Любить, чтобы ненавидеть

Андрей встал, прошел на кухню, через несколько минут вернулся, и вслед за ним горничная вкатила в гостиную сервировочный столик с разномастными бутылками, соком и крохотными сэндвичами.

«Это должна была сделать жена», — подумала Катя.

— Господа, — перебил Данусю Андрей, — что вы предпочитаете в качестве аперитива: коньяк или русскую водку? Водка местная, средневолжская, и, скажу без ложной скромности, не имеет себе равных, ибо, как вы, наверное, знаете, все дело не только в спирте и рецепте, но и в воде. А вода у нас изумительная по вкусу.

После такой беззастенчивой рекламы гости остановились на водке, остуженной до тягучести.

Потом пробовали коньяк десятилетней выдержки и другой, времен перестройки — пятнадцатилетней, поспорили о значении дерева, из которого сделаны клепки бочек: дуб или тис. Все проявили себя знатоками процесса изготовления различных бренди.

— Господа, прошу к столу! — пригласила Дануся. Ей надоел разговор, в котором она не была центральной фигурой.

Гости неторопливо перешли в просторную столовую. В центре комнаты стоял стол, накрытый по всем правилам сервировочного искусства: хрустальные бокалы для водки, вина и воды, вилки трех типов, два ножа и в каждом приборе по три тарелки.

Какое счастье, что мама когда-то познакомила Катю с самым изощренным застольным церемониалом, иначе и не назовешь те немного занудные правила хорошего тона, которыми до сих пор руководствуются кинорежиссеры исторических фильмов, устроители званых обедов в Букингемском дворце и, вероятно, магнаты, помешанные на великосветскости. Катя не без ехидства заметила, что гости несколько оробели перед открывшимся им великолепием, и пришла на помощь.

— Ты садись по правую руку от хозяйки, — сказала она по-итальянски Марко. — А вы по левую, — уже по-французски подсказала она Жерару. — Вы не возражаете, если Марко и Жерар сядут с вами? — обратилась она к Данусе.

— Я буду очень рада, — холодно ответила та, обиженная тем, что Катя взяла на себя функции хозяйки, и демонстративно заговорила с итальянцем на школьном английском, как бы показывая, что она не нуждается в услугах Кати.

Ладислав поспешил сесть рядом с Катей, Штайгер — рядом с ним, и Андрею ничего не оставалось, как сесть по левую руку от переводчицы, чему она страшно обрадовалась.

Повинуясь указаниям Дануси, которые она умело давала прислуге, обед неторопливо покатился вперед, к десерту. После второго тоста Ладислав о чем-то заспорил со Штайгером, и Катя спросила Андрея:

— Вы, кажется, недовольны, что я распорядилась и окружила вашу жену романскими кавалерами?

— Наоборот, я вам благодарен. У нее появилась возможность вспомнить разговорный английский.

— Разве у вас не бывает иностранных гостей?

— Как-то все больше немцы.

— А немецкий она знает?

— Нет.

— А вы?

— Ну я был примерным провинциалом и учил все, даже то, что преподавалось факультативно.

Говорили о чепухе, но Катя чувствовала на себе внимательный и не совсем понятный ей взгляд Андрея, и оттого пустой разговор вдруг приобрел особый, скрытый смысл. Или так казалось только ей?

Ладислав, освободившись от своего, вдруг ставшего разговорчивым, немецкого соседа, неожиданно обернулся к ней:

— Катя, я хочу сказать, что спасибо судьба, свевшая… сведшая нас второй раз!

— Я тоже очень рада, — Катя покосилась на Андрея.

Он внимательно разглядывал что-то в своей тарелке.

«Или я ничего не понимаю, или я его чем-то заинтересовала», — подумала она и, перескочив на немецкий, бодро затараторила с Ладиславом.

Когда внимательно слушавший их Штайгер вклинился в разговор и отвлек Ладислава, она взглянула на Андрея.

— Вы давно его знаете? — спросил он.

— Со студенческих времен. Он ухаживал за мной. Очень чопорно. А потом его вызвали в Прагу, и он там женился, развелся и вот через столько лет приехал в Россию и — надо же! — я оказалась переводчицей.

— Он и сейчас ухаживает за вами. Очень чопорно, — улыбнулся Андрей.

— Сейчас ему мешает это делать Штайгер.

— Хотите, пока ему мешает Штайгер, я вам покажу одну картину, лучшую в моей коллекции?

— Конечно!

Андрей встал из-за стола, Катя поднялась за ним, они прошли в кабинет. Катя заметила, как удивленно поглядела на них Дануся, но тут же вернулась к оживленному разговору с галантными мужчинами. В кабинете Андрей подвел ее к небольшой картине в тяжелой раме. Уверенными, сочными мазками на ней был изображен Средневолжский кремль, освещенный сквозь дымку тумана заходящим солнцем.

— Коровин, — с гордостью сказал Андрей. — Неподписанный этюд, но атрибутированный в нашем музее. Больше того, у него есть даже история. Картина висела в обычной столовой рядом с плохой копией Левитана «Над вечным покоем». Ее очень любят копировать наши местные художники. Видимо, кто-то посчитал и этот этюд копией. Так он и провисел несколько десятков лет. Когда столовую приватизировали уже в ельцинские времена, пригласили искусствоведа оценить картины. И он пришел в ужас — да это же Коровин! В прокуренном сыром помещении! Возможно, этюд и был когда-то подписан, но кто-то варварски срезал холст с подрамника, отхватив, по всей вероятности, и подпись. Конечно, это снизило ценность, тем не менее местный музей не рискнул приобрести картину, опираясь только на заключение еще не очень маститого искусствоведа, и тут появился я… Нравится?

— Восхитительно!

Некоторое время они стояли молча перед полотном, и между ними возникло прекрасное чувство единения.

— О чем это вы тут секретничаете? — в дверях стояла Дануся, за ней виднелись любопытные лица Марко и Ладислава.

— Показываю Екатерине Викторовне Коровина.

— Я так и подумала, — и пояснила на своем английском: — Коровин есть большой русский художник. Муж горд им.

Катя подумала, что Коровин не заслужил такой сухой информации, и подхватила, как бы развивая слова Дануси:

— Константин Коровин более известен как театральный художник, хотя его живопись, особенно пейзажи, не менее интересна. Он работал над спектаклями Большого театра и частной оперы купца Мамонтова, где пел Шаляпин и дирижировал Рахманинов.

Гости радостно закивали — имена Шаляпина и Рахманинова всем были известны — и принялись с интересом рассматривать этюд.

— Возможно, — продолжила Катя, — художник писал этюд во время гастролей Мамонтовской оперы в Средневолжске, куда театр приезжал во время традиционных ярмарок.

— Вот это я понимаю, современный подход к рекламе, — шепнул Кате Андрей.

— Вы не одобряете?

— Напротив. Нашему отделу по маркетингу следовало бы поучиться. Если вам надоест переводить, приходите к нам.

— Интересное предложение. Я запомню. Если меня Аркадий Семенович выгонит с работы, буду проситься к вам.

— Надо быть сумасшедшим, чтобы выгнать такую переводчицу, — улыбнулся Андрей.

Когда все вернулись в столовую, стол уже был сервирован для десерта…

В Москве Катя первым делом прослушала автоответчик. Звонили Степ и Дарья.

Мысль о разговоре со Степом вызвала раздражение и внутреннее сопротивление: вот ведь настырный! Разве не ясно она сказала, что все закончено? Сколько можно? Никаких звонков, никаких разговоров! Тем более сейчас, когда все ее мысли только об Андрее, и она ясно понимает, что влюбилась. По уши, по самую макушечку, как девчонка.

Позвонила Дарье:

— Привет, подруга.

— Ты вернулась?

— Вернулась, вернулась. Знаешь, я влюбилась.

— И слава богу! — искренне обрадовалась Даша. — Кто он? Ладислав?

— Если бы… Ты не представляешь. Это как удар молнии. Он заговорил, и я поняла… После Кости… после его гибели я была уверена, что если судьба хотела одарить меня счастьем, то это уже произошло и теперь все в прошлом, ничего подобного никогда уже не будет. Представляешь, у меня даже угрызений совести нет и чувства вины тоже.

— Перед кем, перед Степом? — удивилась Даша.

— При чем здесь Степ? Что ты такое говоришь! Уж кто-кто, а ты-то знаешь все… — недоуменно и с досадой произнесла Катя.