Рассказы о любви

Но позже я задумался, а почему, собственно, девушка должна интересоваться моим увлечением чертежами, тем более что она в том ничего не смыслит. Так ведь? Я взял себя в руки, поняв, что действительно требовал слишком многого. Тогда, значит, все в порядке. Она меня любила, и прошло немного времени, как мы уже стали поговаривать о женитьбе. У меня были неплохие перспективы, я мог вскоре стать техническим контролером, а у Лене было приличное приданое и, кроме того, она еще скопила несколько сотен марок. И когда мы все это обсудили друг с другом и все серьезнее думали о свадьбе, она стала еще нежнее, да и у меня в голове не было ничего другого, кроме моей влюбленности.

Занятый всей этой дребеденью, я, конечно, совсем забросил свои чертежи, потому что все время торчал у Лене и моя голова была полностью забита хлопотами, связанными с женитьбой. Все было чудесно, и я был очень счастлив, как и полагается жениху: хлопотал, чтобы с моей родины пришли все нужные справки, и, собственно, ждал только, чтобы улучшились мои дела, связанные с работой; ждать оставалось недолго, может, всего четыре — шесть недель.

До этого момента все было в порядке. Пока не открылась выставка. Черт бы ее побрал, юноша! Это была промышленная выставка, только очень маленькая, ее открыли в воскресенье. Я получил входной билет от фабрики, а Лене билет купил. Нам давали еще и скидку в цене. Вот уж где дым стоял коромыслом, можешь себе представить. И музыка, и представление, и множество людей, я купил девушке зонтик от солнца, из какой-то ткани как шелк, всех цветов радуги, и мы ходили повсюду, и нам было очень весело. На улице играла военная духовая капелла из Людвигсбурга, погода была прекрасная, и посетителей полным-полно. Позднее я, правда, слышал, что организаторы понесли убытки, но мне трудно в это поверить.

Мы носились как угорелые и смотрели разные вещи, и Лене все время где-нибудь останавливалась, и я вместе с нею. Так мы подошли к станкам, и как только я их увидел, мне тут же стукнуло в голову, как много недель я даже не прикасался к чертежам стиральной машины. И меня вдруг стало это так сильно мучить, что я готов был сию же минуту помчаться домой. Я даже не могу рассказать, что творилось у меня на душе.

— Пойдем отсюда, оставь эти скучные машины, — сказала Лене и захотела меня увести.

И в этот момент, когда она потянула меня за руку, мне вдруг пришло в голову, что я вроде как бы должен стыдиться и что она хочет оттащить меня от всего того, что раньше было для меня важно и дорого. И я ясно почувствовал, как это бывает во сне: или ты женишься и пропадешь со всеми твоими потрохами, или сейчас же уйдешь отсюда к своей стиральной машине. И тогда я сказал Лене, что хочу еще на некоторое время остаться здесь, в машинном павильоне. Она начала вздорить, а потом взяла и ушла одна.

Да, юноша, так оно и есть, и так оно и было. Вечером я сидел как безумный за чертежной доской, в понедельник утром заявил на фабрике, что увольняюсь, а через две недели уже был таков. И теперь я только делаю станки и машины, одна из них уже родилась в моей голове, а на эту я получу патент, и это так же точно, как и то, что меня зовут Зильбернагель.

1905

ПЕРВОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Странно, как пережитое может стать совершенно чужим и вылететь из головы! Целые годы, с тысячью воспоминаний о случившемся, могут быть полностью забыты. Я часто вижу, как дети бегут в школу, и не думаю о собственных школьных годах; я вижу гимназистов и почти не помню, что и я когда-то был таким же. Я вижу, как машиностроители идут в мастерские, а легкомысленные клерки в конторы, и начисто забываю, что когда-то ходил теми же путями и носил синюю блузу и китель писаря с протертыми до блеска локтями. Я пролистываю в книжном магазине странные книжонки со стихами восемнадцатилетних, вышедшие в издательстве «Пирсон» в Дрездене, и больше не думаю о том, что и я когда-то сочинял подобные вирши и даже сам попадался на удочку тому же самому ловцу начинающих авторов.

До поры до времени, когда где-нибудь на прогулке, или в железнодорожном вагоне, или в бессонную ночь вдруг не всплывет совсем забытый кусок жизни и не встанет передо мной как ярко высвеченная театральная сцена, со всеми мелочами, именами и местом действия, шумами и запахами. Такое со мной случилось минувшей ночью. Передо мной выступило из небытия одно событие, про которое я в свое время точно знал, что я этого никогда не забуду, и тем не менее оно бесследно ушло на годы из моей памяти. Это как потерять книгу или перочинный нож: сначала тебе их не хватает, потом ты про них забываешь, а в один прекрасный день обнаруживаешь в ящике своего письменного стола среди прочего хлама — и опять оно здесь и снова принадлежит тебе.

Мне было восемнадцать, я заканчивал обучение в слесарной мастерской. И недавно я понял, что не продвинусь слишком далеко в этой профессии, и решил сменить ее и вновь заняться чем-нибудь другим. И пока не подвернется случай сказать об этом отцу, я оставался еще на этом производстве и выполнял работу наполовину с раздражением, наполовину весело, как некто, кто уже объявил о своем уходе и знает, что все дороги мира открыты для него.

В мастерской у нас работал тогда один волонтер[25], а его необычайное достоинство заключалось в том, что он состоял в родстве с одной богатой дамой из соседнего городка. Эта дама, молодая вдова фабриканта, жила на маленькой вилле и была обладательницей изящного экипажа и лошади для верховой езды; все считали ее высокомерной и эксцентричной, поскольку в сборищах кумушек, перемывавших всем косточки за чашечкой кофе, она не участвовала, а ездила вместо того верхом, удила рыбу, разводила тюльпаны и держала собак-сенбернаров. Говорили о ней с завистью и порицанием, особенно после того как узнали, что в Штутгарте и Мюнхене, куда она время от времени наезжала, ее популярность в обществе была изрядной.

За время, что ее племянник или кузен работал у нас на волонтерских началах подмастерьем, это чудо побывало в слесарной мастерской уже три раза. Поприветствовав родственника, она высказывала пожелание познакомиться с машинами. Это выглядело ошеломительно и произвело на меня колоссальное впечатление, когда она в изысканном туалете, любознательно округлив глаза, задавала вопросы один смешнее другого, расхаживая по вымазанному сажей помещению, высокая блондинка с таким свежим и таким наивным лицом, как у девочки. Мы стояли в своих промасленных рабочих комбинезонах, с черными руками и физиономиями, и нам казалось, что нас посетила принцесса. Нашим социал-демократическим взглядам это никак не соответствовало, но спохватывались мы о том каждый раз уже после.

И вот в один прекрасный день волонтер подходит ко мне в перерыве в вечернюю смену и говорит:

— Не хочешь сходить со мной в воскресенье к моей тете? Она тебя приглашает.

— Приглашает? Эй, оставь свои глупые шутки, а не то ткну тебя носом в желоб с гашеной известью.

Оказалось, однако, он не шутил. Она пригласила меня на вечер в воскресенье. Десятичасовым вечерним поездом мы могли вернуться домой, а если мы захотим задержаться, она, возможно, предоставит нам свой экипаж.

Вступить в общение с владелицей шикарного экипажа — хозяйкой слуги, двух девушек-служанок, кучера и садовника — было, по моим тогдашним понятиям, просто омерзительно. Но это пришло мне в голову только после того, как я со всей горячностью дал согласие и еще спросил, годится ли для этой цели мой желтый выходной костюм.

До самой субботы я бегал в страшном возбуждении и неописуемой радости. А потом пришел страх. Что я буду там говорить, как вести себя, как к ней обращаться? Мой костюм, которым я так гордился, оказался вдруг мятым и в пятнах, а все воротнички — обтрепанными по краям. Кроме того, шляпа давно вышла из моды и вид имела прежалкий, а три блистательные принадлежности моего гардероба — пара новеньких остроносых полуботинок, ярко-красный шелковый галстук и пенсне в никелевой оправе — никак не могли спасти ситуацию.