Страница 59 из 93
Совершенно иначе последствия европейской колонизации, сказались в степных районах Северной Америки. К сожалению, история обитания индейцев в степях накануне колонизации изучена еще недостаточно. Лучше исследованы восточные области, которые в течение продолжительного времени использовались земледельцами: на окраинах — для земледелия и охоты, а в более глубоких районах — для сезонной охоты на бизонов. Менее ясна ситуация в западной части степей, где, по сообщению испанских хроник, обитали керечое, пешие охотники на бизонов. Образ жизни этих охотников, которых, по всей видимости, следует идентифицировать с апачами, остается малоизученным. Есть сведения о том, что они контактировали с земледельцами и кое-где сами занимались земледелием (не следует забывать, что среди них могли быть и предки навахов) [1009, с. 289; 966, с. 6, 44; 559, с. 475]. Возможность ведения ими бродячего охотничьего образа жизни, по крайней мере сезонного, была обусловлена наличием собачьего транспорта, который имелся у большинства индейских племен, занимавшихся охотой в степи [907, с. 16–28]. Как бы то ни было, степные охотники в долошадный период жили, видимо, мелкими группами, плотность населения была низка. Не случайно формирование степной культуры последующего времени было связано главным образом с мигрировавшими сюда многочисленными земледельческими в прошлом племенами или же охотниками, обитавшими ранее в иных районах, как, например, команчи или черноногие [5, с. 6–9; 1009, с. 284–292]. Как справедливо отмечает Ю. П. Аверкиева, «освоение всеми этими племенами степных пространств было непосредственно связано с развитием у них коневодства» [5, с. 9].
Накануне колонизации жившие на окраинах степей охотники и земледельцы вели сезонное комплексное хозяйство: в начале лета и осенью они занимались земледелием или собирательством, а в остальное время вели бродячий образ жизни, связанный с охотой на бизонов [567, с. 152; ср. 907, с. 335–352]. Прямые и косвенные контакты с европейцами вызвали к жизни целый ряд взаимосвязанных процессов (политических, экономических, демографических и др.), которые повлекли за собой вытеснение индейцев с насиженных мест и завоевание ими степей, где охотничий аспект хозяйства должен был неизбежно усилиться. Этому способствовало распространение лошадей. Правда, первоначально в поисках выхода из хозяйственного кризиса некоторые из индейских племен охотились на лошадей и других домашних животных [5, с. 21; 624, с. 50]. Испанские источники конца XVII в. сообщали, видимо несколько преувеличивая, что основной пищей апачей служили лошади, крупный рогатый скот и мулы, которых они угоняли у испанцев [907, с. 76; 966, с. 44]. В некоторых случаях индейцы держали первых попавших к ним лошадей в качестве предмета роскоши, чтобы произвести впечатление на соседей [624, с. 52, 53]. Глубокая интеграция лошадей в местные культуры произошла лишь тогда, когда индейцы научились ездить верхом и использовать животных под вьюк. Итогом явилось возникновение в степях на протяжении XVII–XVIII вв. особого хозяйственно-культурного типа конных охотников. В этот период культурный облик многих затронутых этим процессом племен значительно изменился: общей тенденцией было отмирание земледелия и гончарства, с одной стороны, и развитие типи и других форм материальной культуры, приспособленных к кочевому быту, — с другой [1037, с. 14–18; 907, с. 111]. Главный стержень жизни конных степных охотников составляла охота на бизонов, которая в первую очередь определяла характер сезонного хозяйственного цикла [5, с. 29–36]. Вместе с тем уже само наличие домашних животных вело к появлению ряда скотоводческих элементов в хозяйстве, так как лошади требовали какого-то, хотя бы минимального ухода. Однако хороший уход за лошадьми был возможен только у земледельцев. Так, майданы и хидатса зимой загоняли лошадей на ночь в дома и подкармливали маисом [5, с. 37, 38; 1037, с. 20; 907, с. 252]. Охотничьи племена также в известной мере учитывали потребности лошадей, отгоняя их на зиму поближе к рекам, где имелись вода и корм. Кроме того, они спорадически собирали траву, кору и ветви деревьев для подкормки лошадей. Однако типичные степные племена не имели ни специальных построек, ни запаса фуража на зиму, вследствие чего в стадах наблюдались значительные потери. Эти потери восполнялись главным образом за счет угона животных у восточных соседей-земледельцев [1037, с. 20, 21; 907, с. 248–253]. Таким образом, в отдельных местах появились вторичные очаги распространения лошадей. Как правило, они локализовались в земледельческих районах: в долине Миссури на востоке и у земледельцев юте на западе [5, с. 12; 624, с. 49, 50]. Кроме того, вторичный очаг возник у некоторых охотников и собирателей, обитавших к западу от Скалистых ropf что было связано не столько со скотоводческим искусством местных племен, сколько с особо благоприятными природными условиями и с относительной безопасностью этих районов, отгороженных мощным естественным барьером от набегов степных племен [907, с. 255; 624, с. 52]. Возможно, именно в этих вторичных очагах следует искать разгадку тайны возникновения местной индейской породы лошади, которая имелась уже в 1773 Г. [907, с. 92, 135–157].
Для основной массы индейцев прерий главным источником пополнения табунов оставались торговля и грабеж [5, с. 13–25; 1037 с. 21–624, с. 46–55]. Как справедливо отмечает Ф. Роу, индейцы должны были научиться обращаться с лошадьми, прежде чем они стали регулярно заниматься их угоном [907, с. 54]. Это обучение происходило на испанских ранчо, хозяева которых, испытывавшие нехватку рабочих рук, игнорировали указ властей, запрещавший индейцам садиться на коня, и обучали своих слуг верховой езде и уходу за лошадьми. Зачастую индейцы-пастухи бежали от хозяев за пределы контролируемой испанцами территории и обучали местное население обращению с лошадьми. Кроме того, индейцев могли обучать также и торговцы контрабандой [907, с. 133, 185, 186; 624, с. 45, 46].
Первоначально разные племена использовали лошадей по-разному: одни — для верховой езды, другие — для перевозки грузов, причем транспортное использование лошадей по своей технике и приемам прямо восходило к местному транспортному собаководству [907, с. 16, 17, 63]. По-видимому, только у североамериканских индейцев этнографам удалось зафиксировать широкое применение наиболее примитивного средства транспорта— волокуши, состоявшей из двух жердей, верхние концы которых связывались и перебрасывались через спину животного, а нижние расходящиеся концы поддерживали площадку для груза. С появлением лошадей использование волокуши стало намного эффективнее, так как размеры ее значительно увеличились, а соответственно возросла и величина перевозимых грузов [907, с. 16–18]. Обычай употребления в пищу конины встречался у подавляющего большинства степных племен, однако некоторые из них (апачи, ассинибойны) ели ее регулярно, тогда как другие (сиу, черноногие, чейены и др.) — только в случае крайней нужды [907, с. 276].
В основе коневодческих приемов и материальной культуры, связанной с лошадьми, лежала испанская техника [1037, с. 7, 8, 18; 907, с. 63–65], однако, как отмечают некоторые специалисты, это не было слепым копированием. Индейцы, в особенности в северных районах, внесли много своего в производство сбруи и седел, в известной степени повторив путь, пройденный кочевниками Евразии [5, с. 23, 24; 567, с. 328, 329]. Многие племена практиковали холощение жеребцов [907, с. 258].
К сожалению, характер источников часто не позволяет получить сколько-нибудь точные количественные данные о табунах индейцев [907, с. 282–284]. Все же благодаря тщательному источниковедческому анализу, проведенному некоторыми специалистами, удалось получить цифры, позволяющие представить себе статистическую картину, хотя бы и в весьма приближенном виде [5, с. 25, 26; 567, с. 29–31; 907, с. 287–314]. Так, у команчей в 1819 Г. бедняки обладали лишь единичными лошадьми, середняки имели по 50—200, а богачи — до 300 лошадей. У кайова встречались безлошадные и малолошадные хозяйства, у середняков было по 6—10, а у зажиточных людей — по 20–50 животных. У плоскоголовых и неперсе приходилось примерно по 50 лошадей на домохозяйство, состоявшее в среднем из 33 человек (от 7,66 до 60,6 человека). У чейенов в начале XIX в. у некоторых семей насчитывалось до 30–40 лошадей. У кроу в 1805 Г. бедняки обладали лишь единичными животными, а середняки держали табуны по 30–40 голов. Через полвека у бедняков кроу встречалось уже по 20, у середняков — по 30–60, а у богачей — до 100 лошадей. У черноногих в начале XIX в. зажиточные хозяева имели по 40–60, а иногда и до 300 лошадей. В 1860 Г. владельцы стад в 50—100 голов считались богачами. К концу века в стадах последних встречалось уже по нескольку сотен животных. Однако богачи, владевшие стадами в несколько десятков голов и выше, составляли среди черноногих лишь 5 %., В среднем на домохозяйство, состоявшее из 10–16 человек, у них приходилось по 5 лошадей. В 1833 Г. у тетон-дакота богачи имели по 30–40 лошадей, у сиу приходилось в среднем по 20 лошадей на семью из 12–16 человек. У некоторых других племен дакота, как правило, также имелось не более 2 лошадей на человека. У ассинибойнов в среднем приходилось 2 лошади на домохозяйство из 9—10 человек, причем многие общинники вообще не имели лошадей. У пауней выдающийся вождь обладал лишь 10 лошадьми, а зажиточные общинники — 4–5 животными. У манданов в 1833 Г. отмечалось много безлошадных и малолошадных хозяйств. По подсчетам Максимилиана, в двух поселках манданов в это время было около 300 лошадей, а в поселках хидатса — 250–300 лошадей. Таким образом, наиболее богатыми обладателями лошадей были племена юга и юго-запада, граничившие с испанскими поселениями. К северо-востоку отсюда количество лошадей прогрессивно убывало, что свидетельствует о первостепенной важности испанского коневодства для пополнения табунов степных индейцев.