Рассказы о любви

Карл Бауэр слышал звук ее шагов, они затихали; вот она покинула дом и спустилась по лестнице, вышла на улицу. Он все это слышал, но думал совсем о другом.

Он вспомнил тот вечерний зимний час, когда юная блондинка дала ему в переулке пощечину, и тот вечер ранней весной, когда в тени ворот девичья рука гладила его по голове, и мир кругом был такой чарующий, и улицы города стали неузнаваемыми, божественно прекрасными просторами. И ему вспомнились мелодии, которые он раньше играл на скрипке, и та свадьба в пригороде, с пивом и пирогом. Пиво и пирог, подумалось вдруг ему, что за нелепое сочетание, но что уж дольше об этом думать, ведь он потерял сокровище и был обманут, она его покинула. Правда, она все-таки поцеловала его… поцеловала… О, Тина!

Он устало опустился на ящик — во дворе было полно пустых ящиков. Маленький квадратик неба над ним стал красным, потом серебряным, потом погас и долго оставался темным и мертвым, а через пару часов, когда его осветила луна, Карл все еще сидел на своем ящике, и его укороченная тень лежала перед ним черной и бесформенной на неровной брусчатке.

Молодой Карл Бауэр лишь мимоходом бросил через высокий забор беглый взгляд в страну любви, но этого оказалось достаточно, чтобы его жизнь без утешения и женской ласки сделалась для него печальной, утратившей цену. Дни стали пустыми и тоскливыми; ко всему, что происходило вокруг, даже к своим будничным обязанностям, он оставался безучастным, словно все это его не касалось. Учитель древнегреческого напрасно взывал к нерадивому гимназисту, витавшему где-то в облаках; лакомые кусочки верной Бабетты тоже не манили его, а ее добрые уговоры и советы отскакивали от него как от стенки горох.

Последовало очень резкое, чрезвычайное предупреждение ректора и постыдное наказание домашним арестом, чтобы вернуть сбившегося с пути юношу на стезю труда и добродетели. Он понял, что глупо и досадно быть отстающим перед последним годом обучения, и начал усердно заниматься длинными весенними вечерами, так что дым шел коромыслом. Это было началом выздоровления.

Иногда он еще ходил в Соляной переулок, в котором жила Тина, и не понимал, почему ни разу не встретил ее. На это, однако, имелась своя причина. Вскоре после последнего разговора с Карлом девушка уехала, чтобы собрать в родных местах приданое. Он же думал, что она все еще здесь и просто избегает его, а спрашивать о ней ему никого не хотелось, даже Бабетту. Каждый раз после таких пустых походов он возвращался, смотря по настроению, то сильно раздосадованный, то грустный, хватал в ярости скрипку или долго смотрел в маленькое оконце на крыши города.

Тем не менее он выздоравливал, и в этом была отчасти заслуга Бабетты. Если она замечала, что у него был плохой день, она частенько поднималась к нему вечером и стучала в его дверь. И потом долго сидела у него, хотя и не могла сказать, что знает о причине его страданий, и пыталась его утешить. Бабетта не говорила о Тине, она рассказывала ему маленькие смешные истории или анекдоты, приносила бутылку сидра или вина, просила его сыграть на скрипке песню или почитать ей что-нибудь из книжки. Так вечер мирно и проходил, а когда становилось поздно, Бабетта уходила. Карл успокаивался и спал, не видя кошмаров. А старая служанка, прощаясь, еще и благодарила его каждый раз за прекрасный вечер.

Постепенно любовная лихорадка отступала, Карл становился прежним, веселым, не зная, что Тина часто спрашивала о нем в письмах к Бабетте. Он немного возмужал и стал более зрелым, нагнал в гимназии все, что пропустил, и вел в основном ту же жизнь, что и год назад, только не держал больше ящерок в каморке и птиц. В разговорах гимназистов-выпускников, которым предстоял выпускной экзамен, проскакивали заманчиво звучащие для его уха словечки про университетские вольности; он чувствовал, что тоже благополучно приближается к этому раю, и начал нетерпеливо радоваться в ожидании предстоящих летних каникул. Теперь он уж знал, что Тина давно уехала из города, и хотя рана еще легонько жгла, она в основном все-таки зажила и уже почти зарубцевалась.

Если бы и дальше ничего больше не произошло, история первой любви осталась бы у Карла в доброй памяти и он вспоминал бы ее с благодарностью и никогда бы не забыл. Но Карла еще ждал финал, а вот его-то он и вовсе забыть не смог.

За восемь дней до начала каникул радость перевесила в его податливой душе и вытеснила оттуда остатки любовной грусти. Он уже принялся паковать вещи, сжигая при этом старые ученические тетради. Мысли о прогулках по лесу, о купании в реке и катании на лодке, о походах за черникой и июльскими яблоками, о свободных от занятий, полных веселья и безделья днях так радовали его, как это давно уже не случалось. Счастливый, бегал он по раскаленным улицам и уже несколько дней совсем не вспоминал Тину.

Тем сильнее он испугался, когда однажды, возвращаясь после полудня с занятий гимнастикой, встретил ее неожиданно в Соляном переулке. Он остановился, подал ей смущенно руку и поздоровался сдавленным голосом. Но, несмотря на собственное смущение, он вскоре заметил, что она печальна и расстроена.

— Как дела, Тина? — спросил он робко и не знал, как должен к ней обращаться — на ты или на вы.

— Не очень хорошо, — сказала она. — Не пройдешься еще немного со мной?

Он повернулся и медленно пошел рядом с ней по улице назад, думая при этом, как она раньше всегда сопротивлялась этому, боясь, что их увидят вместе. Конечно, она теперь помолвлена, подумал он и, только чтобы что-то сказать, задал ей вопрос о здоровье жениха. Тут Тина так болезненно вздрогнула, что он пожалел ее.

— Так ты ничего не знаешь? — спросила она тихо. — Он лежит в больнице, и врачи не знают, выживет ли… Что с ним случилось? Он упал с новостройки и с позавчерашнего дня все еще не пришел в себя.

Они молча шли дальше. Карл мучительно пытался вспомнить необходимые слова; он и так шел с ней по улице как в страшном сне, а тут еще надо было высказать сочувствие.

— Куда ты сейчас идешь? — спросил он наконец, когда молчание стало уже невыносимым.

— Опять к нему. Они днем выпроводили меня, потому что мне стало нехорошо.

Он проводил ее до большой и тихой больницы, затаившейся между высокими деревьями и обнесенными заборами строениями, и поднялся с легким испугом вместе с ней по широкой лестнице, прошел через чистый коридор, воздух которого, пропитанный лекарственными запахами, давил на него и его пугал.

Потом Тина одна вошла в дверь с номером наверху. Он тихо ждал в коридоре; это было его первое посещение такого учреждения, и представление о многих страданиях и мучениях, которые скрывались за всеми этими выкрашенными в светло-серый цвет дверями, его душа воспринимала с ужасом. Он боялся пошевельнуться, когда Тина опять вышла.

— Они говорят, стало немного лучше и, возможно, он сегодня очнется. Так что прощай, Карл, я останусь здесь, и спасибо тебе.

Она тихо вошла в палату и закрыла дверь, на которой Карл в сотый раз бессмысленно прочитал цифру 17. В странном возбуждении покинул он этот жуткий дом. Былая радость в нем погасла, но то, что он сейчас чувствовал, не было прошлой любовной тоской, ее накрыло более емкое чувство пережитого. Он расценивал свое отречение от любви как мелочное и смешное рядом с тем несчастьем, которое поразило его. И он вдруг понял, что его маленькое горе не было ничем особенным и ничем исключительным, а что и над теми, кого он считал счастливыми, тоже правит свой бал судьба.

И что ему еще предстоит многому научиться, чему-то лучшему и важному. В последующие дни, когда он часто навещал Тину в больнице, и потом, когда больной настолько поправился, что Карл мог иногда его видеть, он еще раз пережил нечто совершенно новое.

Он научился видеть, что неумолимая судьба — это еще не самое высшее и окончательное в жизни и что слабые, напуганные, согнутые горем человеческие души могут преодолевать ее и подчинять себе. Еще неизвестно, удастся ли пострадавшему выжить и спасти свое беспомощное и жалкое существование хворого и разбитого параличом человека. Но Карл видел, как оба они, бедные и несчастные, несмотря на то что полны страха и опасения, радуются переизбытку своей любви, видел измученную, изможденную заботами девушку, остававшуюся стойкой и распространявшую вокруг себя свет и радость, и видел бледное лицо изувеченного мужчины, просветленное, несмотря на боль, сияющее светом радости и сердечной благодарности.