящий мужик?» 

— Уж не сомневайтесь, мать вашу, что это я!

Опуская меня возле бара, они протягивают мне здоровенный бокал пива, после чего начинают кричать и стучать по барной стойке кулаками с поднятыми вверх большими пальцами, скандируя: «Ре-минг-тон! Ре-минг-тон! Ре-минг-тон!»

— Спокойнее, ребята, — говорит Пит, приближаясь к нам.

— Что за гребаный ботаник? — говорит один ублюдок, но я хватаю чувака, и хмурясь, прижимая его к стене.

— Он мой братан, ты, ничтожество. Прояви немного гребаного уважения, — рычу я.

— Успокойся, чувак, я просто спросил!

Заставляя себя разжать пальцы, я роняю его на пол и возвращаюсь за текилой, начиная раздражаться. Брук ждет меня, а эти чертовы людишки меня задерживают. К тому времени, как я возвращаюсь к тому месту, где оставил ее, она уже исчезла.

Сердце проваливается вниз, пока я всматриваюсь в толпу, не находя темноволосую богиню, ожидающую, что я буду ублажать ее рот. Смотря сердито, я шагаю к тому месту, где стоит Пит.

— Где, черт возьми, Брук?

Его лицо выражает недоумение.

— Что ты имеешь в виду? Она была здесь.

Отдавая ему рюмки, я иду вдоль холла, распахивая двери. На кровати второй спальни трахается парочка. Хозяйская спальня пуста. Ее нет в толпе. Я проверяю лифты, а затем со злостью распихиваю толпу, но. Брук. Здесь. Нет.

Глаза наливаются кровью. Сквозь меня проходит чистейший гнев, и я хватаю подушку с одного из диванов, и разрываю ее. Хлопковые шарики из набивки взрываются от давления, а я проделываю то же самое со следующей подушкой, и следующей, и еще одной. Конечно, потому что она исчезла! Черт! Исчезла! Исчезла, исчезла, исчезла, ИСЧЕЗЛА, ИСЧЕЗЛА, ИСЧЕЗЛА!

Вскоре толпа начинает кричать в панике, когда я начинаю хватать все, что попадается под руку, разбивая об пол.

— Рем! Рем! — мольбы Пита доносятся сквозь крики толпы, но я не слушаю. Я хочу уничтожить что-нибудь. Разбить что-нибудь. Хочу разбить свою чертову голову об стену!

Я хватаю Пита за пиджак, и он скидывает его, чтобы сбежать от меня, затем стягивает галстук, отбрасывая его в сторону, будто думает, что дальше я стану его душить. Он медленно приближается ко мне, согнувшись, будто загоняет взбесившегося зверя, и я слышу, что он разговаривает, но я не могу разобрать ничего, кроме рычания и собственных криков.

— Какого черта вы ей рассказали обо мне? Куда, вашу мать, она смылась?

Я хватаю ближайшую стеклянную бутылку и бросаю ее об стену. Еще больше криков. Нервный смех.

Райли занят, выводя людей через открытые двери номера, когда знакомый голос доносится из холла.

— Вон, вон, выходите вон!

Я разворачиваюсь. Брук. Вот она, щеки раскраснелись, а вид обеспокоенный. Гнев и облегчение проносятся сквозь меня, и я понимаю, что у меня что-то в руке. Я отбрасываю это в сторону и слышу, как оно разбивается вдребезги, сжимаю руки, и направляюсь к ней. Боже, моя Брук. Хочу, чтобы мои руки были на ней, мне нужно, чтобы мое тело было в ней, а мой язык на ней.

Пит хватает меня за руку и оттаскивает с дикими, полными боли, глазами.

— Видишь, чувак? Она подписала контракт, помнишь? Тебе не нужно крушить отель, мужик.

Колени подгибаются от слабости, когда меня накрывает облегчение.

Моя Брук, моя Брук, моя Брук здесь.

Пока я рвусь к ней, Пит колет меня в шею и я чувствую щипание, а затем жжение впрыснутой под кожу жидкости. Ревущая внутри меня энергия затихает и спадает, ноги замедляются, зрение затуманивается, остается лишь туннель света, в котором она. Черт! Черт, нет! Нет, нет, НЕТ!

В голове проносится последняя вспышка паники, что она, Брук Дюма, которая смотрит на меня, словно я сам Господь Бог, сейчас все видит. Моя голова повисает и все становится черным. Темным, как я сам. И теперь она узнает. Она узнает. И теперь. Она. Уйдет.

Отчаяние накрывает меня с такой силой, что я хочу умереть прямо здесь, прямо сейчас. Я пытаюсь встать, но не могу, и миниатюрный Пит пытается удержать меня возле ближайшей стены. Разочарование, которое я ощущаю, и боль, которая приходит, когда все мои надежды на нас с Брук разлетаются на куски, не описать словами. Несравнимо тяжелее, даже если бы все здание обрушилось на меня.