Такая долгая жизнь

Он достиг отверстия, откуда шли свет и воздух. Оно было недостаточно широким, чтобы протиснуть себя через него. Пришлось руками подрывать землю.

Огромной силы взрыв потряс станцию — это взорвалась цистерна. Горящие бревна, пепел, комья пронеслись над головой. Володя вжался в рыхлую землю. Когда огненный смерч пронесся, он вскочил и бросился бежать. Откуда только у него взялись силы.

Город горел. Гигантским факелом пылал собор Петрихкирхе. На Доберанерплац, который они проезжали всего каких-нибудь полтора часа назад, горели все дома, образуя огненное кольцо. Хотя Володя старался держаться подальше от зданий, жар был такой сильный, что все время приходилось закрывать лицо руками.

Почти весь «старый город» был в огне.

За мостом по дороге в «Спорт-Паласт» разрушений почти не было.

Основной удар пришелся по старой части города, по товарной станции и Бляйхештрассе.

На «Мариене» погибло несколько сот человек. Погиб черненький учитель из Киева. Его нашли мертвым за заводом. Когда обрушились стены щелей, те, кто был жив, выкарабкались оттуда и побежали. Изгородь из колючей проволоки во многих местах разрушили бомбы.

Неподалеку от завода было небольшое поле, на котором росла рожь. Во ржи и нашли мертвым Степана Степанова. На это поле упало несколько случайных бомб. Убило его, видно, воздушной волной. Никаких ран и даже ссадин на теле не было. Он лежал мертвый, а в руке зажат пучок спелой ржи. Видно, когда падал, схватил, ища опору…

В эту бомбежку погиб и Эдуард Готье.

Когда загудела тревога, он побежал к шоферу-немцу.

— Надо уезжать с завода. (Вэк! Вэк!)

Шофер включил вентилятор газогенераторной установки. Из выхлопной трубы заструился газ. Надо было подождать, пока разгорятся чурки в газогенераторной установке и мотор можно будет завести. Шофер чиркнул спичкой, газ из выхлопной трубы загорелся.

Но уже был отчетливо слышен гул самолетов.

— Отцепи прицеп! — крикнул немец Эдуарду.

Эдуард потянул за рычаг замка, но он не поддавался.

— Назад! — крикнул он шоферу. Но тот, видно, не расслышал. А может, с перепугу дернул, рванул. Прицеп бортом ударил по голове Эдуарда, тот упал под колесо прицепа. Груженый прицеп переехал его…

Все это Володя узнал из рассказов оставшихся в живых на другой день.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Висло-Одерская операция развивалась успешно. Войска входили в прорыв, из глубины подтягивались вторые эшелоны.

По обочинам вместе с войсками на запад двигались освобожденные из гитлеровских лагерей французы, итальянцы, голландцы, бельгийцы, датчане, чехи, поляки.

Навстречу войскам тек ручеек немцев — стариков, женщин, детей. Напуганные выступлениями Геббельса, они покинули свои города и села, пытались уйти от Красной Армии, но не успели — наступление развивалось быстрее. Теперь они возвращались к своим жилищам.

Два этих встречных потока мешали движению войск. Если немцы шли понурые, напуганные и редко кто из них осмеливался подходить к русским, то освобожденные иностранцы буквально преграждали путь нашим войскам: каждому хотелось пожать освободителям руки, обнять.

Многие подходили, чтобы попросить кусок хлеба, какой-нибудь еды, курева. Воины в защитных фуфайках, шинелях, сидящие на танках, на грузовиках, на повозках, делились с заключенными всем, что было в их вещевых мешках.

Солдаты получили махорку, им осточертели легкие трофейные сигареты, и все нещадно дымили.

Гвардейский артиллерийский полк остановился на короткий привал.

Командир полка, молодой красивый подполковник в ладно скроенной длиннополой шинели, вышел из «виллиса», чтобы размять ноги. Его тотчас же обступили освобожденные.

— Франсе! Франсе… — говорили одни, представляясь.

— Итальяно…

— Мы — чехи!..

— Мы — поляцы… Мы можем уж до дому ходжичь?

На лице офицера улыбка. Подполковнику нравится, что к нему, как к представителю высшей власти, здесь обращаются все эти иностранцы.

— Ну-ка, Иван, дай-ка, что у нас есть, Европе… Вишь, худые какие… Изголодались…

Водитель подает подполковнику плитки трофейного шоколада, сигареты, американскую мясную тушенку в банках, хлеб…

— Навались, ребята, кто смелый. Берите…

— Пан офицер, мы можем уж до дому ходжичь? — снова пристает к нему поляк в полосатой куртке.

— Можете ходжичь.

— Або мы не маем папиру…

— Папиру не треба… Скажите, подполковник Кирпота разрешил…

В это время Кирпота увидел остановившийся «виллис», а в нем члена военного совета армии генерал-майора Щаренского.

— Что у вас тут, подполковник, пресс-конференция?

— Похоже, товарищ генерал… Командир 135-го артиллерийского ордена Александра Невского полка гвардии подполковник Кирпота, — представился офицер.

— И что же они хотят от вас? — спросил генерал.

— Да вот спрашивают, можно ли им по домам идти…

— Ну а вы что им отвечаете?

— Говорю, идите… Для того мы Европу освобождаем, чтобы все по домам шли. Верно понимаю настоящий момент, товарищ генерал? — спросил подполковник.

— В принципе верно, — сказал член военного совета и улыбнулся. — Поехали, — обратился он к водителю.

Генеральский «виллис» тронулся с места, быстро набрал скорость. Машину члена военного совета узнавали, давали дорогу.

«И вот в такое время мне приходится покидать свою армию», — с грустью думал Щаренский.

Два дня назад генерал-майор получил приказ в субботу вылететь в Москву. О причинах вызова ничего не говорилось. Можно было только предполагать: за новым назначением… Редко кого из высшего командного состава срывали с места в разгар наступления. Командующий, видно, знал, зачем Щаренского вызвала Москва, но помалкивал. Сказал только:

— Ну, чего ты ворчишь? Зря вызывать не будут.

Командующий пытался отстоять члена военного совета. Сработались они с Михаилом Осиповичем. Хотелось вместе кончить войну, но генерал-лейтенант Шатлыгин, ведающий кадрами в ГлавПУРе, сослался на решение Государственного Комитета Обороны. Тут уж ничего поделать было нельзя…

В субботу Щаренский был уже в Москве. Прямо с аэродрома он поехал на улицу Фрунзе.

За годы войны ему только раз посчастливилось побывать в Москве. Было это в сорок втором году. Москва была полуопустевшей. Безлюдная Красная площадь и Мавзолей Ленина, обложенный мешками с песком…

Москва сорок пятого года радовала. Во всем еще чувствовалось, что идет жестокая кровопролитная война, но уже отчетливо проступала Победа, ее приметы… Прежде всего это выражалось в настроении людей, было написано на их лицах.

Шатлыгин встретил Щаренского как старого друга, хотя коротко они вроде и не были знакомы. В ту еще встречу они долго говорили о Михаиле Путивцеве, известие о его гибели горячо приняли к сердцу. Это и сблизило их.

Генерал-лейтенант Шатлыгин поинтересовался, как идут дела на фронте, хотя сам был осведомлен. Но, видно, ему хотелось живых впечатлений. Потом разговор пошел по существу вопроса, ради которого Щаренского вызвали в Москву.

— Принято решение, Михаил Осипович, вернуть пограничников из армии и поручить им то, что положено: закрыть границы… В тылу наших войск на территории Польши действуют банды националистов, бандеровцев. Они свободно переходят к нам и чинят уже на нашей территории бесчинства. Надо положить этому конец. Когда пограничники закроют границу, положение сразу изменится к лучшему. Есть решение назначить вас начальником Политуправления погранвойск.

— Ясно, Валерий Валентинович… Откровенно говоря, жаль расставаться с армией. Привык я, и прежде всего к людям привык, но что поделаешь… Не в первый раз. А границу действительно закрывать пора…

— Ну и отлично… И вот еще что… Рад видеть вас в здравии. Но не мешало бы показаться врачам. Что-то все-таки у вас ведь было?..

— Очевидно, было… Да не то, что думали… Иначе я давно бы умер…

— Ну а теперь вы болей не чувствуете?