Наследие

— Не помиловать. Я прошу сохранить ему жизнь. Вы знаете, что традицией это допускается.

— Традиции я знаю, — кивнул Грант. — Но вчера вы наше решение оспаривать не стали. С чего такая перемена мнения сейчас?

— Позвольте мне об этом умолчать, — произнес Верховный. — Причины есть, и достаточно основательные.

Грант кивнул еще раз и вернулся к остальным судьям. О чем они говорили, Лафонтен не слышал.

Стражи привели и поставили перед стеной Камилла Розье. Он за прошедшую ночь, видимо, успел окончательно смириться со своей участью. Теперь он молчал, глядел в землю и стискивал руки так, что белели костяшки пальцев. Услышав щелчок затвора, вздрогнул, но глаз не поднял.

Судьи закончили совещание, до чего-то, видимо, договорившись. Грант тихо подошел к Розье:

— Камилл.

Тот снова вздрогнул.

— Да?

— Ты и сейчас не хочешь ничего добавить к сказанному раньше?

— Только то, что, будь во главе заговора я, многое было бы иначе.

Грант вернулся к остальным судьям и произнес четко-официальным тоном:

— Камилл Розье, в связи с новыми обстоятельствами вердикт по Вашему делу будет пересмотрен. — Он кивнул охране: — Уведите.

— Что? — недоверчиво вскинулся Розье. — Ты все-таки решил?..

— Нет, — ответил Грант негромко. — Я остался при своем мнении. За тебя просил человек, которому я не могу отказать.

Стражи взяли Розье под руки и увлекли к выходу со двора. У дверей он обернулся, бросив на стоявшего поодаль Лафонтена взгляд, в котором неприкрыто читалось:

«Это ничего не меняет».

Лафонтен покинул двор последним. Медленно поднялся по лестнице, свернул в небольшой холл на площадке второго этажа… И услышал голос Гранта:

— Месье Антуан.

Он остановился. Грант подошел ближе.

— Что ж, мы сейчас одни, лишних ушей и глаз нет. Теперь вы объясните мне столь странную перемену в вашем мнении? Что изменилось за ночь?

Лафонтен повернулся. Что сказать? Что не хотел участвовать в убийстве сына, будучи по сути убийцей отца? Но Розье не сын Валера, неважно, что он сам об этом думает.

— Что за обещание вы взяли с Розье, Деннис? — спросил он.

По мелькнувшей во взгляде Первого Трибуна растерянности он понял, что не промахнулся.

— Не это ли обещание мешало Розье внятно защищаться на суде? Вы представляете, что значит принять такое обещание от человека, которого осуждаешь на смерть?!

Грант остерегающе вскинул руку. Помолчал, собираясь с мыслями, потом сказал тихо и отчетливо:

— Я не брал с него никаких обещаний. Это была его идея — отказом от защиты убедить меня, что он сожалеет о своей ошибке. Но откуда вы знаете?.. Ах да… конечно. Вчерашний разговор… Кто-то в моем окружении работает не на меня?

— Только на вас, Деннис. Готовность служить и защищать не исчерпывается бездумным выполнением любого приказа.

— Что вы хотите этим сказать?

— А что вы разумели по словами «Даже если не получится»?

— Месье Антуан!

— Деннис, ваша личная жизнь меня не касается, но сейчас не тот случай. И человек, которому случайно попала в руки запись вашего разговора, рассудил так же. Вы же готовы погубить себя ради вздорного мальчишки! Вернее, если на то пошло, погубить себя вместе с ним за его грехи. А вы этих грехов и не знаете толком… Что с вами, Деннис! Какая страсть вас так ослепила?!

— Мои страсти касаются только меня, — сквозь зубы произнес Грант. — Вашу просьбу я, выполню, хотя и не понимаю… Стоп!

Глаза Гранта опасно сузились:

— Ваш разговор с Розье накануне суда. Вы сказали «Ничего интересного», но не сказали «Ничего». Так что дело не только во мне. Есть еще что-то, что касается Розье и вас… Что это? Старые личные счеты? Фамильные распри? Или наоборот, долги? Так кто из нас ослеплен собственными страстями?

Лафонтен покачал головой:

— Простите меня, Деннис.

Грант сжал губы. Помолчал, глядя в сторону. Потом снова поднял взгляд:

— Вы тоже простите меня, месье Антуан. И позвольте мне остаться при своем мнении. Вам не стоило во все это вмешиваться. Больше таких просьб я не приму. Еще раз прошу прощения.

Он коротко поклонился и скрылся за дверью, ведущей на лестничную клетку. Лафонтен проводил его взглядом и ответил, обращаясь к пустому холлу:

— А больше и не нужно.

Впервые за много лет последнее слово в споре осталось не за ним. И, вопреки собственным ожиданиям, он не ощущал это как потерю.

*

Он вышел в тихий прохладный холл клиники и остановился напротив высокого, под потолок, окна. Уже темнело. Он провел здесь почти целый день.

Плановое обследование.

Нет, он не ждал радостных перемен — чудес не бывает. Но и того, что только что услышал, не ожидал. Конечно, последние события стоили ему немало сил и нервов, и это сказалось на его состоянии…

И теперь Роше не давал никаких прогнозов. А потому, как хмурил брови и ерзал в кресле, понятно было, что дело дрянь.

Если непонятно, можно ли рассчитывать на день или на месяц, то на практике это значит, что времени не осталось совсем.

Быстрые шаги простучали по лестнице и короткому коридору. В холл вышла Дана. Она приехала уже под вечер и долго пробыла в кабинете Роше. Получала новые инструкции и, судя по выражению лица, имела возможность оценить ситуацию.

Она подошла и остановилась рядом, глядя снизу вверх большущими потемневшими глазами. Потом спросила тихо:

— Теперь домой?

— Да, — отозвался он. И, тоже не очень уверенно, начал: — Дана, я хотел сказать… То есть предложить. Может быть, вы согласитесь пожить у меня ближайшее время?

Она не удивилась. Как будто ждала такого предложения. Кивнула:

— Да, конечно.

Они вместе вышли на крыльцо. На площадке перед клиникой стояли две машины — его и ее.

— Я понимаю, это звучит странно… Со стороны можно подумать…

— Мне все равно, кто и что может подумать, месье Антуан.

— Да, верно. Я снова забыл, как мало для вас значит чужое мнение. Поедете со мной сейчас?

— Сейчас мне нужно домой. Потом я приеду к вам.

Он ощутил, как теплеет на сердце, но улыбнуться не смог.

— Я буду ждать вас к ужину.

— Хорошо.

Она кивнула, спустилась с крыльца и пошла к своей машине.

Он проводил ее взглядом, постоял еще немного, глядя в густеющие сумерки. Потом медленно, опираясь на трость, направился к своему автомобилю.

========== Глава 14 ==========

— Проходите, мадемуазель Шапиро. Садитесь.

Невысокая стройная девушка в темном костюме вошла и остановилась посреди кабинета, сцепив руки за спиной. На Джека Шапиро она была похожа только глазами и морщинкой возле губ.

— Если это допрос, я предпочту постоять.

Какие они все упрямые! Поначалу.

— Вы едва переступили порог и уже сказали дерзость. Я дал для этого повод?

В ответ — снова тень кривой улыбки:

— Я дочь своего отца.

— Не помню, чтобы выражал в этом сомнения. Сядьте, Элен, или мне тоже придется встать.

Она подошла и села в кресло для посетителей. Спина ее была напряженно прямая, руки Элен крепко сцепила и положила на стол перед собой. Лафонтен молча и неподвижно ждал, когда она поймет, что немедленное нападение здесь ей не грозит.

Вскоре она негромко сказала:

— Извините, я не хотела грубить.

— Не нужно извиняться за то, в чем не чувствуете вины.

Она вздрогнула и сжала губы.

— И я бы не стал называть нашу беседу допросом… хотя несколько вопросов я и буду должен вам задать.

— Я не сделала ничего плохого.

— Я и не утверждаю, будто вы сделали что-то плохое. А какой, к примеру, смысл для вас имеет фраза «я дочь своего отца»?

Она вскинула на него вспыхнувший взгляд — и снова опустила голову. Сказала тихо, без тени прежнего вызова:

— Ах, какая теперь разница. Это же как клеймо несмываемой краской — дочь казненного Отступника. Вот теперь наша фамилия точно опозорена!

— Вы дочь человека, которому хватило смелости до конца отстаивать то, во что он верил, и достойно принять поражение. В этом нет позора, Элен.