Вторая молодость любви

— Погуляли? — спросила она, когда Таня и Генрих вошли в дом.

— Нет, не успели, мы просидели у Петра Александровича, — ответила Танька.

— Татоша обещала посвятить мне воскресенье. Боюсь, что другого свободного дня не предвидится: в понедельник начинаю заниматься своими делами и квартирой, — сказал Генрих, подал Сашеньке пальто, и они поспешно вышли из дому.

В ту минуту, когда Митя застегивал молнию, а Генрих подавал пальто Сашеньке, Танька неподвижными глазами уставилась на них, а в сердце что-то екнуло…

Раздевшись, она пошла к себе.

— Есть будешь? — спросил Митя, заглянув в комнату.

— Что ты! Нас так накормил Петр Александрович, словно на убой, мы не смогли отказаться — он специально все заранее приготовил. Такой трогательный человек.

— Ну тогда почаевничай со мной, — предложил Митя, и они направились в излюбленный уголок квартиры.

На следующий день, в воскресенье, за утренним чаем Сашенька взахлеб рассказывала мужу о прошедшей встрече, делилась впечатлениями. Главное свое наблюдение она сформулировала так:

— Даже некрасивые девчонки с возрастом стали вполне пристойно выглядеть, а мальчики стали такими благообразными и солидными, что я чувствовала себя девчонкой.

— Ты и есть моя любимая девчонка, которую я углядел на кафедре анатомии в парах формалина, — провозгласил Митя и нежно обнял жену.

Сашенька поцеловала Митю и с укоризной заметила:

— Твои воспоминания со временем обрастают придуманными подробностями, ты не находишь?

— Хочешь сказать, что я подвираю?

— Можно выразиться иначе — фантазируешь, — улыбнулась Сашенька. — Скоро договоришься до того, что извлек меня прямо из чана с формалином.

— Вот этого не будет, потому что хорошо помню, как вкусно пахло от тебя модными тогда французскими духами, которыми наводнили все наши парфюмерные магазины, кажется, они назывались… нет, не помню.

— «Клима», — вмешалась Танька.

— А ты откуда знаешь? — удивился Митя.

— У нас в этом флаконе йодная настойка налита. Сколько себя помню, там всегда йод, а надпись осталась.

Раздался телефонный звонок. Генрих хотел уточнить время и место встречи, предложил заехать за Таней.

— Какой смысл тебе мотаться на юго-запад, все равно мы поедем в центр. Давай лучше я подъеду, и встретимся у старого главного входа в ЦУМ, около Малого театра.

Они встретились в назначенном месте и решили зайти в универмаг, который по случаю конца месяца — 31 марта — работал.

Генриху было интересно взглянуть, как изменился один из самых популярных когда-то магазинов.

Когда добрались до отдела сувениров, он решил заодно сразу накупить всем немецким друзьям и знакомым сувениров, чтобы больше к этому не возвращаться и не терять лишнего времени.

Он набрал такое количество хохломских изделий, что Танька растерялась:

— Как же ты будешь таскаться с этими цацками по Москве?

— Извини, Татоша, мы сейчас заскочим в отель — это буквально одна минута ходу, — я оставлю все на первом этаже, в ресепшен, и мы сразу поедем, куда мой Сусанин меня завезет.

— Хорошо, — согласилась Танька.

Они вышли на Петровку, перешли улицу, и тут внезапно, как порой бывает в Москве в конце марта, налетел ураганный ветер и обрушил заряд крупного мокрого снега. Генрих обнял Таньку за плечи, прикрывая от порыва ветра, оглянулся — не вернуться ли в магазин? — до гостиницы было немного ближе. Он попытался что-то сказать Тане, но ветер относил его голос в сторону, и она помахала рукой, показывая, что ничего не слышит. Капризный, обманчивый ветер будто играл с ними: дул то в спину, подгоняя их, то в лицо, слепя глаза снегом, вырывая из рук два огромных свертка…

Наконец добежали до портика здания и прошли, скользя по полированному граниту, до входа. Вращающаяся дверь втянула их в вестибюль, где они, мокрые, запыхавшиеся, немного растерянные от неожиданного урагана, очутились в тепле и уюте.

Из кафе вкусно пахло кофе, его аромат соблазнительно смешивался с дурманящим запахом трубочного табака.

— Давай попьем кофе, согреемся, — предложил Генрих, но, взглянув на Танькины мокрые сапожки и пальто, засомневался, что этого достаточно, чтобы привести все в порядок.

Танька указала на промокшую бумагу, в которую были завернуты сувениры, и вопросительно взглянула на Генриха:

— А с этим что делать?

— Этим мы сейчас займемся, — ответил Генрих, подошел к дежурной в ресепшен, взял ключи от своего номера и повел Таню к лифту. — Поднимемся ко мне, там все просушим, а кофе можно заказать и в номер. Переждем пургу и поедем дальше.

Думал ли он в тот момент, что останется наедине с Таней? Скорее всего, он руководствовался обстоятельствами, в которых они оказались помимо его воли.

Таня чувствовала такой дискомфорт от мокрой головы, пальто и сапог, что тоже не задумывалась ни о чем, кроме необходимости как можно скорее обсохнуть и согреться.

В номере он снял с нее пальто, помог стащить сапожки, пристроил все поближе к теплым батареям отопления, дал ей свои домашние тапочки, а сам, сбросив мокрую обувь, надел другую пару туфель. Все делал быстро, энергично, скинул на ходу свою утепленную куртку, потом извлек из небольшого чемодана на колесиках фен, протянул Таньке.

— Здесь ванная, высуши волосы, можешь умыться. Пользуйся всем, что тебе понадобится. — Видя, что она колеблется в нерешительности, чуть подтолкнул ее и наставительно, как взрослый ребенку, сказал: — Давай быстренько, не простудись!

Пока Таня находилась в ванной, Генрих позвонил, попросил принести в номер кофе с круассанами, потом полностью переоделся, положил на стол коробку конфет.

Танька вышла через несколько минут со свежеуложенными волосами, увидела конфеты, улыбнулась:

— Коварный соблазнитель, — но конфету взяла.

Генрих сидел в кресле в свежей рубашке с распахнутым воротом, в светлых мягких брюках.

— Ты небось забыл про наши затяжные и коварные вёсны — приехал в легких одежках. — Она показала на его брюки.

— Нет, не забыл. Я приехал во всеоружии, а это просто домашние, не люблю в уличных брюках сидеть дома, особенно если они мокрые. Вот утихнет снегопад, переоденусь. Сейчас принесут кофе, я уже заказал.

Действительно, вскоре принесли кофе и круассаны…

Генрих вытащил из бара бутылку шоколадного ликера, поставил на стол два бокала, плеснул на донышко немного густого, пахучего напитка.

— По капельке ликера, думаю, будет в самый раз.

Танька взяла свой бокал, пригубила:

— М-мм… вкусно! Так можно потягивать, потягивать и потихонечку спиться.

Потом они пили кофе и молчали: вся необходимая процедура по просушиванию, отогреванию и переодеванию была исчерпана, и теперь оба ощутили неловкость, оттого что остались вдвоем, наедине, что оба понимают существующую между ними недосказанность.

Таня первая нарушила молчание:

— Скажи, Гених, ты чувствуешь себя в Германии дома? Ты признал ее своей родиной?

— Пожалуй, нет… Мне там комфортно, я достаточно четко и результативно решаю свои проблемы, оброс определенным кругом знакомых, приятелей, но… как бы выразиться поточнее… всегда думал так: вот вернусь — расскажу… вот вернусь — обязательно спрошу… вот вернусь — увижу… Понимаешь, я без Москвы чувствую некоторую свою неполноценность, что ли… Поэтому последний год стал готовить почву — хочу открыть для начала здесь частную, пока небольшую, клинику. Мои контрагенты уже ждут меня, с понедельника начну переговоры.

Таня хотела что-то сказать, но Генрих, видимо предвосхищая возражения, добавил:

— Я знаю обо всех трудностях, которые ждут меня здесь, ведь я смотрю российское телевидение, читаю московские газеты. Так что представляю достаточно хорошо ваши сложности и проблемы. Но здесь есть то, чего я лишился и хочу вновь обрести, — роскошь общения, радость встреч с друзьями. Вчера вечером я еще раз в этом убедился: моя родина здесь, как бы странно это ни звучало. — Генрих говорил, говорил, пытаясь за спокойными, размеренными словами скрыть свое смятение. — Казахстан минул как дурной сон, хотя, возможно, сейчас там тоже все по-другому, армия не дала мне ничего нового — все те же унижения. А Москва сделала меня тем, что я есть. Без этого я и в Германии не сумел бы достичь ничего.