Страница 7 из 13
В первый год войны случилось в селе дерзкое ограбление. В какой-то состоятельной семье, имевшей приличное количество скота, украли две фляги (по 40 кг) сливочного масла – весь зимний запас. И как украли! При спящей в доме многолюдной семье разобрали каменную стену, сделали широкий лаз, влезли внутрь, разыскали фляги и унесли. Все село на ушах стояло. Милиция следила всю зиму за всеми: должен же вор допустить оплошность. Весной, когда снег стаял, в одной из могил прошлой осени вылез кончик фляги. Кто-то увидел, кто-то донес, милиция прибежала, а фляги уже пустые. Иных следов не оказалось. Дело заглохло, «висяк». Время спустя, сидя за «курси» (низкий столик, покрытый ковром, над теплым очагом в полу) и беседуя с отцом, дядя Мадат признался: его работа. Ни за что бы не признавался. Но старый авторитетный в селе мастер все изумлялся-сокрушался: как такого мастера в своем селе не заметил, упустил, не имел чести знать. Сын ему тут и сказал: имел, и даже имел удовольствие сотворить его.
Из сестер интерес представляют последние две – моя мать и младшая, Вергине Старшую, Ашхен, я не знавал. Следующая, тетя Аревхат, прожила почти 90 лет, всю жизнь трудилась на самых «черных» работах (муж ее рано умер, в 54-м, рак, четверо детей к тому времени, притом старший из них – студент уже). Совсем ординарная была тетя, ну, как бабушка – ее мать.
Моя мать из сестер – «бриллиант». Не по образованию, нет. Ее выдали замуж в 17 лет за постояльца, снимающего у них комнату главного агронома Спитакского района, моего будущего отца, который на 12 лет был старше ее. Прожили они счастливую жизнь, душа в душу, 43 года вместе. Мать родила меня в 18 лет. Уже не до учебы было, едва и сумела среднюю школу закончить после первых родов. А там пошли друг за другом – трое пацанов за 4–5 лет. И сегодня, в момент написания этих строк, когда ей идет 94-й год, сохранила трезвый ум и светлую голову. Я-то с ней в единой семье не живу уже 60 (почти) лет. Говорят, стала скуповатой, прижимистой. Наверное, есть и генетическая склонность. Но когда вспоминаю, как у нее текли слезы, когда не в состоянии бывала кормить нас не то чтобы досыта, а хоть чтоб не хныкали, я готов понять ее сегодня: никогда она не жила в достатке. Это очень унизительно для нормального человека. Отцу плевать было, всю жизнь говаривал: я крестьянин, я чобан, я до 17 лет ягнят пас, не привыкать мне к невзгодам… А мать всегда мечтала о достойной жизни, так и не достигнув оной за всю жизнь. Потому удивляться ее прижимистости не приходится. Да вовсе она не скупа. Расчетлива – да. А всю жизнь же чем могла помогала остро нуждающимся родственникам. Младшей сестре, например, дала приличную для Армении сумму недавно (донос домработницы мне). А та вовсе и не бедствующая: живет в семье, все отпрыски (четверо!) живы, один из внуков ее даже живет и работает в Нидерландах…
Вергине поступила в Ереванский пединститут в 49-м, как я помню. Она была довольно способная. Левон, ее брат, нередко побивал ее за то, что при зубрежке заданного ему выучить наизусть стихотворения (по сто раз читывал вслух одно и то же) сестренка быстро запоминала и подсказывала, когда он в очередной раз запинался. Он при этом – классе в 8-м, а она – в 4-м. Каково терпеть такое унижение от «пигалицы»?
Но учиться ей было непросто. Где-то не тянула (багажа-то нет, глухая сельская школа и совершенно неграмотные родители), а где-то проблемы хлеба насущного не позволяли достичь должного… Она вздохнула чуть свободнее только после 3-го курса, выйдя замуж за сельского же парня, обеспеченного благодаря собственным талантам (хотя тоже студентом был). С ним она всю жизнь и мучилась. У Акопа, как звали ее мужа, была мания налаживать отношения приглашением любого хоть чего-либо стоящего в гости к себе домой. Пить, есть, переночевать при необходимости… Пол-Армении побывало у него. Вплоть до первого секретаря ЦК Армении Кочиняна. Кухарок в армянских селах не бывает же, на то есть жена. И вот учительница литературы (а то завуч или директор местной сельской школы, при звании «Заслуженная», к тому же первая леди – муж ведь чуть ли не всю жизнь возглавлял местный совхоз) суетится перед неким очередным чиновничьим ничтожеством, лебезит, кормит-поит… Кому понравится такая жизнь? Выдержала Вергине. И всех четверых своих детей на ноги поставила. Недавно потолковали мы с ней обо всем этом. По-моему, пришли к согласию: сделали все так, как хватило у нас ума. Жалеть не надо. Надо радоваться сотворенному. Могло же быть куда хуже. Ну, да, да, и лучше могло быть, конечно. Но для этого надо родиться в лучшие времена в комфортном месте. Увы, это всегда чужой выбор. Нам он не подвластен.
Говоря откровенно, очень жалею, что мои сведения о предках столь скудны и ограничиваются от силы дедушками-бабушками. Дальше – темнота. Имена, да и то отрывочные. А что за люди были, какие характеры, мировоззрение, индивидуальные особенности – ничего никому не известно. Пришло поколение, ушло, уже правнуки о нем ничего не знают и даже знать не хотят. Очень несправедливо! Мне предельно интересны и те мои дяди, коим довелось лагерно-тюремные испытания вынести (Левона заставил рассказать все о лагере, с Мадатом же не довелось встречаться после его освобождения, не был с ним знаком). Даже сейчас, бывая в Армении, обычно ищу пастбища, где отец пастухом ходил до 17 лет, могилам его родителей и братьев кланяюсь (в своем селе все и похоронены, кроме моего отца, могилы их – шеренга, в ряд друг за другом). И накатывается на меня волна воспоминаний о каждом из них. Живо встают перед глазами их облики… И я, и братья, о которых очерк – чуть позже, и дети, и внуки наши – их продолжение. И всплывает в памяти гениальное стихотворение:
Нет, забвение – не дело. Марина Цветаева не о себе, ее-то не забудут. Но и других не следует забывать, по-моему. Своя ниша у каждого. Помнить надо. Не о «прохожих» ратую. Хотя бы прямые потомки помнили колен 4–5 своих предков.
Понимаю, разумеется, в суете борьбы за себя, любимого, да против мощных властных структур, порой и вовсе неведомых человеку, не до предков и дум о них, быть бы живу самому. Но и тут вопрос: зачем? Конец ведь у всех один. И какая разница – когда? Говорил выше о дяде Азате, «без вести пропавшем» на войне в 43-м. Был, говорят, талант математический, философией интересовался, перед призывом рекомендовал новорожденного племянника, моего брата Арсо, назвать Фихте, именем не самого известного немецкого философа (кстати, в семье Арсо так и звали до школы, больно нравилось нам это имя, а дед Татевос никого же не слушал – сам определял имена внукам и сам их регистрировал в сельсовете). Вам оно попадалось? А юноша, «без вести пропавший», был от него в восторге, племянника окрестил его именем. Старшему дяде Арменаку даже в Подольском архиве МО так и не сказали, где и при каких обстоятельствах пропал тот солдат. Что склоняет меня к мысли: ищи вмешательство наших зондеркоманд – СМЕРШ. Они «работали», не оставляя следов. Рассказывали: в 56-м на партсобрании в Ереванском университете по реабилитации талантливейшего армянского поэта Егише Чаренца его дочка со слезами вопрошала: не надо мне вашей реабилитации, скажите только, где могила моего отца. А у ЧК могил же не бывает. Они свою «работу» не афишируют. Бывают, правда, весьма редкие исключения. С одним из таких исключений сам даже сталкивался. Но то была уже иная эпоха.
О том здесь – специальный очерк, давший этой книге название «Третья диктатура». Дочитайте до него, он того стоит. А пока – о том, как попал я в советскую столицу.