Чистоземельщик

Но...

Его светлые, пустые глаза со зрачком, сжавшимся до точки, смотрели куда-то поверх моей руки. Улыбка слишком бледных губ была неподвижной, словно наклеенной.

Чёрт! Да он же под кайфом!

Прозрачная тягучая слюна плеснула изо рта медбрата, ниткой повисла над моей рукой.

Бляди! У вас даже инъекции делают конченые наркоманы! Прочь! Прочь! Прочь!

Что вы мне вкололи?!

Торчок не глядя вытянул иглу, но не положил использованный шприц в лоток, а так и застыл надо мной. Что он собирается делать?

Уходи, наркосос поганый! Уходи! Мразь лопоухая!

Лопоухая?

В памяти шевельнулись ещё воспоминания: Ленин братец так же замер после дозы, которую я ему принёс прямо в подвал, где он прятался от всех разом: родителей, ментов, таких же торчков, обозлённых пушеров. Привалился лопоухой башкой к кирпичной стене. Я сидел на ящике и наблюдал за тем, как ползёт по его лицу солнечный зайчик, который проник в зарешёченное окошко. Вскоре края ненормально больших ушных раковин начали синеть. Всё.

Так это он?!

Вот точно мразь! Не подкинь тогда я ему "золотую дозу", тести могли лишиться квартиры.

Так, а чего это они -- Пугало, Лена, её придурочный братик -- роятся возле меня? Чего им нужно?

Вас же нет! Вы давно стали перегноем, распались на микроэлементы, которые уже переработаны всеми -- от червей до корней растений. Вас по кусочкам растащили клещи, живущие в почве, сожрали бактерии.

- Вас нет! - это были мои первые слова, произнесённые в чёртовой психушке.

Кровь точно забурлила в венах, стало необыкновенно жарко. Пылавшее, громадное сердце погнало к каждой клеточке тела энергию. И от неё словно можно было взлететь. Вместе с койкой! И я взлетел.

***

Смерть Лены словно бы освободила меня. От чего? От камня, который тянул ко дну. Именно камнем были её взгляды на жизнь, отношение к миру и людям. Она сама -- такая правильная, готовая уступить, покаяться, извиниться, всех простить, во что-то искренне верить, и терпеть, бесконечно терпеть -- тоже была камнем.

Я смеялся втихомолку, про себя: духовные ценности, которые она собиралась хранить ценой жизненных лишений, распродавались оптом и в розницу.

Я сам, да-да, чьи делишки были во сто крат чернее "золотой дозы" для братца-наркососа, зарабатывал на то, чтобы она училась, а не торговала селёдкой в ларьке.

Я спас единственное достояние этой чокнутой семейки -- громадную квартиру в доме дореволюционной постройки. Ради сохранности этих исторических ценностей, ибо отдал её под музей. Отдал, продал -- за исключением нюансов, суть одна. Главное -- сохранил. Не прожрал, не променял на дозу, не пустил по ветру, как оно могло бы случиться.

И судьба подарила несколько лет полёта. Я ушёл из больницы, занялся страховой медициной, закупками медтехники, потом политикой. Но быть чистоземельцем оказалось нелегко. Рядом всегда находились те, кто мог запросто сунуть меня в общую кучу. Разровнять, утоптать, прикрыть плёнкой, лишив кислорода для быстроты, так сказать, биохимических процессов.

И ещё... Я никак не мог встретить ту, которая бы была достойной стать матерью моих детей. Близкую по духу, целям, умению ощущать жизнь. Нет, в интрижках -- от быстрого перепихона на работе до курортных романов -- недостатка не было. Как и в длительном совместном проживании. Заканчивалось всё тем, что мой дом пустел. Но вид и запах пустоты становился даже приятным, ибо он означал свободу, то, что я не дал себя утрамбовать, выжать соки, пустить на перегной. Какая разница, что взрастёт на моих сгнивших останках, если не будет меня самого?..

***

Чистый воздух хлынул в рот. От яркого света на миг ослепли глаза.

Боже, дышать, дышать!.. Видеть -- и не гнойные останки, не морок из прошлого, а нормальных людей в белых халатах.

- Кататония. ЭСТ не просто показана, она может спасти ему жизнь, - услышал я сквозь шум крови в голове. - Единственный способ вывести больного из этого состояния. Маленький, но всё же шанс избавить от вегетативного существования.

Это обо мне, что ли? Идиоты! Коновалы чёртовы! Ни за что не подпишу соглашение на электросудороги. Хотя тупые мерзавцы запросто могут оформить бумаги по-своему. Уж кому, как не мне, это знать.

- Не даю согласия на ЭСТ! - взревел я, но вышло слабенькое "а-а-а".

Чёрт, почему меня не слышат? Сволочи -- они не хотят слышать!

А если... всё это неслучайно? Если меня приговорили? Ох, как глупо влип... Подставился... Конечно, ликвидировать советника губернатора легче всего в такой дыре, как Ильшет.

Прохладные пальцы коснулись век, пучок света ударил по зрачку, ужалил так, что отозвалось в затылке.

- Сергей Артёмович, нужно подписать документ на лечение. Процедура безопасная, да вы это и сами знаете. И крайне необходимая: после сердечного приступа возникло очень серьёзное, угрожающее жизни состояние. И не бойтесь никаких осложнений, возможно разве что лёгкое нарушение памяти.

Ага, вот оно что -- нужно, чтобы я забыл. Всё забыл.

Что ж, расклад такой: отсюда мне не вырваться. Довериться врачам не могу -- запросто превратят в овощ, без чувств, воспоминаний, без потребностей. А если... ну, хоть маленький шанс -- вдруг да реально помогут? К чёрту всё, кроме главного -- жить! А там видно будет, кто я -- чистоземельщик или перегной... Но ведь я не один, не один, не один! Ведь нельзя же так -- не помогать своим! Я ведь всегда...

Я всегда. С самого первого раза -- как тогда, тёмной осенней ночью, когда пришёл к интернату и уставился на оконную решётку медизолятора. Отец ушёл на дежурство, а весь посёлок, вдоволь нагудевшись пересудами, заснул под знобкую морось дождя. Но сквозь него я словно услышал зов -- тягостный, просящий. Может, это маялся Пугало -- опозоренный, пойманный и лишённый своей мечты. А может, подумал я тогда, просто интуиция привела меня к интернату. Сейчас-то точно знаю, что вовсе не интуиция -- я должен был пройти испытание.

В окне изолятора появился слабый свет -- такой бывает от болотных гнилушек.

Раздалось хныканье -- совсем детское. Даже не поверил сначала, что здоровенный Пугало может так гнусеть -- тоненько, жалобно. Но когда он позвал свою маму -- пьяницу и шалаву -- я признал Вовкин голос.

Ага, ему страшно. А мне -- забавно до жути. К тому же вовсе не в моих интересах, если Пугало загремит в другое место, к примеру, в колонию для несовершеннолетних. Потому что придётся расстаться с нашим схроном. Точнее -- моим...

Меж тем огромная тень -- до самого потолка -- заслонила свет. Пугало завопил в полный голос. И вдруг крик оборвался, перешёл в хрип.

- Мразь! - мелькнуло в голове.

Чьи были эти слова? Уж точно не мои, так как в эту минуту я думал о схроне.

А когда понял, чьи -- вот тут-то пожалел обо всём разом: о сговоре с хулиганом, о жадности и трусости, которые тогда буквально разрывали меня.

Гигантский сгусток мрака, темнее самой ночи, возвышался перед самым моим носом. От него тянуло холодом и тленом, а ещё беспощадной злобой. Каждая клеточка тела заныла в предчувствии смертных мук. И я так ясно представил свою могилу рядом с маминой. Прямо ощутил запах земли, почувствовал ногами осыпавшийся край ямы, в которую скоро лягу. Но не мог даже пошевелиться от ужаса.

- Эй, кто тут? - раздался голос старшего воспитателя, который ещё и выполнял обязанности ночного сторожа. - Срань господня! Что за чертовщина?!