Миллионноглазый (сборник)

Николай сквозь пальцы смотрел на либеральные взгляды Жуковского. Однажды он спросил сына в учебной комнате, как бы тот поступил с декабристами. Александр ответил, что простил бы их. Николай молча вышел из класса, но явно был недоволен сыном.

Александр благодаря Жуковскому и своим способностям делал явные успехи в обучении. Он лучше, чем остальные Романовы, письменно и устно изъяснялся на родном языке, чувствовал его обертона и изгибы, блестяще знал четыре языка: французский, немецкий, английский и польский, и мог бы стать профессиональным лингвистом. Куда бы ни приезжал впоследствии будущий царь, во всех странах дивились его отличному произношению. Сентиментальный Жуковский поощрял в наследнике чувствительность, необходимую разве что в частной жизни. Жуковский много читал ему Гомера, Вальтера Скотта, сказки из «Тысячи и одной ночи», развивая в нем воображение. Однажды уехала куда-то Александра Федоровна. Наследник нарвал цветов гелиотропа и просил отправить их маме вместе с письмом, а дневник свой в тот день начал так: «Милая моя мама и Мэри уехали в Одессу. Я много плакал». Он часто жаловался наставникам, что жалеет о том, что «родился великим князем». Императрица Александра Федоровна иногда задумывалась о том, какая печальная участь уготована ее первенцу. В 1826 году она пишет Жуковскому, находившемуся за границей: «Саша горько плакал перед троном, на котором он когда-нибудь будет коронован». В свете будущей жизни императора надо сказать, что интуиция его не обманывала.

Когда Александру было семь лет, Николай подарил своим детям в Царском Селе остров на одном из прудов. Саше и его друзьям соорудили на нем домик из четырех комнат с салоном. Небольшое возвышение на острове назвали мысом «доброго Саши».

В десять лет он получил задание от учителей нарисовать эскиз герба для своего флага. Он изобразил на листе ватмана скалу, омываемую водой, муравья и якорь, а вокруг рисунка шел девиз: «постоянство, деятельность, надежда.» Таким образом Александр зашифровал свое понимании власти государя. Царь должен трудиться как муравей, обеспечивая подданным спокойствие и быть нерушимым и непреступным как скала. Но особенной любви к рисованию у Александра не было.

По желанию Жуковского, воспитание Александра Николаевича в 1837 году завершилось путешествием. Наследник исколесил всю Россию. Он был в Ялуторовске и Кургане, затем поехал в Сибирь. Там он познакомился с некоторыми декабристами. Он ходатайствовал перед отцом о смягчении их участи, и Николай Павлович сократил сроки их изгнания. В 1838 году Александр Николаевич отправился в путешествие по Европе. Он был в Пруссии, Италии, в Милане, посвятил несколько дней осмотру миланского собора. Австрийский профессор искусствовед всюду сопровождал его там. Александр посетил известный монастырь в окрестностях Милана «Санта Мария дела грация», где в монастырской трапезной созерцал «Тайную вечерю» Леонардо. В Венеции пробыл почти месяц, его интересовало производство художественного стекла, а также знаменитые венецианские кружева и вышивки. Часто с Жуковским или в одиночку он нанимал гондолу и катался по каналам, осматривая старинные дворцы и церкви. Переезжал из города в город, наслаждался итальянским небом, силуэтами линий и нежными далями Тосканы…

И все таки из Рима он писал одному из своих адъютантов: «Хотя Италия очень хороша, но дома все-таки лучше. Завтра отправляемся в Неаполь, а оттуда далее по назначенному маршруту, так, чтобы к 20 июня быть дома. О, счастливый день! Когда бы он скорее пришел!» Маркиз Кюстин, доставивший немало горьких минут Николаю Павловичу своей злой книгой о России, был представлен наследнику в Эмсе. «Выражение его глаз, – писал Кюстин , – доброта. Это в полном смысле слова – государь (un prince). Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека, превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он – прекраснейший образец государя, из всех, когда-либо мною виденных»

Иные чары влияли на Романовых в Дармштадте и других немецких княжествах. Александр, в частности, познакомился здесь с младшей дочерью герцога Людвига II. Эта четырнадцатилетняя Мария пленила сердце цесаревича. В ней было нечто сентиментальное и романтическое. Вся ее простодушная сущность отражалась в кротких глазах. Они встретились в театре. Давали Лючию де Ламермур, актриса пела о несчастной любви. Но Александр и Вильгельмина думали только о любви счастливой. Однако родители цесаревича были в недоумении. Незадолго до помолвки князь А. Ф. Орлов, на правах царского наперсника, доложил Николаю Павловичу, что гессен-дармштадтская принцесса может быть незаконной дочерью камергера де Гранси. Но она была официально признана правителем Гессена, королем Людвигом Вторым, и никаких прямых препятствий к помолвке с русским цесаревичем не возникнуть не могло. Николай Павлович сказал «Пусть кто-нибудь в Европе попробует сказать, что у наследника русского престола невеста незаконнорожденная!» Таково было ощущение силы Российской империи в те баснословные времена!

Сам Александр уверял своих наставников, что «единственное его желание – найти достойную подругу, которая украсила бы его семейный очаг и доставила бы ему то, что считает он высшим на земле счастием, – счастие супруга и отца…» Но помолвка с малолетней принцессой была отложена до весны, и только 16 апреля 1841 года состоялся брак Александра Николаевича с гессен-дармштадтской принцессой Максимилианной-Вильгельминой-Августой-Софией-Марией. Теперь ее стали величать великой княгиней Марией Александровной.

Супружество их было долгое время счастливым. Мария Александровна очень хотела быть идеальной русской императрицей. Она всегда держала себя в руках. Она хорошо выучила русский язык на уроках фрейлины Анны Тютчевой, дочери русского поэта. Тютчева стала почти единственной наперсницей императрицей вне круга ее семьи. Вместе они вели философские беседы о России, Тютчева рассказывала Марии Александровне о незыблемости на Руси монархии, о том, что «она носит у нас религиозный и сверхъестественный характер, который действует на воображение». Может быть, эти рассуждения таким образом повлияли на молодую царицу, что мир христианской молитвы стал для нее самым родным и понятным. Надо сказать, что немецкие принцессы, попадая на российский императорский трон, все, за редчайшим исключением, вели себя в роли императриц безупречно. Любовь их к новой отчизне была так сильна, что возникает законное предположение о том, что сами принцессы – потомки тамошних славян и в них всего лишь пробуждался забытый голос крови. Тогда история Романовых приобретает подлинно эпический характер.

В воспоминаниях сестры Александра Второго, великой княгини Ольги Николаевны, есть замечательные строки о том, как проходила церемония перехода Мари в православную веру. Ольга Николаевна заметила, что первые слова «ВЕРУЮ» Мари произносила робко и тихо, но дальше. ее голос окреп и звучал увереннее. Иногда сама Тютчева признавалась, что из Марии Александровны получилась бы хорошая монахиня. «В своем окружении матери, жены, Государыни она казалась как бы чужой и не освоившейся. Она была нежно привязана к мужу и к детям и добросовестно исполняла обязанности, которые налагали на нее семья и ее высокий сан. Но в этом усилии чувствовалось отсутствие непосредственности в этих отношениях. Она искала и находила власяницу там, где характер более открытый нашел бы удовлетворение интимных стремлений и применение природных способностей. И все же ее кротость, доброжелательность и ровность настроения ее слегка насмешливый ум таили в себе тысячу чар».

При дворе было замечено, что, что популярность Александра Николаевича чрезвычайно возросла благодаря жене… Мари сопровождала его во время маневров в лагеря, на смотры и на приемы, и храбро со своей простой манерой говорила по-русски с генералами и офицерами частей. Потом, когда Саше внушили недоверие к такому влиянию и представили это как слабость с его стороны, Мари отступила на задний план совершенно добровольно.