Наследие

Арман медленно покачал головой:

— Я постараюсь… Жаль, что тебе пришлось меня стыдиться.

Лафонтен улыбнулся:

— Мне нечего стыдиться, ты все сделал правильно… Но хорошее дело тоже нужно доводить до конца.

— Я все сделаю. Не тревожься… Но ты не говорил прежде об этом расследовании.

— Я хотел, чтобы ты сам оценил обстановку… а теперь… просто побоялся, что уже не успею ничего тебе сказать. Теперь иди… позови врачей.

Он откинулся на подушки и закрыл глаза. И почти сразу начал соскальзывать в темноту.

*

…Открыв глаза, он увидел над собой все тот же белый потолок. Правда, белизна уже не резала глаза, как прежде. Было просто светло.

Боль ушла, оставив в теле неестественную легкость. Он попытался пошевелиться, и это даже удалось. Видимо, за ним наблюдали очень хорошо — едва он шевельнулся, дверь в палату распахнулась, пропуская Роше.

— Ну, наконец-то! — жизнерадостно объявил профессор, останавливаясь возле кровати и просматривая показания приборов. — С возвращением, друг мой. Как мы себя чувствуем?

— Не знаю, — произнес Лафонтен. — Который час?

— Может, вернее будет — который день? Ты двое суток не приходил в себя. Я уже начал бояться, что помощь опоздала.

— Двое суток? — Лафонтен осторожно поднял руку и провел тыльной стороной ладони по щеке и подбородку. Прислушался к другим ощущениям. Одно природное желание лучше слов подтверждало, что забытье было очень долгим. — Да, похоже… Луи, мне нужно встать.

— Нет-нет, никаких «встать», — категорически произнес Роше. — Будешь лежать, пока я не разрешу подняться. Ты уже дохорохорился до сердечного приступа, и твое счастье, что этим дело и ограничилось. Иначе нам бы не справиться.

— Луи, но как же?

— Не волнуйся, наш персонал о тебе позаботится. В конце концов, ты не первый больной в мире.

— Что? — от удивления Лафонтен даже приподнялся на локте. — Ты же не хочешь сказать?..

— Антуан, пожалуйста, отнесись к этому философски. Ты же умеешь… Зная твой занудный характер, я бы посоветовал тебе иногда вспоминать, что ты сам себя довел до такого состояния. Считай это наукой на будущее, — Роше слегка развел руками и вздохнул без тени юмора, — если будет какое-то будущее.

Лафонтен одарил старого друга взглядом, обычно приберегаемым, чтобы вызвать у собеседника немедленную потребность отползти по стенке к ближайшему выходу. Но Роше только хмыкнул и, наклонившись, поймал и мягко пожал его руку:

— Ладно, ладно, не буду тебя мучить. Твой Патрик дежурит здесь со вчерашнего дня. Все твои мрачные взгляды не стоят того, каким он наградил меня в ответ на предложение пойти домой. Надеюсь, ему ты позволишь о тебе позаботиться?

— Черт побери твой юмор! — проворчал Лафонтен, снова откидываясь на подушки.

Роше, улыбнувшись, исчез, а спустя совсем немного времени в палату вошел Патрик.

— Доброе утро, месье Антуан. С возвращением. Я принес вашу одежду…

*

Только через три дня Роше разрешил ему встать. С помощью Патрика, который так и дежурил при нем неотлучно, Лафонтен осторожно сел на кровати и спустил на пол ноги. Едва не застонал, просто взглянув на свое тело — совсем недавно сильное и послушное, оно превратилось в обтянутый кожей скелет, не желающий повиноваться сознанию.

Среди вещей, принесенных Патриком, оказалась его черная с серебром трость. Опираясь на нее, он сумел встать и немного пройтись по палате — до окна и обратно.

Роше, оценив его состояние и результаты прогулки, разрешил ему продолжать ходить — только понемногу и под присмотром персонала. Так что прихода сына он ждал, сидя в кресле в маленьком холле на том же этаже, где была его палата. Поднявшись, он первым делом переоделся в свою одежду — пижаму и бархатный халат, и теперь прятал руки в широких рукавах. В ворохе атласа и бархата легко было скрыть болезненную худобу…

Он очень рано привык к тому, что выглядеть хорошо нужно в любых обстоятельствах. Сначала, в детстве — просто усвоил, как норму поведения в обществе, потом привычка прятать любые мысли и чувства за безупречным и непроницаемым фасадом стала профессиональной. Сейчас безупречный фасад дал трещину. Перед сыном беспокоиться не о чем, но следующим наверняка явится Шапиро. А его глазами фактически будут смотреть очень многие, не только союзники. Есть достаточно людей, которым подробности о состоянии здоровья Верховного знать незачем.

Не то чтобы у него был повод для неприязни лично к Джеку Шапиро; наоборот, он давно следил за успехами молодого адвоката и никак не препятствовал его возвышению в Ордене. А в последнем деле Шапиро вовсе не был обязан предупреждать его о неприятностях Армана. И все же было нечто, может быть, именно в последнем разговоре, что потревожило тренированную интуицию Верховного Координатора. К Шапиро нужно было присмотреться повнимательнее…

— Доброе утро, отец.

Лафонтен вздрогнул и поднял голову. В самом деле, потерял форму! Застать его врасплох раньше было задачей практически невыполнимой. А вот же, не услышал шагов и взгляда чужого не почувствовал.

— Здравствуй, Арман. — Он подождал, пока сын сядет в кресло рядом. — Какие новости… в большом мире?

— Главная новость — твоя внезапная болезнь. Как ты себя чувствуешь?

— Отвратительно. Чувствую себя старой развалиной. Хуже всего, что это, видимо, надолго.

— Что говорит Роше?

— Пока ничего. Только руками разводит — мол, сам виноват, раньше надо было лечиться… А как твои дела?

— Все в порядке, — улыбнулся Арман. — Думаю, со своей проблемой я управлюсь. Да, Джек Шапиро интересовался твоим здоровьем. Спрашивал, когда можно будет нанести визит.

— Ничего удивительного, — Лафонтен выпростал из рукава левую руку и посмотрел на тяжелый золотой перстень с символом Ордена. — Мне придется уйти от дел, Арман. Конечно, на время… И Шапиро на это время достанется очень много власти. Немудрено, если у него глаза блестят больше, чем следует.

— Этому нужно воспрепятствовать?

— Не знаю. Но… просто будь осторожнее.

— Почему именно я?

— Потому что в любом конфликте ты двойная мишень — и благодаря своей репутации, и из-за меня.

— Мне не нравится твое настроение, отец, — тихо произнес Арман. — Ты еще никуда не уходил, а уже ждешь каких-то интриг.

— Может быть, да. А может, нет. Посмотрим.

В холл выглянула молоденькая медсестра:

— Прошу прощения… Месье Лафонтен, доктор Роше просил вас вернуться в палату.

— Вот видишь, — хмыкнул он, глянув на сына. — Шапиро придется подождать с визитом. Здесь время встреч назначаю не я.

— Непохоже, чтобы тебя это огорчало, — заметил Арман, поднимаясь на ноги.

— Так и есть, — кивнул старший Лафонтен, нашаривая за креслом трость и тоже вставая. — Знаешь, иногда возможность не принимать решений и просто плыть по течению — огромное благо…

Он вернулся в палату, чувствуя себя непривычно усталым даже от короткого разговора с сыном. С помощью все той же сестрички выпутался из халата и лег в постель.

Спустя пару минут появился Роше.

— Ну-с, как настроение после прогулки?

Лафонтен глянул на него, ожидая улыбки, но лицо Роше было серьезно.

— Очень плохо.

— Так я и думал, — профессор повздыхал и покачал головой. — Увы, результаты обследования тоже неутешительные. С ног тебя свалил сердечный приступ, но проблема эта не единственная.

— Жить-то буду? — с мрачным юмором поинтересовался Лафонтен.

— Может, и будешь, если научишься слушать мои советы, — предельно серьезно отозвался Роше. — Месяц ты проведешь здесь, в моей клинике. Дальше будет видно.

— Месяц?

— Первый курс лечения. Потом — санаторий где-нибудь на морском побережье и реабилитация.

— И… как долго? — Против воли, голос Лафонтена дрогнул.

— Не знаю, — тихо ответил Роше. — Но не меньше года. Может быть, лучше будет тебе совсем удалиться от дел?

— Нет, — сказал он кратко. — Еще не время.

*

Тихий стук в дверь отвлек его от воспоминаний.