Страница 14 из 32
И на этой-то разлюбезной своей полуторке он и решил реабилитироваться. Причём так, как не делал этого никогда прежде. Во всяком случае, с таким составом. Он сразу ушёл в отрыв, и на шестистах метрах имел метров тридцать просвета. Шёл явно на результат, на нокаут. Если бы ему удалось тогда выиграть, то написали бы «неожиданный тактический удар». А это был не удар, а гонор.
Если ты действительно силён, то не задумываешься над тем, как выигрывать. Ты выигрываешь так, как тебе удобно. Если же начинаются поиски каких-то ударов, то твоя песня спета. Так и там. Компания собралась небольшая, но сильная. На предпоследней прямой они его съели. Сойди он в это время, схватись за бок, за ногу и сойди, – но нет. Он снова курочил себя и ломал, и был третьим, что в его положении уже был подвиг, но впервые в заметке о нём появился предлог «но».
Здесь уж и он струсил. Нет, конечно, не струсил. Всё он мог стерпеть на дорожке, и тренировался как бешеный (хотя всегда говорил, что тренируется «в удовольствие», трусцой. Всегда давал понять, что всё в нём «от Бога». И многие верили). Нет, не струсил он. А как-то засомневался.
Если раньше он думал, что будет бегать вечно, то теперь вдруг понял – придётся повесить шиповки на гвоздь. Это как у испытателей: ходит по краю и только посмеивается, а посмотрит нечаянно за этот край – и так его это оглушит, так тянет посмотреть снова, что он уже не думает ни о чём, а только о том, как бы не заглянуть, а не заглянуть невозможно.
Как из этого состояния выйти? Балерина не смог. Далеко он зашёл. Слишком был уверен в себе. Слишком привык быть первым. Он не знал ничего, кроме бега. Бег был его богом, его единственной целью. В жизни он умел и любил только бегать.
Он притих, уехал на полмесяца.
Но тот руководитель не сидел сложа руки. У нас ведь как? Если надо отобрать куда-то сильнейших, то не существует какого-то определённого подхода. Побеждают крайние методы: или «чисто» спортивный, то есть кто сильнее сегодня, тот и едет; или безотборный, то есть только имя гарантирует тебе пропуск в сборную. Первый метод подразделяется на два, так сказать, подметода: соревнования внутри страны и международные турниры.
Не знаю в деталях, как решался вопрос там, наверху, но мнение руководителя оказалось решающим. Остановились на «чисто» спортивном отборе в международных стартах.
Худшего для Балерины придумать было нельзя.
Есть в спорте «домашние» чемпионы. Они побеждают всех дома, а за границей их не узнать. Так называемый комплекс «чужого поля». Так вот у Балерины этот комплекс прогрессировал с лавинной скоростью. Два турнира он проиграл вчистую. Он потерял основное качество средневика – вовремя выстрелить. Один раз он начал поздно, другой – рано.
На третий турнир мы поехали вдвоём. То есть меня уже готовили на первые роли.
Я не скажу, что я не честолюбив. Мне надоело быть вторым. Но кто виноват в том, что мы бегали в одно время? Если бы я пришёл раньше или позже его, то сумел бы (знаю – сумел бы) стать первым. Но такие, как Балерина, появляются редко. Их в спорте, как и в других видах деятельности: в науке, в искусстве – единицы. Я понимал это. И понимал свою роль – оттенять его славу.
Это был лучший забег в моей жизни.
Он был мрачен перед стартом. Слишком долго он устанавливал стартовые колодки, затем сел в траву, начал массировать икры. Я подошёл к нему.
– Ну что, – сказал я, – побегаем?
Он посмотрел мимо меня и ничего не ответил.
– Помнишь, четыре года назад, а? – продолжал я идиотски-бодрым голосом. – Такая же погодка была! Эх, чувствую, принесу вам, синьор, десяток метров!
– Ты? – спросил он. – Мне?
– Да всем здесь. И тебе в том числе, – сказал я и быстро отошёл.
Чувствовал я себя действительно прекрасно. И после двухсот метров, когда мы выстроились вдоль бровки, был первым.
«Или выиграть?» – мелькнула у меня подлая мысль.
Балерина бежал след в след. Теперь уже он смотрел на мои не очень ему знакомые ноги, теперь уже он стерёг меня и только меня. Я видел, оглянувшись, его зверское лицо. Да, заглотил он наживку.
Я знал его силы. Знал, что на длинный спурт его не хватит. Но как сделать, чтобы остальные не рванули раньше?
И я продолжал в том же темпе. Как я чувствовал в том забеге настроение всех восьми! Как будто я угождал им всем выбранным темпом, как будто привёл к общему знаменателю их желания!
Мы выкатились на предпоследнюю прямую. Я бежал по-прежнему первым. Перед выходом на вираж я был уже уверен в его победе…
На последнюю прямую мы вышли грудь в грудь. И снова я играл с ним как хотел. Я то делал вид, что теряю силы, и он обходил меня со знакомой усмешкой, то снова прибавлял. И лишь на последних метрах я отпустил его окончательно. Он финишировал с поднятой рукой. Он ликовал.
– Ну что, хлестун? – подошёл он ко мне.
– Ничего, – сказал я спокойно. Впервые я говорил с ним как равный. Он внимательно посмотрел на меня, протянул руку, и я коротко шлёпнул его ладонь.
Понял ли он что-нибудь? Я не знаю. Но в его серебре на Олимпиаде полмедали мои.
И всё-таки он сошёл. Он сошёл раньше, и это серебро он получил только потому, что он был он. Никто не смог бы этого сделать, я уверен, кроме него, уже сойдя с дорожки.
Что было потом? Разве это интересно? Настоящая его жизнь окончилась, и началась вторая серия, где уже ничего не будет.
А может быть, я ошибаюсь. Ведь живёт сейчас в неизвестности, плохо живёт, без семьи, но живёт, тренирует в ДЮСШ прыгунов и метателей.
Приглашал я его к себе (не надо было, конечно) в бригаду, в сборную. Усмехнулся, склонил голову и исподлобья посмотрел на меня ласково (да, ласково!), как-то ласково-непонимающе – оттуда посмотрел, из прошлого. Там он оставался, и останется там, видимо, до конца.
Февраль
1 февраля
Эпизоды из жизни футбольного тренера
1.
16 ноября 199. года диктор телевидения пообещал на завтра для Москвы низкую облачность, туман, местами мокрый снег.
«Это нас уже не касается», – подумал тренер (бывший) команды мастеров Владислав Голомазов, выключая телевизор. Родители были на английском пианисте, жена (бывшая) неизвестно где. Можно подумать в одиночестве. Хотя – поздно думать. Полмесяца назад надо было думать, когда называл главного тренера «неваляшкой безголовой», а тот, кому говорил это, полузащитник Коля Басов, тридцатилетний ветеран, сочувственно захохотал, высадил Голомазова у дома, на «Полежаевской», и тут же помчался на своей вишнёвой «девятке» к «неваляшке». Так понял Голомазов ситуацию, когда на следующий день, завидя его, главный тренер сморщился, отвернулся и непередаваемо гнусным голосом заявил начальнику команды:
– Слюшш, если увидишь этого… как его? которого мы на груди пригрели… Ну да… Так ты ему передай, что меня от его тошнит, поил? Видеть не могу. А лучше, слышь? вооще чтоб его запаху здесь не было.
Но Владислав ушёл не сразу, а после того как повидал Колю Басова. Коля Басов запираться не стал.
– Да чего ты, Слав! – сказал он, нагло и весело глядя в глаза Голомазову. – Сам же знаешь, жизнь – борьба. Выживает сильнейший. Конечно, передал! А ты что, не передал бы на моём месте? Мне же о семье думать надо. Сам знаешь: играю последний сезон, пора устраиваться. А тебе-то какой смысл здесь мучаться, если ты хозяина не уважаешь? Хозяина надо уважать. И даже любить… Только ты на меня не смотри так, не надо. Мы же не на киносъёмке.
2 февраля
2.
Текстильный городок на берегу большой реки. Фабричная команда играет на первенство области. Так, ткнул пальцем в карту и попал. А вот когда приехал, то не пожалел для себя последних слов.
От областного центра раз в сутки что-то ходит. Зелёное. Останавливается везде, где захочет. Двести километров идёт шесть часов. Едут грустные старики, невыразительные девушки, бледные дети. Смотрят в окна на продрогший лес, жуют варёную колбасу играют в карты.