Страница 26 из 81
Епископ Кирилл, «духовный отец» Марии, отчетливо понимал, что составление сводов в Ростове Великом — наиболее яркая страница борьбы русичей за свою самостоятельность. Летописи отражали не только погодно ведущиеся записи событий, происходящих в Ростове, но и в остальных городах великого княжения. Это были летописи политического значения, отправляемые во многие уделы, где их тщательно переписывали, а в большей мере читали в виде проповедей с амвона храма. «Так из традиционно летописных сводов, сложившихся к тому времени на Руси, своды княгини Марии получили национально политическое звучание». Они были «глашатаями» борьбы против ненавистного ига. Как результат этой деятельности, в 1262 году, по Ростово-Суздальской земли прокатилась волна народных восстаний. В городах была возрождена вечевая деятельность. «Зарожденное в Ростове движение против татаро-монголов охватило все города Великого княжения, оно было подлинно народным и носило массовый характер. В этом одна из заслуг Ростова Великого, как сердца народных восстаний за национальную независимость».
Однако в это время борьба с иноземцами воспринималась еще не как политическая задача, а, скорее всего, как нравственно-религиозная. Но именно таким образом воспитывалась убежденность и уверенность в победе, вселялась в сердца людей стойкость и непримиримость. Всё это говорит о величайшем значении, как Ростова, так и составленных в нем сводов для истории и культуры русского народа. И в этом неоценимая роль ростовской княгини Марии.
Духовный отец княгини поражался не только ее образованностью и державному уму, но и ее удивительно чуткому, милосердному, человеколюбивому сердцу. Взять ее сына Глеба Васильковича, Белозерского князя, ордынского прихлебателя. Сколь он матери крови попортил, сколь порухи нанес ее делам и доброму имени, а княгиня, когда услышала, что Глеб сильно занемог, забыв обо всем на свете, кинулась на далекий Север, в Белозерск, дабы спасти свое великовозрастное чадо. Но местный лекарь лишь руками развел:
— Всё, что в моих силах, я уже сделал. Ныне всё в руках Божьих.
И княгиня принялась горячо молиться. Всю неделю она неотлучно провела у постели умирающего сына, говорила ласковые слова, сама поила настоями и отварами из пользительных трав, и молилась, молилась. И всемилостивый Господь услышал ее: сын вышел из тяжкого недуга и вскоре поправился. Мария целиком предалась богоугодным делам. С выздоровлением Глеба, она объезжает монастыри, раздает милостыню бедным, убогим и сирым, вносит вклады в храмы и обители, продолжая неустанно благодарить Спасителя…
Удивительную женщину послал Бог Ростову Великому!
Борис Василькович, отстояв заутреню в дворцовом храме Спаса на Сенях, прошел в покои матери. Он появился так тихо, что Мария Михайловна не услышала прихода сына. А тот замер у сводчатой двери, увидев княгиню за небольшим столиком с наклонной поверхностью, склонившейся над листом пергамента. Благообразное лицо ее, освещенное тремя бронзовыми подсвечниками, было задумчивым. Мать творит! Творит едва ли не каждый день, засиживаясь за летописным сводом до поздней ночи. Господи, какое же у нее одухотворенное лицо! Позвать бы сейчас изогафа[54] и запечатлеть ее — сосредоточенную и вдохновленную. Но иконописцы не пишут живые лики. Жаль! Мать давно достойна увековечения своего образа.
Борису Васильковичу не хотелось отрывать Марию Михайловну в такие творческие минуты, и он уже осторожно толкнул дверь, дабы неслышно выйти, но княгиня услышала тихий скрип и обернулась к сыну.
— Ты что-то хотел, Борис?
— Да, матушка. Прости, что отвлекаю тебя, но дело мое важное.
Княгиня закрыла серебряной крышкой черниленку, отложила остро заточенное гусиное перо и пересела в кресло, приглашая сына присесть на лавку, покрытую ярким персидским ковром. Посмотрев на Бориса острым, схватчивым взглядом, молвила:
— Чую, не ростовские дела тебя тревожат, а державные.
Борис Василькович не раз поражался материнской проницательности.
— Истинно, матушка. Литва, немцы и свеи не дают покоя.
— Я так и подумала. Не зря мы посылали Неждана Ивановича к Дмитрию Переяславскому. У того — отцовская жилка. Особый счет и с немцами, и со свеями. Любо мне, что и ты в стороне не остаешься. Вот так бы каждый князь о Руси озаботился.
— А Ярослав и в ус не дует. Пирами да охотой тешится. Будто и не ведает, что ворог, разбив Новгород, может и на Ростово-Суздальские земли обрушиться.
— Может, — глаза Марии Михайловны посуровели — На великого князя надежда худая. Жди от волка толка. Надо немедля князей поднимать.
— Вот и я о том, матушка. Не худо бы с князем Дмитрием встретиться.
— Самое время, Борис.
— Да вот не ведаю — послать за ним или самому в Переяславль ехать… Но пристало ли старшему князю юноте кланяться? Бояре наши горды и спесивы, насмешничать станут.
— На спесивых бояр оглядываться? — резко произнесла княгиня и поднялась из кресла. — Да они привыкли на перинах отлеживаться да богатством своим кичиться. Вспомни нашего Бориса Сутягу. А таких немало. Для них за державу биться — кость в горле. Это они в своих хоромах храбрецы, а как за меч браться — не суйся в волки с телячьим хвостом. Всегда они такие. Кривое веретено не выправишь. А ты всё, никак, на бояр оглядываешься.
На укорливые слова матери Борис не обиделся, хотя на бояр он не шибко-то и оглядывался. Напротив, правил Ростовской землей самовластно. А ценил он одного лишь Неждана Корзуна, коего любили и Василько Константинович, и княгиня Мария. Не насмешек бояр он опасался, нет. Не хотел уронить в глазах других князей своего достоинства.
— Не о боярах речь, матушка. Признаюсь, честолюбие грызет.
— Рюрикович. Потомок Владимира Мономаха и Ярослава Мудрого, — сдержанно улыбнулась Мария Михайловна. — Честолюбивых людей я никогда не порицаю. Они достигают высоких целей. Лишь бы не захлестывало чванство и высокомерие. Это уже пороки. И добро, сын, что от этого тебя Бог миловал… Но ты отлично ведаешь, что Дмитрий Переяславский тоже Рюрикович. И не беда, что он молод. Отец его, Александр Ярославич, в юных летах немцев бил. А Дмитрий? В 12 лет всю Русь удивил, став полководцем. Не зря его многие князья стали почитать… К нему в лихую годину все честные люли потянуться. Так что и ты, сын, нос не задирай.
— Да я и не задираю, матушка. Завтра же поеду в Переяславль.
— Вот и добро… А теперь давай подумаем, что ты скажешь князю Дмитрию.
Беседа матери и сына затянулась.
Глава 19
СОВЕТ КНЯЗЕЙ
Гонец мчал к Ярилиной горе, ведая, что молодой князь Дмитрий всё свое летнее время, по примеру отца, проводит в городище Александра. Но князя в терме не оказалось. Приняла посла вдова Невского, княгиня Васса Святославна.
Гонец, молодой проворный дружинник в вишневом кафтане и белых сафьяновых сапогах с серебряными подковками, снял алую шапку, отороченную бобром, и, низко поклонившись Вассе Святославне, доложил:
— Завтра к князю Дмитрию Александровичу прибудет князь Ростовский Борис Василькович.
Крупные карие глаза бывшей великой княгини заметно оживились.
— Сам князь Борис Василькович?.. Отрадно слышать. Немедля пошлю к Дмитрию вестника.
Князь Дмитрий еще четыре дня назад вывел всю свою дружину в «чисто поле» и проводил с ней учения, разделив войско на две половины. Первая — русичи, другая — «ливонские крестоносцы», вооружив последних рыцарскими доспехами. Доспехи изготавливать не пришлось: после взятия Дмитрием города Юрьева (Дерпта), он привез в Переяславль целый обоз железного рыцарского облачения: копья, латы, прямоугольные щиты, длинные обоюдоострые мечи и причудливые шеломы с узкими щелями для глаз и стальными рогами — знаками наиболее знатных крестоносцев. «Сеча» шла по тем же правилам, примененным Александром Невским на Чудском озере. Единственно чего не доставало — озерного льда, — но ливонцы ходили «свиньей» в любой время года. Во главе «рыцарей» в «магистрах» ходил ближний боярин Ратмир Вешняк, в челе русичей — сам Дмитрий. Он заставлял воинов биться по несколько часов кряду и почти в полную силу. Некоторые дружинники уставали и слезали с коней, дабы передохнуть, но князь останавливал их суровым окриком:
54
Изограф — живописец, иконописец.