Страница 24 из 84
— Ну, точно не знаю, но это должно быть какая-то отрава. Может наркотик? Что-то усыпляющее. Вчера у меня было что-то подобное в выпивке. Вот только с этим что-то не вяжется. Там не все пьют, во всяком случае, не одно и то же и не в одно и то же время. А когда скрипач начинает играть — кондрашка хватает всех одновременно. Даже не знаю, замешан ли в это дело бармен. Но все равно, никак не догоню, как оно все там происходит.
Старик покачал головой и наморщил брови.
— Двадцать лимонов, двадцать лимонов, и я выкладываю тебе все как на духу.
Вот тут он уже пересолил.
— Я только хочу знать, что это за средство.
— Это все сложно, немного, конечно, но на двадцать лимонов хватит.
Только я все еще не был уверен, стоит ли таких бабок то, что расскажет мне Розмарин.
— И это все закончит раз и на всегда, Дирижер, — сказал он. — Я тоже не верю в чудеса. Один раз я позволил себя наебать, только это уже не повторится. Я умею глядеть. Хорошо умею. Когда я выложу тебе все, что видел тогда в заведении, а тогда видел много интересного, ты просто пойдешь туда и прикончишь кого следует.
— Даже если этот тип пуленепробиваемый?
— Ой, Дирижер, не строй из себя такого наивняка!
Я сдался. Что ж, такие времена. Принц за убийство платил мне сто пятьдесят лимонов, за информацию мне приходилось выложить двадцать. Человеческая жизнь совершенно потеряла свою ценность. Плохую профессию я выбрал. Нужно было становиться шпиком.
— Послушай, деньги получишь, когда Принц заплатит мне.
Он поглядел на меня. Согласился. У него тоже были свои способы забирать долги, а у меня вовсе не было желания когда-нибудь проснуться с отпиленными ногами.
— В твоей выпивке ничего не было, — сказал Розмарин. — Это все газ. Газ очень редкий, просто так не купишь; во время войны им пользовалась разведка. Я бы и сам не сориентировался, если бы когда-то, по работе, не столкнулся с чем-то подобным. Действует очень мягко, как галлюциноген, сразу никогда не заметишь. Если бы у меня было что-то подобное, уж я бы использовал его получше.
Весенний Розмарин поднялся и отлил в уголке. Потом продолжал рассказывать. Из его рассказа я понял одно.
А понял я то, бля, что совершенно не работал головой.
Глаза у Тромбона сделались большие, потом еще больше, а потом уже совсем квадратные. Флейтяра, так тот вообще варежку раскрыл. Один только Контрабас оставался невозмутимым, хотя это именно он сказал:
— Шустро придумано.
Чертов Ромео со своей престарелой Джульеттой.
— Да, именно так оно и было задумано, — сказал я. — Сегодня вечером идем туда. Уже все ясно, так что неприятностей быть не должно.
— Ухлопаем только скрипача? — спросил Тромбон.
— Нет, всех четверых. Это окончательно закроет все дело. Я никому не позволю меня наебывать.
— Но деньги ты получишь только за скрипача.
— Ну и хер с ними.
— Нет проблем. — Флейтяра поднял руки. Его интересовала одно только музыка. Убивал он только в паузах.
— Так я пойду, чтобы к вечеру вернуться, — сказал Контрабас.
— Вот так и пойдешь? — голос Флейтяры не обещал ничего хорошего.
— Ну, чтобы к вечеру и вернуться.
— А ты, Контрабас, знаешь, что трахаются ночью; днем творят музыку.
— Так кто тебе запрещает идти блядовать сейчас? — спросил Контрабас и вышел.
— Сволочь, — подвел итог Флейтяра. — Без него можем засунуть инструменты себе в задницы. Без контрабаса ни хрена не выйдет.
Он был прав. До двенадцати было еще далеко, а день провести хоть как-то было надо.
— Ну что же, может и правда пройдемся по блядям, — предложил я.
Флейтяра глядел на меня так, будто хотел сказать: а пошли вы все.
— Для музыки это будет ужасной потерей.
— Тромбон, идешь с нами? — спросил я.
Тот отрицательно покачал головой. Он никогда с нами не ходил. Тромбон мог вырвать у типа сердце и сплющить башку. Но вот женщин побаивался.
Мы пошли без него. Мы договорились с Флейтярой заскочить к одной такой парочке, что каждый вечер высиживали в «Квазаре». Дамочки были ничего, никакого тебе «ретро», обычные «business women». Они знали, чего хотят, и знали, чего от них хотят другие. Жили они в одном таком, более-менее оборудованном подвале. Мы там бывали уже не раз.
— Вы что, ребята, не знаете, что этими делами надо заниматься ночью? Днем про ночи как-то и не следует думать, — сказала нам та, что открыла.
Но когда увидела бабки, сразу же сделалась профессионально милой и податливой. Ее подружка гораздо больше любила свою профессию, потому что сразу же начала раздеваться. Так что все было в порядке. Мы провели у них несколько приятных часов. И время это не было потерянным напрасно.
Вернулись мы перед самыми сумерками. Контрабас уже поджидал. Тромбон полировал инструмент и пытался что-то там насвистывать под нос.
— Даже невозможно, ты, и вернулся в такое время? — сказал Флейтяра, глядя на Контрабаса. — А, я уже знаю, она не любит заниматься этим в темноте.
— Отвали, — буркнул Контрабас. — Просто ей нужно было куда-то идти.
— Идти? Ясный перец, что ей было нужно. Любовь любовью, только ведь жить с чего-то надо? У нее имеется профессия. Могу поспорить, что она еще и ударница труда.
Контрабас не отвечал. Он побледнел и сжимал кулаки. Флейтяра не отступал ни на шаг. Ждал.
Я вздохнул, вытащил пистолет и пальнул между ними, в пол. Слава Богу, еще ни в кого не попал. После хорошего трахалова у меня всегда трясутся руки. И они об этом знали — сразу же отскочили друг от друга.
— Ну, ладно, — буркнул я, садясь. — Надо бы покумекать, как мы это сегодня провернем.
Они сразу же успокоились. Контрабас пожал плечами.
— Да тут ничего трудного, — сказал он и замолчал. Морда у него была чертовски глупая. Он глядел куда-то прямо перед собой, а я расхохотался. Таким смешным я его еще никогда не видел. Но хохот этот быстро сполз с моего лица будто грим с клоунской рожи. Моя рожа была не умней. Весь мир за один миг поглупел. В дверях нашей хибары, где оживала музыка Шопена, стоял скрипач.
Это был он. Громадный мужик с лысым черепом. Я никак не мог в это поверить, горячечно искал пистолет, а ведь тот все время был у меня в руке.
— Эй, ты, — сказал Флейтяра, который никогда не видал нашего клиента. — По-моему ты заскочил не туда, куда следует.
Скрипач не обратил на него внимания. Он был в том же черном костюме, в котором я видел его в «Голубом Щите». У него был галстук и перчатки. Вот инструмента он не принес. Оружия тоже не было видно.
— Элегантный, падаль, — сказал Тромбон, на мгновение перестав свистеть. Но только на мгновение.
Скрипач подошел поближе и поглядел на наши лица.
— Я хочу поговорить, — сказал он.
Не, я усрусь. Я тут собирался через пару часов пришить этого типа, а он приходит как к себе домой и заявляет, что хочет поговорить.
Контрабас уже пришел в себя от шока. Он снял со стенки автомат и передернул затвор. Я успокоил его, махнув рукой.
— Дело очень серьезное, — сказал скрипач. — Мне бы хотелось договориться с вами.
Я начал беспокоиться.
— Что тебя занесло сюда, скрипач?
— Скрипач? — Флейтяра с Тромбоном произнесли это одновременно, а ведь это были люди с полярно противоположными взглядами на жизнь.
— Вас наняли, чтобы меня убить, только я не считаю вас врагами, — сказал он. — И я хочу сделать вам одно предложение.
Теперь на него уставились мы все. Сто пятьдесят лимонов в одном куске мяса пришли к нам, чтобы сделать предложение.
— Ну?
— В моей музыке нет ничего сверхъестественного, — сказал он.
— Мы это знаем, придурок, — отрезал я.
Он глянул на меня, но как-то спокойно, без выпендрежа.
— Работаю не один, а в группе.
— Это мы тоже знаем.
Он с шумом втянул воздух.
— Меня можно убить.
Я согласно кивнул головой.
— Убить можно всякого. Так ты нам скажешь чего-нибудь нового, или нам уже можно тебя прикончить?