Страница 6 из 13
Из поэмы
Был шелестом и зноем полон воздух. Была голубизною даль полна. И от гудков привычных паровозных Еще казалась тише тишина… Мы мало верили гудкам прощальным. Они же, расставаньями грозя, Все ширились — и утром привокзальным Простились с нами старшие друзья. Мы только что мячи гоняли с ними, А тут за несколько военных дней Они внезапно сделались большими, Которым все известней и видней. Они свыкались с воинской походкой, Все извещения опередив. На днях пришла к ним фронтовая сводка, Как первая повестка на призыв. А я еще играл. Ведь то и дело Друг другу в битвах расшибая нос, Мы на фашистов заменили белых, Но даже щели рыли не всерьез. Война казалась фильмом и парадом, С картинки съехавшим броневиком. И было странно: мама ей не рада, А бабушка все трет глаза платком. Но так утрами шли у листьев росных Воздушные бои бумажных птиц, Что мы не замечали строгость взрослых, Заботою отягощенных лиц. Но так минута каждая казалась Каникулами до краев полна, Что и в душе ничем не отдавалось Такое слово книжное — война. Но тени на газетный лист упали, И первой болью на сердце легло: Не может быть, чтоб наши отступали! Не может быть! Но было! Но могло! Я спотыкался по тяжелым строчкам. И, у газетных замерев полос, Я сам отстреливался в одиночку И, раненный, навстречу танкам полз, Я отходил по деревням горящим, Сняв красный галстук, шел в леса, во мрак… И было все до боли настоящим, Таким, что и не выдумать никак! И прочитал я в этой же газете О том, что Псков пылает, что вчера Бомбардированы в дороге дети, На снимках рвы, носилки, доктора. Не ужасом — тревогой сердце сжало. Я от газеты только сделал шаг, И тишины как не существовало, Лишь грохот этих бомб стоял в ушах. Впервые взят тоской такой тяжелой, Я шел домой и что-то мял в руке, А это был мой самый лучший голубь, Что дальше всех парил на ветерке. Казалось: день все так же тих и светел, Дрожит листва, как воздух от жары. Но я как будто в первый раз заметил Зенитку у Максимкиной горы. Санпоезд. Пулеметы на вокзале… Скорей, скорей друзьям открыть глаза! Но мне о той же боли рассказали Ребят взволнованные голоса. И в ту же ночь, разбужен звоном стекол И грохотом орудий, рвавших тишь, Я услыхал, как град осколков цокал По мостовой и по железу крыш. С вокзала пулеметы в ночь трещали. Огнем разрывов вспыхивала тьма. Век на войну куда-то уезжали, А тут она приехала сама. И я узнал, что есть война на свете, Не та, что, лишь возьмись заткнуть ей рот, Останется в нечитанной газете Иль с выключенным радио замрет, А та, что станет каждой коркой хлеба, Что будет каждым воздуха глотком, Что заберет и луг, и лес, и небо, И взорванной земли последний ком. И ты ее везде, во всем узнаешь, И повзрослеешь, и навек поймешь, Что сам отныне жизнью отвечаешь За землю, на которой ты живешь! Войне равно — большой ты или малый, Одиннадцать тебе иль двадцать два. Вот как швырнет без памяти на шпалы, Огнем и сталью испытав сперва. Я видел сам убитых этой ночью, Сбежав на станцию часов с пяти… Пройдет состав, оставив дыма клочья, А там уж новый требует пути. И набегали длинные вагоны С протяжным гудом. И колесный стук, Домами и платформой отраженный, Двойным и гулким становился вдруг. А ребятишки собирались стаей У высоченных лип, где рай грачам, И, поезда, как раньше, провожая, Махали танкам, пушкам, тягачам… А в тех теплушках, красных и дощатых, Спешивших на позиции скорей, В шинелях необношенных солдаты Стояли у раздвинутых дверей. Но у всего, что мимо проносила Литых путей железная река, Спокойная, уверенная сила Была во всем: от взгляда до штыка! Как подобает каждому мужчине, Я сам явился в райвоенкомат, А после был по возрастной причине Не принят в истребительный отряд. Ну, а затем был съеден хлеб до крошки, И очереди стали звать чуть свет. И оказалось, что вкусней картошки Отныне ничего на свете нет. Что ж, привыкай ослабший пояс трогать, У нас с тобой еще трудней, гляди — Задымленной железною дорогой Легли не дни, а годы впереди! Я уезжал. Прожектор в тучах шарил. Чернел состав. Кричали: «Не скучай!» А вот и трижды колокол ударил. «Прощай, мой друг!» До юности прощай. Назад, назад — сырые кровли дач, Заросший сад и на забытой тропке Футбольный мяч, обстрелянный пугач И перископ из спичечной коробки. Калинин. Клин. Дождя в окно броски. Шинели, Озабоченные лица. В ночи, как потревоженные птицы, Метались паровозные гудки. 1950