Страница 29 из 65
*
Разговор получился долгим.
Митос, устыдившись своей вспышки, говорил легко, хотя и без большого удовольствия, примирившись с необходимостью поделиться тем, что привык держать при себе.
Кедвин правильно уловила его настроение. Не прерывала и не торопила, слушала все подряд, не гадая, относится это к делу или нет, и собирая в одну картину про себя. К тому времени, когда они, устав сидеть на одном месте, неторопливо пошли по тропке вокруг озера, картина эта уже была достаточно ясной.
— Да-а, вот как все объяснилось, — проговорила Кедвин. — Мне всегда чудилось что-то… слишком искусственное в этой истории о Союзе Четырех. А это всего лишь легенда!
— В каком-то смысле так и есть. Подумай сама: что реально могут сделать всего четыре Всадника, будь они хоть четырежды Бессмертными? Разорить крошечную деревушку нищих кочевников? Ограбить караван, хозяева которого решили сэкономить на охране? Разве этого достаточно, чтобы держать в страхе города и государства?.. Любая шайка разбойников-смертных управилась бы с той же работой не хуже. Для того же, чтобы сотворить живучий образ, не нужно иметь великую армию.
— О да, — вздохнула Кедвин. — Я догадывалась, что ты редкий негодяй, но такого, признаться, не ожидала.
— Спасибо за комплимент.
— Не за что… Кое-чего я все-таки не понимаю. Этот тип, Кронос… Да, такая порода людей мне известна. Но скажи, пожалуйста, что тебя связывало именно с ним? Легенда легендой, но ты был способен на большее, нежели создавать имидж мелкому разбойнику.
— Да, верно.
— Тогда ради чего ты тратил на него силы столько времени?
Митос тяжело вздохнул:
— Признаться, я надеялся, что ты не станешь в это углубляться.
— И тем не менее…
— Ты знаешь, что такое Стокгольмский синдром?
— Примерно представляю.
— А я это знаю по собственному опыту. Хотя слов таких в то время, конечно, не было.
— Постой, — Кедвин даже остановилась, — Ты хочешь сказать, что он тебя заставил?
— Нет… Не совсем. Он не заставлял меня присоединяться к их команде или выполнять его приказы, если ты это имеешь в виду. Но он нашел способ привязать меня к себе. Поверь, он был больше, чем просто мелкий разбойник.
— И как? — тихо спросила Кедвин.
Митос качнул головой:
— Честно, я не хочу об этом вспоминать. А рассказывать, тем более. Это был его особенный талант. Знаешь, бывают моменты, когда наше Бессмертие оборачивается против нас, лишая возможности хотя бы в смерти найти освобождение.
— Ты, и вдруг жалеешь, что не мог умереть? — приподняла брови Кедвин. — Вот это сюрприз!
— Может быть, может быть… Теперь это уже не имеет значения. Смерть тогда была единственной возможностью сохранить свободу, сохранить себя прежнего. Этого мне было не дано. А теперь ничего уже не изменить. Я сломался… Нет, он не хотел, чтобы я потерял рассудок. Я был нужен ему в здравом уме. Но это ведь только говорится, что нельзя заставить человека полюбить. Можно, и еще как.
— Значит, он таким образом добивался любви? — скривила губы Кедвин.
— Не только. Я получил то, чего хотел. Избавление от вечного одиночества и страха. Ты, наверно, тоже знаешь, что это такое, — вдруг почувствовать, что ты не один. Уже только этого было достаточно, для меня. Но Кронос видел и другое. Он знал, чувствовал, насколько я сильнее его, и понимал, что не сможет удержать меня, если однажды я решу уйти. Он мог просто запугать меня… но и этого ему было недостаточно.
Митос помолчал, глядя себе под ноги, потом закончил уже совсем тихо:
— Я не мог ни убить его сам, ни пожелать ему смерти. Я боялся. Боялся потерять его. Боялся даже просто огорчить или не угодить… Это продолжалось недолго, даже такая зависимость со временем слабеет. Но кое-что осталось навсегда.
— Ты мог убить его тогда.
— Мог… и, вероятно, должен был.
Он отвернулся и снова посмотрел на озеро:
— Он ведь уже не был таким, как прежде… Человек может играть роль хоть бога, хоть кого угодно еще, но когда он сам поверит в легенду, придуманную для других, для него все кончено. С Кроносом так и было. Он продолжал слушать меня, мои советы, планы. Но по-настоящему уже не слышал. Не слышал, когда я пытался объяснить ему, что не хочу больше так жить, что вырос из этой жизни, как из старой одежды. Что будущего, какого я хотел, у Всадников нет и быть не может. Нужно было видеть, как он обшаривает очередной труп у дороги, прячет в сумку добычу и рассуждает при этом с немалым пафосом, что мы, Всадники, делаем историю! Смешно. А мне хотелось плакать.
Голос его на последних словах дрогнул. Воспоминание было одним из самых болезненных, хотя признаваться в этом он и не хотел.
— Митос, я… — начала Кедвин, но споткнулась, ища подходящие слова.
— Что?
— То, о чем ты только что рассказал… Скажи, тебе никогда не виделся в этом знак?
— Знак? В чем именно?
— В том, что, возжелав отомстить за свои беды проклятому миру, ты оказался на побегушках у полусумасшедшего разбойника. Представляю, чего ты мог натворить, окажись в твоем распоряжении настоящая армия или толпа религиозных фанатиков. Есть такая старая пословица — бодливой корове Бог рогов не дал. Русская, кстати.
— Хуже всего, что ты права. Бодливая корова… Да, я думал об этом. Возможно, я ошибался, и небеса были не так уж слепы и глухи.
— Ты всего лишь искал силы и свободы. Или нет?
— Да. Но не нашел ни того, ни другого. В итоге потерял и то, что имел… А потом долго пытался понять, что же сделал не так. Этот мир не просто противостоял нам. Он отторгал нас, как живой организм отторгает инородную инфекцию. Я стал снова жить в мире, среди людей. Но сам-то не сразу перестал быть Всадником. А это нужно было скрывать… Вот тогда я и научился прятать настоящее «я» в самых дальних уголках памяти, научился внушать себе, что я — это не я, а тот человек, которым решил стать. Ученый, крестьянин, торговец. Потом это стало привычкой, способом выживания, да. Я хотел, чтобы меня боялись. А в итоге сам должен был жить в постоянном страхе.
— В страхе?
— Да. Заново привыкать к одиночеству и беззащитности. Постоянно помнить о том, что Кронос жив и однажды найдет меня. Что тайна моего прошлого может разрушить мою новую жизнь… В общем, вполне справедливо.
— Ты считаешь себя виноватым в том, что все сложилось именно так? — осторожно спросила Кедвин.
— Не в моих правилах искать виноватых на стороне.
— Даже при том, что с тобой произошло? — не отставала Кедвин. — Почему ты так уверен, что то, что было между тобой и Кроносом, не изменило твоего отношения к окружающему миру? В конце концов, восприятие твое было искажено!
— Да. Ну и что?
— Нужно ли тебе винить себя за то, что было потом? Ты уверен, что был нормален тогда?
— Я — это только я, Кедвин, — вздохнул он. — Всегда. Если не разум, то инстинкты, подсознательный опыт… Все могло быть по-другому, будь я сам другим. Не нужно искать оправданий. Пойми, Кронос — моя тень. Тень моей ненависти, моего страха. Кто виноват, что я выпустил эту тень на свободу, что позволил ей стать сильнее меня, что не сумел покончить со мной же порожденным чудовищем, когда была такая возможность? Кто, кроме меня? Да, ты права, это знак. Желать власти над миром и стать рабом собственной тени! Злая ирония.
— Значит, ты жалеешь о том, что было?
— Жалеть значит отрицать. Могу ли я жалеть о том, что я это я? Не знаю.
Он помолчал, потом заговорил снова, будто размышляя вслух:
— МакЛауд может считать меня великим грешником. Но вряд ли понимает, в чем состоит этот грех. Да, убивать и грабить не самый достойный способ зарабатывать на жизнь, но довольно распространенный в ту эпоху, и в другие тоже… Люди сами себе делают столько гадостей, что одной больше, одной меньше! Дело не в этом… Я пожелал больше, чем позволено человеку: власти над душами. Боги не прощают посягательства на их привилегии. Я не свободен и никогда не буду свободен от того, что пытался сделать. Оно всегда со мной. Я дал себе слово, что никогда больше не повторю этой ошибки, никогда не позволю себе забыть, кто я. Но это временами очень тяжело — держать в узде ту часть себя, которая дает силу, но взамен грозит отнять душу.