Над Евангелием

XXV. "Есть так называемые боги или на небе или на земле, так как есть много богов и господ много, но у нас один Бог Отец, из Которого все и мы для Него" 1Кор.8:5–6

Нелепо и безрассудно спрашивать, есть ли вообще Бог, и нужно ли в Него веровать. Все эти вопросы и связанные с ними муки показывают лишь, что мы живем в заколдованном кругу отвлечений и призраков и не видим действительной жизни, которой реально, на самом деле, живем. Помимо всяких наших вопросов у каждого народа и у каждого человека, пока мы живы, есть свой бог. Без этого невозможна реальная жизнь. Что такое бог? В действительности, бог есть сила, которая могучее всего не свете, которая победит все, и пред которой в конце концов все должно преклониться. Вот смысл того ощущения, которое мы реально переживаем при слове "Бог", если, конечно, попытаемся, чтобы это слово проникло в нас глубоко и нашло там свое жизненное содержание.

Но теперь вопрос: кто же не верит в одну или несколько сил, которые и сейчас, но его мнению, главенствуют и со временем завершат собой ход мирового развития? Например, если кто-нибудь из нас имеет хоть какие-нибудь мало-мальски определенные мысли, даже и не мысли, а вообще какую-нибудь определенность настроения и жизни, — разве он может не признавать, не верить во что-нибудь одно: или в то, что мертвая материя, в конце концов, одержит победу, или что дух будет обладать ею; что история вселенной закончится смертью и разложением, или что она завершится полным расцветом жизни. Пусть это признание недоступно большинству в виде сознательной, отчетливой мысли, но в жизни — как он может не признавать того или другого? Ведь должен же он отдавать предпочтение или своему телу или духу, — пить, есть и веселиться, или подумывать, что действительная сила не в этом, — это все пройдет, будет побеждено, — а сила в другом: в душе, в вере, в молитве и пр.?

Заглянем в себя, в свою жизнь. Ведь должны же мы иметь там какое-нибудь направление, должна же у нас быть какая-нибудь сила, которая главенствует, дает некоторый тон и характер нашей жизни. Ведь не может же быть у нас совершенное безразличие, где ничто ни над чем не преобладает, ничто вокруг чего-то не группируется, где все рассыпается на отдельные силы и факты без всякой связи. Этого никак не может быть. Так вот в этой силе, которая в нас преобладает, которая ведет за собой нашу жизнь, и есть наш бог, бог — то, за чем мы идем. Мы только и думаем о том, как бы побольше и послаще поесть и попить, и наслаждаемся этим насколько можем: это значит, что наш бог — чрево. Это никак не аллегория, а грубая действительность. Если бы мы были наивно последовательны, для нас ничего не было бы странного обоготворять его в том или другом образе или символе. В самом деле, нет решительно оснований, почему бы не обоготворять эту силу. Раз я вижу, что в мире только и хорошего, что поесть и попить, что в жизни и есть только этот блаженный дар, которым нужно пользоваться и вокруг которого нужно располагать свою жизнь, — почему же не воздать ей почтения, не считать ее лучшей силой в жизни, благостнейшей по своим внутренним достоинствам? Если ни от чего другого нет такого удовольствия, как от процесса питания, если это единственное, чем хороша жизнь и на чем она держится, — то почему же это не высказать прямо и в мысли, сказав: это и есть то, что есть божественного в жизни, и я преклоняюсь пред ним: все другое и само по себе пустяки, и радости никакой не дает: мой бог — мое чрево и его процессы питания? То же самое можно сказать и в отношении других сил внутри нас. Всмотримся в дело попроще, без предвзятых мыслей. Если я признаю в жизни, что вот такая-то сила в мире самая главная; она должна все подчинить себе, — сейчас или в будущем, все равно, — почему бы я не мог назвать ее для себя богом? Что же иное, таком случае, был бы для меня бог? Ведь я не сомневаюсь, что эта сила властнее или привлекательнее всего, — почему же мне не преклониться пред ней? Это совершенно естественно и выходит само собой. Что же такое и бог, как не то, что в конце концов одержит победу над всем? Иначе никакого другого реального смысла нельзя с ним и соединять. Да и никто в действительности не соединял и не соединяет.

Я нарочно выбрал грубый пример, чтобы и на нем показать, что в жизни каждый непременно признает какого-нибудь бога или нескольких. Если мы обратимся к людям с более благородной натурой, с сознательным направлением жизни и деятельности, то там тем более найдем подтверждение данной мысли. Прежде всего, верит ли такой человек в себя? Базаров у Тургенева говорит где-то: "Эка штука — верить в себя. Всякий дурак в себя верит!" Но это не такой пустой вопрос, чтобы с ним можно было покончить насмешкой. Тут все дело в том, чтобы вдуматься в себя и спросить: а верю ли я в свою деятельность? верю ли в силу своих принципов? Правда ли, что та сила, которой я служу, действительно, в конце концов должна одержать победу над противными силами? Или же я сам не знаю, кому служу и на кого работаю? Конечно, так нельзя говорить добросовестному работнику, и он обязан спросить себя: верит ли он в свои принципы? А это не что иное, как допрос: есть ли у него бог, и каков он?

Если он скажет себе, что служит правде, что правда должна победить все, то этим самым он признает, что правда есть всепобеждающая сила, что она восторжествует надо всем, что, следовательно, она для него — Бог. Я верю в силу любви; верю, что она преодолеет все враждебные ей силы, и поэтому всячески стараюсь служить ей; это значит, что она для меня — Бог.

Я верю в торжество личности, в то, что она есть верховная сила; значит, я признаю, что истинный царь всего — личность, что она восторжествует над всем затемняющим и ослабляющим ее, т. е. что она — Бог всего. Но наша современная жизнь потеряла свою цельность, и наша мысль стала еще более лукавой, трусливой и непоследовательной, чем была прежде. Мы говорим, что мы признаем силу и значение за многим другим и не только за материальным, но и за духовным. Но ведь вопрос не в том, что мы признаем, а в том, за чем мы идем. Ведь и бесы признают истинного Бога, а все же они — бесы, и для них действительный бог — диавол. Бог есть конечный пункт жизни, а не конечный пункт теории. Ведь если мы знаем, что нам нужно ехать в Крым, а сами едем в Архангельск, то ведь приедем непременно в Архангельск; и как бы отчетливо ни знали, что в Крыму растет виноград и что там тепло, — все же будем во всецелой власти страны мхов, тундр и холодов. Тут ничего поделать нельзя… Теория, фантазия никогда не превозможет жизни.

Мы как будто не понимаем, каким это образом древние язычники поклонялись идолам; на самом деле они только представляли в конкретных символических формах то, что и поднесь постоянно совершается. Разве не безумие — отдавать всю свою жизнь страсти наживы? Ведь есть люди, которые все свои помыслы, все чувства, все движения своей жизни подчиняют этой страсти и даже прямо жертвуют жизнью, умирая с голоду на сундуках с золотом. Разве это не самое беззаветное и последовательное язычество? Разве это не очевидное поклонение ложному призрачному богу? А поклонение силе, власти? Разве мало жрецов этого ложного бога, и разве мало жертв ему? И множество таких богов, которые прямо ложны, не имеют всепобеждающей силы, и которым мы в действительности, однако ж, служим и отдаем свою жизнь. Что мы не строим им храмов и кумирен, это ничего не значит; это показывает только, что мысль подточила нашу фантазию, разъела беззаветную цельность чувства, — но отсюда еще не значит, что ложный бог перестал быть для нас богом потому только, что мысль разрушила их капища и храмы.

Таким образом вопрос совсем не в том, есть ли бог, и нужно ли верить в него, а в том, какой у нас бог, и стоит ли верить в него? Первый вопрос — праздный, академический, покоящийся лишь на недоразумении. Второй — совершенно реальный и имеющий важные практические последствия. Бог какой-нибудь у каждого непременно есть, но только какой бог: есть боги ложные, и есть Бог истинный.