Страница 34 из 81
Васютка развязал один из узелков и протянул девушке сладкие петушки на тонких, белых ножках и медовые пряники.
— У братьев моих детки маленькие. Гостинчик им везу. Угощайся, Марьюшка. Ты, поди, проголодалась.
— Спасибо, Васюта Лазутыч. Я уж до дома потерплю.
— Да ты не стесняйся, Марьюшка. Пряники сами в рот просятся. Не так ли? — весело молвил Васютка.
— Так, — улыбнулась Марийка. Она и в самом деле была голодна и с удовольствием скушала лакомый пряник.
Васютка тотчас протянул ей другой, но девушка отказалась:
— Оставь малым ребятам, Васюта Лазутыч. Я уже сыта.
— Говорю, не стесняйся. И не зови меня Лазутычем, а просто Васюткой.
— Так тебя твои люди величают. Видать, ты человек важный. Да и по одежде видать.
— Да никакой я не важный. Торгую помаленьку. Ныне деревяшки для бояр в Переяславль привозил. Не привык я, когда меня по отчеству величают. Кличь меня Васюткой. Хорошо, Марьюшка?
— Не знаю, — вновь потупила очи девушка. — К любому имени привыкнуть надо. Но чует душа — человек ты добрый.
— Может и так, со стороны видней. Отец говорит, что я в маменьку уродился.
— Она ж у тебя ласковая?
— Даже чересчур. Может, когда-нибудь свидишься, сама убедишься… Ну, так расскажешь мне, как ты в лесу очутилась? Расскажешь, Марьюшка?
Марийка в третий раз посмотрела в лицо Васютки, и на сердце её так посветлело, так сделалось тепло, что ей (бывает же так!) очень захотелось поведать всю свою историю. Свою исповедь она завершила перед самым Переяславлем.
Васютка слушал, как завороженный. Какой же диковинный рассказ он изведал. Сколько же испытаний выпало на долю этой сиротинке! И его охватила острая жалость. Ему неудержимо захотелось утешить эту девушку и даже обнять ее, но он, не испытавший ничего подобного и не державший ни одну девушку даже за руку, стушевался. А Марийка почувствовала его порыв и волнение, и сама еще больше смутилась.
Перед проездными воротами Васютка остановил подводу и, всё еще не придя в себя, робко произнес:
— Я еще непременно наведаюсь в твой город, Марьюшка. Может, скажешь, где сыскать тебя? Конечно, если дозволишь.
— Дозволю Ва… Васютка. А сыскать меня просто. Каждый ведает, где стоит изба покойной Палашки… Счастливого пути!
Марийка спрыгнула с подводы и скрылась за воротами.
Глава 4
ТОРГ
Не миновало и двух недель, как Васютка вновь засобирался в Переяславль.
— А ведь, кажись, намеревался в Углич ехать, — молвил Василий Демьяныч. — И уже товар туда в подклете[60] дожидается.
— Передумал, дед. В Переяславле вновь лемех понадобился, — молвил Васютка, однако щеки его почему-то порозовели.
Василий Демьяныч озадаченно поскреб серебряную бороду сухими, увядшими пальцами.
— Был я намедни у мастеров. Лемех еще не готов. Работа тонкая. Это тебе не топорище выстругать. Лемеха и на подводу не наберется.
— А сколь есть, дед.
— Так тебя и дожидаются. Не один ты за сим товаром охотишься. Купцы не дремлют.
— И я окуней носом не ловлю. Толковал я с мастерами. Обещали мне изделье передать.
— Это почему ж тебе такая честь, Васюта Лазутыч? — прищурив глаза, с нескрываемой ехидцей вопросил Василий Демьяныч.
— А я, дед, не торгуюсь, как другие купцы. Сколь мастера запросят, столь и выкладываю.
— Да ну! Эдак-то недолго и без порток остаться.
— Не останусь, дед. С лемехом в накладе не будешь. Здесь вроде бы убыток терпишь, зато в других городах двойную цену дают, не скупятся.
— А с другими товарами как? Тоже серебряники швыряешь? — всё с той же иронией продолжал Василий Демьяныч.
— Ну, уж нет, дед. Не такой уж я простофиля, чтобы деньгами швыряться. Твою науку мне никогда не забыть. И долго приглядываться, и долго прицениваться. Мне худой товар не всучишь, и к ценам я уже приноровился. Да ты и сам все мои дела дотошно ведаешь, нечего на меня телегу катить.
Василий Демьяныч похлопал Васютку по широкому плечу.
— Да ты не серчай, внучек. Стариковская привычка — лишний раз перепроверить. Ведаю: ты меня не подведешь. Есть в тебе купеческая жилка… Да токмо неужели с одной подводой в Переяславль потрясешься? Подкупи иного товару и поезжай с Богом.
— Ныне недосуг мне, дед, время упускать. Обещал одному боярину лемех довезти. Ему на кровлю не хватило. Купеческое слово давал.
Был Василий Демьяныч хоть и в больших летах, но глаза оставались зоркими.
— А чего ты, внучек, покраснел, как рак? Ведаю: врать ты не горазд, норов-то у тебя материнский. Да и отец никогда привирать не любит.
— Да это я, дед, на солнышке подрумянился. Глянь, как в щеки бьет.
— Ну-ну, — чему-то усмехнулся Василий Демьяныч.
Не было случая, чтобы в дальнюю дорогу не проводила Васютку мать, Олеся Васильевна. Всегда обнимет, благословит иконой, проронит слезу, как будто в ратный поход провожает. Ныне на душе ее особенно тяжко: любый муж уехал с сыновьями в злую вражескую землю, к ливонским крестоносцам. Как там они, всё ли, слава Богу?.. А ныне вот и последний сын покидает отчий дом. Неспокойную жизнь себе выбрал Васютка.
— Ты уж береги себя, сынок. Особливо, когда лесами едешь. Дворовые пусть ни копья, ни луки не забывают, а сам бы меч к поясу пристегивал. Неровен час.
— Пристегну, мать, — чтобы успокоить Олесю Васильевну пообещал Васютка. Владению мечом его когда-то научил отец в лесной деревне, а затем пришлось и в сече поучаствовать, когда изгоняли из Ростова Великого татарский отряд баскака Туфана…
Всю дорогу Васютка думал о Марьюшке. Запала в душу — не выкинешь. Славная, чистая девушка. Ни на боярское богатство не позарилась, ни с деревенским старостой жить не захотела. Убежала от насильника и, преодолев страх, пошла через жуткое болото. Пошла, думая о воле, родном городе и материнском доме. Про отца она почему-то и словом не обмолвилась, очевидно, он давно умер, оставив дочь с гулящей матерью. Даже это Марьюшка не скрыла. Не каждая такое о родной матери поведает. Будто самого близкого человека встретила. Доверчивое сердце у Марьюшки… А какого ужаса она натерпелась, когда ее болото заглотало. Трудно даже представить ее состояние. Девушка, ничего доброго не видавшая в жизни, и просуществовав на белом свете всего шестнадцать лет, должна была погибнуть. И всё-таки ее спас этот злодей Качура. Но и после этого Марийка не пожелала остаться со своим избавителем.
Да и в городе ей жилось не сладко. Она уже была сиротой при живой матери, коя месяцами пропадала из дома. Марийка была предоставлена самой себе. Она скиталась по улицам, зачастую питалась впроголодь, хотя, по ее рассказу, никогда не унывала, не впадала в отчаяние, и не черствела душой. Напротив, всегда оставалась незлобивой, общительной и жизнерадостной.
«Удивительная девушка! Как хочется вновь ее увидеть».
И что это с ним? Никогда еще ни одна из девушек его не волновала. А тут повстречался какой-то час, и всё в душе его перевернулось.
«Марьюшка, милая Марьюшка», — проносилось в его голове.
Лемех ему и вовсе никто не заказывал: боярин Ратмир Вешняк закупил осиновое покрытие с избытком. Но Васютка не огорчался: на ходовой товар найдется другой покупатель.
Харитонка и Митяйка же недоумевали: купец впервой пустился в чужой город с одной подводой, да и та, почитай, на две трети заполнена. В прошлый раз он догнал-таки своих дворовых, но всю дорогу до Ростова Великого ехал какой-то непонятный: был молчалив, рассеян и как-то странно улыбался.
Харитонка и Митяйка, поглядывая на неестественного хозяина, хмыкали. Чего это с Васютой Лазутычем? Уж не девка ли его сглазила? Вот и сейчас ведет себя необычно. Погоняет кнутом коня и улыбается. Чудно!
Вскоре показались чешуйчатые купола храмов деревянного Никитского монастыря[61], а еще через некоторое время, с невысокого северного угора завиднелся сам Переяславль, свободно раскинувшийся в обширной долине у места впадения тиховодной реки Трубеж в Плещеево озеро. С юга же и запада в долину спадали крутые откосы высоких холмов.
60
Подклет или подклеть — нижний нежилой этаж старинного русского дома, избы, служащий для хранения чего-л., а также нижний ярус в церквах.
61
Никитский монастырь — поставлен в 12 веке. Примерно совпадает с основанием Переяславля. До середины 16 века он не имел каменных сооружений и был бедной обителью.