Ойкумена

- Вы подвели меня, - тихо сказал бригадир, и голос его накатывал тихим рокотом, как прибой на каменистый берег. - Вы оказались болтливы, и мне пришлось убивать.

- Мы виноваты, - тихо сказал один из близнецов, небрежным жестом откидывая назад волнистую пепельную гриву. Он присел и начал снимать с бригадира первый сапог. Легкая, сильная рука подняла широкую штанину, скользнула под коленом, царапая нежную кожу на внутренней стороне сустава. Мурашки побежали по всему телу бригадира, пальцы, сжимавшие флакон, дрогнули.

- Мы очень виноваты, - эхом повторил за братом второй близнец. Теперь обе его ладони легли на грудь Сантели, скользнули ниже, по ребрам, и далее на плоский живот с коротким поперечным шрамом.

- Вода остывает, - шепнул первый, снимая второй сапог.

Сантели молча кивнул, передал кому-то из близнецов бутылочку и шагнул к ароматной горячей ванне, достойной награде путнику, вернувшему из Пустоши.

Ванна действительно немного остыла, в самый раз по вкусу бригадира. Он как будто вернулся в детство и лежал на мелководье, в теплом море. Вода расслабляла, вся скопившаяся в душе бригадира злость буквально растворялась. Один близнецов встал на колени у изголовья овальной ванны и начал массировать виски Сантели, распуская косички, пропуская темные волосы бригадира через пальцы. Второй действовал мягкой губкой, щедро политой лучшим жидким мылом с травяным ароматом.

От запахов слегка кружилась голова, но это было приятное головокружение. Оно не укачивало, а скорее клонило в здоровый сон. Но заснуть не получалось. Четыре руки, знавшие свое дело, будоражили кровь, заставляли сердце биться сильнее. Сантели чувствовал, что известный орган налился железной твердостью, благо близнец действовал губкой все настойчивее.

- Вы подвели меня, - повторил Сантели, чувствуя, что окончательно теряет голову. Как много раз до того.

Надо было действовать сразу...

- Но мы исправимся, - прошептал над ухом чарующий голос. - Прямо сейчас.

Сантели часто думал, что траты на двух мальчишек слишком велики, они съедали почти все его доходы. Без таких расходов он мог бы добиться большего. И Матрис говорила то же самое при каждой выплате. И он сам это прекрасно понимал, подсчитывая серебро и злато, выброшенные буквально в кровать под широким балдахином, что так хорошо глушил любые звуки. И каждый раз зарекался.

Но...

Он не стал вытираться, пенные капли воды скатывались по жилистому телу, приятно охлаждая, однако не в силах остудить огонь вожделения, что сжигал сердце бригадира. Вся троица замерла на мгновение, что казалось дольше века. Два молодых человека, отлично сложенных, с гладкой белой кожей, как будто их омыли свежайшим молоком по канонам императриц. И некрасивый, но подтянутый и жилистый бригадир, в чьем теле не осталось ни капли жира, лишь кости и мышцы, жесткие, словно дерево.

Мальчишки всегда чувствовали настрой своего лучшего и самого щедрого клиента. Им не надо было ничего говорить и даже показывать жестами. Вот и сейчас они обменялись безмолвными взглядами, как будто слышали мысли друг друга. Душа Сантели все еще горела в противоборстве, и тело не желало долгой прелюдии. Плоть, отзываясь на огонь души, жаждала быстрых действий, на грани яростной битвы. И получила вожделенное.

Алхимик 'Гетериона' был довольно узким специалистом, он мало что умел. Точнее умел он толком лишь одну, однако очень ценную вещь - чувствовать людей и их чувства, душевный настрой. Это умение было востребовано у разных лихих людей - убийц, рутьеров, бригадиров, телохранителей и так далее. Всегда полезно узнать, что ждет тебя за прочной дверью или за ближайшим углом, сколько их и не готовятся ли эти люди к убийству. Достопочтенный Жи нашел таланту алхимика оригинальное применение. Тот дни напролет сидел в специальной комнатке в центре здания и вслушивался в чувства гостей. Довольны ли они, получили ли удовлетворение своих желаний. Покидают заведение в приятной расслабленности (намереваясь заглянуть еще) или же затаили недовольство (которое обернется упущенной выгодой). Чью комнату покинули недовольные, кто из работников не проявил должного старания. Работа ответственная и хорошо оплачиваемая.

Алхимик старался на совесть, и когда Жи заглянул в каморку с немым вопросом, слышащий лишь улыбнулся, сделав непристойный жест. Он привык ко всему, переживая вместе с десятками клиентов восхитительные моменты сбывшихся желаний, от обычной близости с женщиной до весьма жутких манипуляций. Однако незримый трезубец чистого белого огня, что вспыхнул в зале светловолосых близнецов, соединяясь в столб чистой энергии, всколыхнул даже его чувства.

Достопочтенный с облегчением вздохнул.

Сегодня обойдется без смертоубийства.

Янтарная жидкость в бутылочке дурманила при вдыхании ее паров. Специально для этого флакон имел длинное, чуть изогнутое горлышко, которое удобно вставлять в нос. Еще можно было, по примеру салонных сибаритов, капнуть на платок, изящно им обмахиваясь. Но в пустошах люди были простые и редко склонялись к эстетскому усложнению сущностей. Здесь жидкий 'янтарь' просто пили, очень быстро, пока бесплотная квинтэссенция дурмана не растворилась в воздухе. И обязательно запивая холодной водой, чтобы жидкость обволакивала желудок. Опасное занятие, плохо очищенный эликсир мог запросто наградить смельчака пожизненной хворью живота. А мог и прожечь стенку желудка, даруя скорую, но безмерно мучительную смерть.

Однако у Достопочтенного Жи товар был неизменно хорош. Неизменно безопасен.

Вода в ванне совсем остыла, и бригадир лишь обтерся мокрым полотенцем. Мышцы болели, но то была приятная боль, как после тяжелой работы. Которая не изнуряет, но укрепляет тело, разгоняя по жилам кровь и даруя радость.

В бутылочке была доза на троих, но Сантели отдал ее братьям, обделив себя. 'Янтарь' подействовал очень быстро, и два прекрасных обнаженных тела живописно раскинулись на кровати. Бригадир молча стоял у окна, за которым бушевала стихия. Уходить не хотелось. Как и всегда, впрочем. Здесь было приятно, чисто, уютно. В этой комнате его всегда ждали, и хотя Сантели прекрасно понимал, что это (если препарировать чувства до их чистой, природной первоосновы) всего лишь зов алчности, ему хватало. Бригадир слишком давно и слишком хорошо понял, что жизнь скупа на добро, и даже хорошая иллюзия чего-ибо - лучше, чем полное отсутствие.

Отсюда всегда было тяжело уходить. А сегодня - особенно.

Тяжело вздохнув, совсем как давеча Достопочтенный Жи, Сантели оделся. Юноши не проснулись. Их глубокий неестественный сон, полный удивительных грез, обещал продлиться до самого утра.

- Когда-то у меня был настоящий наставник. Очень мудрый, достойный человек, - тихо вымолвил Сантели, приглаживая еще чуть влажные волосы. - И однажды я спросил у него, что есть истинная любовь?

- Он долго думал и наконец ответил мне, что настоящее, не показное, сокровенное чувство всегда... жертвенно. Истинная любовь не спешит забирать, но всегда готова одарить. Мы готовы простить любимому... или любимым обиду, ложь... недоброе слово за спиной. Даже если слова оборачиваются настоящей бедой. Но такова природа истинного чувства. Лишь в добровольной жертве чувства обретают полноту и совершенство.

Сантели застегнул пояс, затянул узлом свободно свисающий конец с бронзовым уголком, поправил ножны с кинжалом. Посмотрел на юношей, и увидь сейчас это кто-нибудь из его бригады, то непременно подумал бы - подменили вожака, заменили перевертышем. В глазах Сантели, обычно холодно-внимательных, по волчьи опасных, плескался океан боли. Искренней, безграничной боли, что пронзает саму душу.

- И сегодня я спросил себя - истинна ли моя любовь к вам? Готов ли я принести в жертву ...

Бригадир оборвал фразу на полуслове, немного помолчал. Долго смотрел в окно, за которым бушевала стихия, раскрашивая город во все оттенки темно-синего и черного.

- Я был честен с самим собой, как будто сам Пантократор слушал мой ответ. Это было тяжело, но я честно спросил. И я ответил.