Рассказы о любви

За кофейным столиком основатель новой культуры окружил себя при полной серьезности и в молчании облаком величия, что немало повеселило старого господина. Но это не обернулось обычным подтруниванием, хотя бы потому, что сегодня все мысли хозяина были заняты приездом ожидаемых им гостей.

Тетя заботливо суетилась и порхала, улыбаясь, из одной гостевой комнаты в другую, слуги солидно поддерживали ее возбуждение или хмыкали потихоньку, а вскоре, с приближением полдня, хозяин дома и Пауль сели в карету и покатили на ближайшую железнодорожную станцию.

Если особенностью Пауля было, что он побаивался, когда появление гостей прерывало его привычную жизнь на каникулах, то таким же естественным делом было для него знакомиться с гостями по возможности так, как это ему нравилось, — наблюдать за ними, что они за люди, и каким-то образом делать их своими. Он рассматривал на обратном пути в переполненной карете трех незнакомцев с молчаливой внимательностью — сначала говорливого профессора, потом, с некоторой опаской, обеих девушек.

Профессор нравился ему уже тем, что был, как он знал, закадычным дружком его отца. В остальном он нашел его немного строгим и староватым, но не противным и, во всяком случае, несказанно умным. Намного труднее было разобраться с девушками. Одна была исключительно юная девица, еще подросток, почти такого же возраста, как и он сам. Важно будет только понять: у нее насмешливый характер или она добродушная по натуре; в зависимости от этого будет ли между ними война или они заключат дружбу. В принципе все девицы такого возраста одинаковы, и с ними со всеми всегда трудно разговаривать и находить общий язык. Ему нравилось, что она по крайней мере вела себя тихо и не сразу вываливала на кого-то кучу вопросов.

Другая задала ему больше загадок. Она была, чего он сразу не мог определить, возможно, лет двадцати трех или четырех и принадлежала к тому сорту дам, на кого Пауль глядел с удовольствием и рассматривал их издалека, но общаться с ними ближе побаивался, это приводило его обычно в смущение. Он не умел в таких существах разделять естественную красоту от элегантных манер поведения и их одежды, находил их жесты и их прически чаще всего жеманными и чопорными и предполагал, что они обладают множеством знаний, превосходящих его собственные, особенно о вещах, которые для него остались полной загадкой.

Задумываясь об этом глубже, он начинал ненавидеть всю эту породу девиц. Они выглядели очень привлекательно, но всем им была свойственна одинаковая изысканность и уверенность в поведении, одни и те же высокомерные претензии и унизительно-презрительная снисходительность к молодым людям его возраста. А когда они смеялись или улыбались, что делали очень часто, это выглядело, как правило, невыносимо притворно и фальшиво. В этом смысле девушки-подростки были куда более сносными существами.

В разговоре, помимо обоих мужчин, принимала участие только фрейлейн Туснельде — немолодая элегантная дама. Маленькая блондиночка Берта молчаливо, так же замкнуто и стыдливо, как Пауль, сидела напротив него. На ней была большая, с мягко изогнутыми полями, натуральная соломенная шляпа с голубыми лентами и тонкое бледно-голубое летнее платье, свободное в талии и с узкой белой каймой понизу. Казалось, ее интересовал лишь вид освещенных солнцем полей и пышущие жаром сенокосные луга.

Но время от времени она бросала на Пауля быстрый взгляд. Она бы с еще большей охотой приехала в Эрленхоф, если бы там не было этого молодого человека. С виду вполне приличный, он был умен, а умные — они самые противные. Так и жди от них коварных иностранных словечек или снисходительных вопросов — например, как называется тот или иной полевой цветок, — и если ты этого не знаешь, то последует наглая улыбка и прочее. Она знала это по двум своим кузенам, из которых один был студентом, другой гимназистом, и гимназист был самым несносным — с одной стороны, по-мальчишески невоспитанным, с другой — отличался той невыносимой насмешливой галантностью, которая ее так пугала.

Но по крайней мере одно Берта все же усвоила и сейчас решила на всякий случай придерживаться этого правила: ни за что не плакать, ни при каких обстоятельствах. Не плакать и не впадать в гнев, иначе она проиграет. А этого она не хотела пережить здесь ни за что на свете. Ее утешало еще и то, что рядом будет тетя; она всегда сможет найти у нее защиту, если в том будет необходимость.

— Пауль, ты что, онемел? — спросил вдруг господин Абдерегг.

— Нет, папа. Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Потому что ты забыл, что сидишь в экипаже не один. Ты бы мог быть с Бертой поприветливее.

Пауль неслышно вздохнул. Начинается.

— Посмотрите, фрейлейн Берта, вот там чуть дальше наш дом.

— Но, дети, вы же не станете разговаривать друг с другом на вы!

— Я не знаю, папа, но, может быть, все-таки станем.

— Ну тогда продолжайте в таком же духе! Хотя, по-моему, это совсем ни к чему.

Берта покраснела, и Пауль не успел опомниться, как покраснел тоже. Беседа на том и кончилась, и оба были рады, что старики этого не заметили. Оба чувствовали себя не в своей тарелке и облегченно вздохнули, когда карета со страшным шумом свернула на гаревую дорожку и подъехала к дому.

— Прошу вас, фрейлейн, — проговорил Пауль и помог Берте сойти на землю. Тем самым на первое время он избавился от того, чтобы оказывать ей какие-то услуги дальше, поскольку у ворот их встречала тетушка, и сразу всем показалось, что дом сердечно улыбается, раскрывает объятия и приглашает их войти — так гостеприимно и радостно кивала она всем и протягивала руки, приветствуя каждого и раз, и два. Гостей проводили в их комнаты и попросили там долго не задерживаться, а по возможности быстрее выйти к столу.

* * *

На белой скатерти стояли два больших букета цветов, их запах смешивался с ароматом блюд. Господин Абдерегг нарезал жаркое, тетя пристальным взглядом визировала тарелки и блюда. Профессор чувствовал себя вольготно, он сидел в парадном сюртуке на почетном месте, смотрел на тетю с нежностью и мешал занятому важным делом хозяину бесчисленными вопросами и шутками. Фрейлейн Туснельде помогала расставлять тарелки, она делала это изящно, с улыбкой, ей казалось, что она могла бы сделать еще кое-что, потому что ее сосед, кандидат, ел мало, но еще меньше разговаривал. Присутствие старомодного профессора и двух юных дам приводило его в оцепенение. Он испытывал страх, ожидая, что чувство его достоинства как молодого ученого постоянно будет подвергаться нападкам, даже оскорблениям, на которые он уже заранее был готов отвечать ледяными взглядами и холодным молчанием.

Берта сидела рядом с тетей и чувствовала себя надежно защищенной. Пауль напряженно посвящал все свое внимание жаркому, чтобы только не оказаться втянутым в разговоры, обо всем забыл и действительно испытывал истинное удовольствие от еды больше всех остальных.

К концу обеда хозяин дома после горячих споров со своим другом завладел всеобщим вниманием и уже более не позволил себя перебивать. Побежденный профессор получил возможность поесть как следует, и старательно наверстывал упущенное. Господин Хомбургер наконец заметил, что никто не собирается на него нападать, но слишком поздно понял, что его молчание было невежливым, и почувствовал, что его соседка посматривает на него иронически. Он опустил голову так низко, что под подбородком у него образовалась складка, вздернув брови, он, похоже, решал в голове какие-то собственные проблемы.

Коль скоро господин учитель расписался в своем неумении вести застольную беседу, фрейлейн Туснельде принялась мило разговаривать с Бертой, и к ним подключилась тетушка.

Пауль тем временем наелся досыта и, почувствовав это, сложил на тарелке нож и вилку. Оглядывая сидящих, он случайно застиг профессора в комичный для того момент: он зажал зубами увесистый кусок мяса, не сняв его с вилки, и в эту секунду его заставило встрепенуться крепкое словцо в речи Абдерегга. Забыв отложить вилку с куском мяса и широко раскрыв глаза, с открытым ртом он бросал взгляды на продолжающего витийствовать друга. И Пауль, который не смог сдержать приступа смеха, принялся подавлять его и приглушенно хихикать.