Страница 60 из 93
Поскольку лошадь служила в хозяйстве индейцев главным образом средством охоты, транспорта и предметом торговли, она могла быть использована только индивидуально. По мнению Ю. П. Аверкиевой, именно поэтому лошадь с самого начала стала индивидуальной собственностью индейца [5, с. 27]. Некоторые другие авторы сообщают, что лошадьми могли пользоваться и родичи, и полагают, что фактически лошади находились в семейной собственности [907, с. 80]. Есть данные о том, что в некоторых случаях на лошадей мог претендовать и гораздо более широкий круг лиц. Вопрос о собственности на лошадей сложен, и его решение вряд ли может быть сформулировано сколько-нибудь однозначно. Ясно лишь то, что лошадь как объект собственности весьма рано заняла совершенно особое место. Это видно на следующем примере. В долошадный период традиционный правопорядок чейенов позволял человеку брать в пользование без разрешения любую нужную ему вещь, оставив хозяину какую-то другую вещь в качестве залога. С появлением лошади этот порядок потребовал изменений. Прецедентом явился случай, когда один из общинников забрал лошадь, оставив ее хозяину лук. Когда через год лошадь вce еще не была возвращена, ее хозяину пришлось прибегнуть к вмешательству вождя, который восстановил справедливость. С тех пор брать лошадь без позволения хозяина стало нельзя [896, с. 134] В ранний период лошади не передавались по наследству, а умерщвлялись на могиле владельца. Так, команчи истребляли на могиле весь табун, насчитывавший порой до 300 лошадей [5, 27; 907, с. 274]. У ацина отмечался обычай, по которому родители могли убить всех лошадей на могиле единственного ребенка [907, с. 274], что также свидетельствует о праве индивидуумов распоряжаться табунами. У некоторых степных племен верховые и вьючные лошади принадлежали не только мужчинам, но и женщинам, которые перевозили на них имущество, а в некоторых случаях даже участвовали в конной охоте [907, с. 323, 324].
С ростом социально-экономического значения лошадей обычай уничтожения всего табуна сменился обычаем жертвоприношения отдельных «любимых» животных, тогда как остальных лошадей «хоронили» чисто символически, отрезая гриву и хвост, которые и оставлялись на могиле бывшего хозяина [5, с. 27]. Так, уже во второй половине XIX в. команчи убивали на могиле умершего лишь любимого коня. То же отмечалось у кроу, арикара, ассинибойнов, мандана и хидатса. Ассинибойны, кроме того, отпускали впоследствии всех лошадей усопшего на свободу, если он был холостой, и лишь лучших лошадей, если он был женат [5, с. 27; 907, с. 274]. Остальные лошади, как правило, распределялись между родичами и друзьями умершего, причем у разных племен раздел осуществлялся либо вдовой, либо старшими детьми покойного, либо старейшиной селения. Со временем все большее участие в разделе принимали общинники, не состоявшие в родстве с покойным. Ю. П. Аверкиева видит в этом «эволюцию взглядов в связи с переходом родовых норм на общину» [5, с. 28]. Таким образом, в истории степных индейцев существовал период, когда индивидуальная собственность на лошадей сочеталась с известными ее ограничениями в свете представления об общности родовой и общинной собственности. Как отмечает Ю. П. Аверкиева, «дольше всего оно распространялось на лошадей в табуне, тогда как объезженные лошади, находившиеся в личном пользовании, прежде всего стали частной собственностью» [5, с. 27]. У некоторых племен материнские родичи имели преимущественное право на получение лошадей. Так, у манданов все лошади, добытые молодым воином, принадлежали его сестре [907, с. 328].
На протяжении XIX в. шло формирование нового порядка, по которому наследство могло передаваться по завещанию старшему сыну, вдове или же другим близким родственникам [5, с. 28, 29].
Важное социально-экономическое значение коневодства проявлялось не только в том, что лошадь служила средством транспорта, но и в ее огромной роли как товарного эквивалента, брачного выкупа, единицы всевозможных выплат и штрафов. Вот почему лошади стали реальным богатством, обладание которым не только гарантировало безбедное существование, но и создавало высокий авторитет владельцу. На этой основе развитие товарно-денежных отношений стимулировало возникновение имущественного неравенства и эксплуатации рядовых общинников богачами. Распространение конной охоты привело к появлению и (росту значения аренды лошадей. Возникнув в рамках традиционного обычая взаимопомощи, аренда быстро превратилась в орудие скрытой эксплуатации, так как богачи требовали от арендаторов возмещения за «помощь» в виде части охотничьей или военной добычи. Наиболее бедные сородичи вынуждены были работать на богачей. Таким образом, в среде конных охотников интенсивно шел процесс социального расслоения, причем в некоторых обществах выделялось уже несколько прослоек общинников и имелись рабы. Одним из важных механизмов становления института «лучших людей» было устройство пышных празднеств и сопутствующая им раздача накопленного богатства (в том числе лошадей), повышавшая престиж организатора. Со временем щедрость становилась все более определяющей чертой «лучших людей», тогда как другие их качества постепенно оттеснялись на второй план [5, с. 45–59]. Описанная система была довольно неустойчивой, так как состав стада был подвержен значительным колебаниям вследствие вражеских набегов, превратностей погоды и эпизоотий, а в соответствии с ним колебался и социальный престиж владельца [5, с 53]. Тем не менее уже само наличие ее сильно отличало описываемые племена от пеших охотников и собйрателей, что дает основание говорить о социальном перевороте, к которому привело появление лошадей в среде местного населения Северной Америки.
Введение лошадей отразилось и на религиозной системе индейцев. Потребности в ветеринарии привели к возникновению союза знахарей-ветеринаров, наделявшихся сверхъестественными силами и способных, по мнению индейцев, с помощью магии повлиять на табуны лошадей. Сами лошади также считались источником магических сил. На возникновение культа лошадей известное влияние мог оказать культ бизона, который почитался в прериях как покровитель охоты, плодородия и т. д. Особенно почитался череп бизона как средоточие его магической силы [5, с. 149, 150, 158–162; 907, с. 261;567, с. 317].
В Южной Америке процессы, аналогичные описанным выше, изучены, к сожалению, гораздо хуже. Известно, что испанцы завозили туда лошадей, крупный рогатый скот, коз и овец, которые в некоторых районах тем или иным путем заимствовались местным населением. При этом в Южной Америке также вычленяются две основные модели заимствования домашних животных аборигенами. Охотники и ранние земледельцы южных степных районов восприняли исключительно лошадей и превратились в конных охотников и грабителей. Первоначальные навыки обращения с лошадьми передавались им пленными испанцами, которых индейцы заставляли обучать их верховой езде [830, с. 127]. Распространение этих навыков в степной зоне происходило чрезвычайно быстро. Буквально за какие-то несколько десятилетий на чилийской границе возникло мощное объединение воинственных конных индейцев, которые к началу XVII в. обладали табунами в несколько тысяч голов [830, с. 127, 129]. Наличие лошадей оказало сильное влияние на социальную структуру и политическую организацию местных народов, значительно усилились процессы социальной дифференциации. К разведению лошадей эти народы не перешли; главным средством пополнения табунов был грабеж [955, с. 377–380, 408–413, 421].
Единственными скотоводами среди индейцев Южной Америки стали гоахиро, обитавшие в засушливом прибрежном районе Колумбии. Они заимствовали у испанцев крупный и мелкий рогатый скот, лошадей, ослов, свиней и кур. Владельцы крупных стад почти полностью забросили земледелие, предпочитая получать его продукты в обмен на скот. Мясо и молоко стали основной пищей гоахиро, важным компонентом которой остались также и земледельческие продукты. Молоко они получали от коров, а мясо от коз и овец, которых резали для этого очень часто. Животные, кроме того, широко использовались в торговле, для выплаты различных штрафов и в качестве брачного выкупа (особенно крупный рогатый скот). Крупный рогатый скот стал у гоахиро мерилом стоимости и показателем социального престижа. После перехода к скотоводству принцип родства по женской линии продолжал доминировать у гоахиро. Связи родичей по материнской линии оставались наиболее крепкими из всех социальных связей, причем материнско-родовая община ассоциировалась с крупным рогатым скотом. Собственность на скот возникала с раннего детства из подарков, сделанных ребенку матерью или бабкой. Костяк стада молодой семьи составляли животные, подаренные невесте ее материнскими родичами, которые считали своим долгом заботиться о благополучии молодых. Жених также получал животных от своих материнских родичей. После смерти стадо покойного обычно делилось между его родственниками по материнской линии, причем перед разделом много крупного рогатого скота убивали на могиле [408, с. 369–381; 955, с. 359; 409, с. 411–416; 1023, с. 175–202].