Наследие

*

От огня в камине веяло уютным теплом и покоем. Пляска пламени навевала дремоту, но спать было еще рано, иначе слишком долгой покажется ночь.

Дана подошла, как всегда, неслышно, поставила на столик возле кресла поднос. Взяла чайник и начала разливать чай.

— Месье Антуан?

Он глянул на нее, отвлекшись от огня в камине, взял у нее из рук чашку:

— Спасибо. — Вдохнул запах каких-то трав. — Что это такое?

— Очередной рецепт доктора Роше. — Дана налила вторую чашку и поставила чайник. — Что-то успокоительное. Вы плохо спите по ночам, месье Антуан.

Он изогнул бровь:

— Я просил вас не тратить силы, карауля меня по ночам. Для этого есть сиделки.

— Я не караулила вас по ночам. Просто встала, по своему делу. Ну и решила вас проведать. Поговорила с медсестрой.

Лафонтен, вздохнув, покачал головой, потом все-таки попробовал чай. Вкус оказался неожиданно приятным.

Дана взяла вторую чашку и села, поджав ноги, прямо на ковер перед камином. Там, на австралийском пляже, она любила вот так же сидеть рядом на песке. Но тогда это казалось чем-то вроде игривого способа выразить уважение. Теперь Лафонтен знал, что глядя вот так, снизу, она постоянно могла видеть выражение его лица и взгляда — даже когда он опускал глаза.

Он еще раз осторожно глотнул горячего чая и посмотрел на Дану. Она смотрела тревожно и сочувственно.

— Вас что-то беспокоит, месье Антуан. Или… это из-за снов?

— Снов? — удивился он. — Каких снов?

— Я говорила, что заглянула проведать вас ночью. Вы спали беспокойно, метались, почти как в жару… даже что-то шептали.

Он промолчал, снова глядя на свои руки и чашку с чаем. Дана придвинулась ближе:

— Это из-за него, верно? Из-за Джека Шапиро? Оттого, что вам пришлось…

— Я не хочу обсуждать это, Дана, — перебил он резко. Допил чай и поставил на поднос чашку. — Я пойду к себе. Пора ложиться.

— Конечно. Как скажете. — Она встала, но вместе с ним не пошла, осталась в гостиной.

Лафонтен поднялся в спальню. Нужно было привести себя в порядок и переодеться. Здесь помогать себе он позволял только Патрику, Дана появлялась, когда он уже лежал в постели. Подавала лекарства, делала уколы, потом просто сидела рядом, развлекая разговором или чтением — чтобы было не так скучно лежать под капельницей. Потом уходила, подменять дежурную медсестру он запретил ей сразу. И порога его ванной комнаты она не переступала никогда. Это была черта — внутренний барьер, ограждавший его интимную жизнь даже сейчас, после всего, что Дана уже видела и слышала. И было твердое знание, что, исчезни этот барьер — и не останется даже видимости их прежних отношений.

Сорвался же он зря. И сорвался в ответ на верную догадку. Вспомнив еще кое-что, он мысленно дал себе пинка — если и нужно было выплеснуть накопившиеся эмоции, то никак не на Дану. Она ведь чай с травами от бессонницы готовила на двоих!

Закончив вечерний туалет, он вернулся в спальню, сел на кровать и устало огляделся. Как по-хозяйски вписались в обстановку комнаты свидетельства его болезни — столик на колесах, с лекарствами и медицинской утварью, накрытый белой салфеткой, стойка для капельниц. Как метроном, ведущий обратный отсчет. Не остановить, не замедлить…

Нет, так в самом деле можно спятить!

Патрик вышел из ванной, увидел его все еще сидящим на кровати и тут же встревожился:

— Месье Антуан? Вам плохо?

— Нет. Все в порядке. Просто задумался.

— Я позову мадемуазель Дану?

— Да, конечно.

Патрик вышел и прикрыл дверь. Лафонтен лег в постель и укрылся по грудь одеялом. Постарался отогнать мрачные мысли. Извиниться все-таки нужно, но не с таким же выражением на лице. Хороши будут извинения!

Дана пришла быстро. Привычно подтянула к кровати столик, сняла с него салфетку. Как и что она там делает, Лафонтен никогда не смотрел. Достаточно того, что препарат, который назначил ему Роше после приступа, по ощущениям наводил на мысли о расплавленном свинце, и после укола боль проходила долго.

Заговорил, когда очередь дошла до капельницы.

— Дана, вы сердитесь?

— Нет.

— Не сердитесь. Я никогда не сделал бы вам больно, но это происходит помимо воли.

— Я знаю. — Дана, закончив возиться с капельницей, придвинула к кровати стул и села. Повторила: — Я не сержусь.

— Дело ведь не только в Шапиро, Дана… — Почувствовав дурноту, он прерывисто вздохнул и прикрыл глаза. — Голова кружится.

Дана торопливо встала к капельнице. Вскоре звон в ушах утих, дышать стало легче.

— Так лучше?

— Да. Спасибо.

Она снова села. Немного помолчала, потом сказала, хмурясь:

— Все это неправильно. Вы постоянно остаетесь наедине со своей бедой. Ведь, не будь нужды, вы и меня бы не стали звать. В тяжелые моменты человек не должен оставаться в одиночестве!

Он улыбнулся:

— Я не одинок, Дана. У меня есть семья. Сын управляет нашим фамильным бизнесом, в последние два года его присутствие требовалось в Австралии, потому он и переехал туда. Его дети учатся там же… На Рождество обязательно приезжают.

— Но почему они не могут приехать сейчас?

— С чего бы? Им ведь ничего неизвестно.

Это, кажется, ее удивило.

— Почему?

— Лишняя боль, мне и им. Пусть лучше ничего не знают…

Дана немного помолчала.

— Простите, если лезу не в свое дело… Но как вышло, что у вас нет назначенного преемника? Многое было бы проще…

Потому что я плохо держал слово, которое дал сыну, ответил он мысленно. Кандидатов перебирал, а о времени не думал…

— Все мы порой мним себя бессмертными. Думаем, что времени еще полно и обо всем подумать успеется. А оказывается иначе.

— Я помню, что кандидаты были, — осторожно заметила Дана, — но вы отменили распоряжения, потому что у них были рекомендации Шапиро… Если вы настолько не доверяли ему, то как он стал Первым Трибуном?

— Вы задаете хорошие вопросы, Дана.

Она, порозовев, отвела взгляд.

— Если бы я не доверял ему изначально, Трибуном он бы не стал. Ни Первым, ни Вторым, ни Третьим. Но не было подов для столь явного недоверия. Хотя и не скажу, что я был очень доволен таким кандидатом, но тут уж Шапиро не виноват. Вы, наверно, читали в официальной хронике — до того, как Шапиро стал Трибуном, во главе Трибунала стоял Луиджи Монтанелли. Мы с ним проработали вместе семнадцать лет. Он, как и я, числился среди учеников и последователей Марко Верчезе.

— Торквемады, — заметила Дана, улыбнувшись.

— Да, Торквемады, — не сдержал ответной улыбки Лафонтен. — Монтанелли был сущий дьявол. Умный и невероятно проницательный. Он и мне жизни спокойной не давал. Темперамент у него был итальянский, выяснение отношений каждый раз доходило почти до драки, не говоря об угрозах обвинить друг друга в превышении власти… И вот однажды мы с ним узнали, что наши секретари и охранники при каждом таком конфликте заключают пари на то, кто из нас сегодня будет оплачивать счет в ресторане. Монтанелли тогда смеялся до слез. В самом деле, смех и грех!

— Причем тут ресторан? — спросила Дана с заметным интересом.

— Это был наш способ примирения. У Луиджи было одно замечательное качество — он никогда не выносил конфликты за порог офиса. Меня злило, когда в наших спорах он брал верх, я не люблю проигрывать. А его забавляла моя злость… Ну и отдельным удовольствием он считал в качестве последнего штриха заставить похудеть мой бумажник.

— Но вам нравилось работать с ним?

— Так нравилось, что временами хотелось задушить его голыми руками. Он и святого был способен довести до белого каления. Но он был настолько на своем месте!

— Это его место занял Джек Шапиро?

— Ну, не сразу. Он же не с первого дня стал Первым Трибуном. Но в конечном итоге да. — Лафонтен вздохнул. — Действительно достойному человеку нелегко найти замену. Луиджи не слишком заботился о поиске преемника, ему казалось, что время на это еще будет. Он ведь был моложе меня, на четыре года. Но человек предполагает, а Бог располагает…