Глубокое течение

Нужно было предупредить их наступление.

Приборный, Лесницкий и Николай Маевский разработали план разгрома немцев.

По этому плану отряд Павленко должен был сделать тридцатикилометровый обходный марш через леса и болота, пересечь шоссе, подойти к Лемехам со стороны приднепровских лугов и ночью неожиданно напасть на эсэсовцев. Кавалерийский отряд Жовны, в свою очередь, должен был предпринять обходный маневр и зайти в тыл частям, стоявшим на Вутянке. Отрядам Кандыбы и Ивана Плющая было предназначено переправиться через реку и вести наступление в лоб. Время начала боевых действий всех отрядов было назначено на два часа ночи — с тем чтобы появиться неожиданно и одновременно со всех сторон.

Собрали командиров и комиссаров отрядов, объявили им боевую задачу.

Во время этого короткого совещания в комнату вошел радист и подал начальнику штаба радиограмму. Николай Маевский мгновенно расшифровал ее и, заметно взволнованный, встал. Командиры с нетерпением следили за ним и завидовали, что он первым читает вести из Москвы.

— Товарищи! Москва спрашивает: можем ли мы принять самолет сегодня ночью?

Командиры вскочили с мест, возбужденно зашумели, радостно пожимая друг другу руки. Кто-то крикнул «ура».

Лесницкий поднял руку.

— Рано радоваться, товарищи! Нужно подумать, что ответить Москве. Готовы ли мы к принятию самолета?

— Готовы, Павел Степанович! Готовы, черт возьми! — закричал Жовна.

— Самолет сядет, а эсэсовцы в это время танки пустят, артиллерийский обстрел начнут. Позиции их недалеко, надо иметь это в виду, — Лесницкий махнул рукой в сторону, откуда слышались выстрелы.

— Так от этих же сукиных сынов только мокрое место останется, Павел Степанович. Вы сами же только что говорили, — не унимался Жовна.

— Самолет прилетит, безусловно, раньше, чем мы нанесем удар.

Поднялся всегда спокойный, всегда дисциплинированный Павленко.

— Я предлагаю назначить удар на двадцать два ноль-ноль.

Лесницкий посмотрел на часы.

— Сейчас тринадцать. Раньше, чем через час, отряды не выступят. Сможет ли головной отряд проделать обходный марш за восемь часов?

— Сможет! — уверенно заявил Павленко.

— Сможет! — подтвердил Приборный. — Я сам пойду с ними.

Так и решили. Москве ответили: «Ждем». А через час отряды незаметно снялись с позиций на Вутянке и выступили… Перед маршем Павленко подошел к Лесницкому и несмело попросил:

— Товарищ комиссар, дайте мне моего командира пулеметного взвода.

Комиссар бригады нахмурился.

— Слушай, Павленко, можно сказать раз, два… Ты ведь взрослый человек. Какого ты дьявола надоедаешь мне? Пулеметчики у тебя есть, снайперы ночью тебе не нужны… А оставить отряд без комиссара я не могу.

Комиссар отряда Кандыбы. Залесский был болен, и Евгений Лубян временно замещал его. О нем и шла речь.

С отрядом Жовны поехал начальник штаба бригады Николай Маевский.

Лесницкий остался в Межах и сразу же начал подготовку к ночному бою. Обошел отряды, побеседовал с партизанами, проверил состояние оружия и количество боеприпасов. Потом долго советовался с командирами, вырабатывая подробный план операции. Делать все это было легко, потому что он знал тут каждую яму в реке, каждый пригорок и ложбину.

Его настроение испортила Люба. Как только стало известно о прибытии эсэсовцев, ей поручили следить за ними. И вот она неожиданно вернулась обратно, усталая, бледная. Лесницкий с первого взгляда догадался, что случилось что-то необычное, и отрывисто спросил:

— Что?

— Эсэсовцев нет в Лемехах. Я не застала их там.

— Где ж они?

— Кто их знает. Никто не может сказать ничего определенного. Я даже поймала одного. И тот ничего не мог сказать… прикончила его… Трудно было вести.

— А с лемеховцами ты разговаривала?

— Человек десять спрашивала. Одни говорят — поехали, на Рудню, другие — к Днепру. Вот тут и гадай. Я лично верю и тем и другим. Эти гады затеяли какую-то хитрость.

Лесницкий задумался. Положение сразу осложнилось. Маневр отряда Павленко потерял смысл. И комиссар, не медля ни минуты, направил человека вдогонку отряду. «Решайте, действуйте сами по обстановке, — написал он Приборному. — Но главная ваша задача сейчас — прикрыть наш тыл. Не исключена возможность, что эсэсовцы сунулись в лес».

Люба ждала, не сводя с него глаз.

— Сейчас снова пойдешь в разведку. В лес. Зайдешь в Рудню, — сказал ей Лесницкий. — Куда мог исчезнуть этот батальон? Словно сквозь землю провалился.

Оставшись один, комиссар взволнованно ходил из угла в угол по просторной классной комнате школы.

Положение было серьезным.

Он вызвал командиров и комиссаров отрядов, чтобы выслушать их мнения, посоветоваться.

Но раньше командиров в комнату вошел радист.

— Товарищ комиссар, радиограмма штаба соединения.

Лесницкий жадно схватил листок, начал расшифровывать и внезапно побледнел.

«Приборному. Лесницкому.

Вашу главную базу знают враги. Атакуют сегодня батальоном СС. Сведения получены от профессора», — несколько раз перечитывал он радиограмму, потом дорасшифровал ее:

— Сведения получены от Буйского. Эх, Андрей, Андрей! Большое ты дело сделал, но кто-то из вас опоздал — ты или штаб… Поздно… Поздно, товарищи, — комиссар бригады в отчаянии сжал руками голову и тихо застонал. Никогда еще этот мужественный человек не впадал в такое отчаяние. — Тридцать человек раненых… Женщины, дети. Все имущество, весь боевой запас… почти без всякой охраны, — шептал он. — Так вот он где, этот проклятый батальон! В самое сердце ударил… Как же мы проворонили его? Раззявы! — Какое-то время он сидел неподвижно, прижав ладони к вискам. Потом вскочил, ударил кулаком по столу. — Нет, не поздно! Дорого вы заплатите за лагерь, сволочи! Лубяна ко мне! И как можно скорей! — крикнул он связному и начал торопливо писать новую записку командиру бригады.

Лубян и Кандыба появились через пять минут.

Ничего не говоря, Лесницкий подал им расшифрованную радиограмму. Женька побледнел.

— Я… Павел Степанович!

— Да, ты! На мотоцикл — и лети пулей. Может быть… Все может быть… Тогда пусть отходят через болото, уничтожая за собой кладку. А ты… ты один знаешь, как это сделать. Взорви!.. При любых обстоятельствах… Понял? Давай! Подожди, — Лесницкий обнял его, крепко поцеловал в губы и прошептал, словно это была тайна: — Я сам приду туда с отрядом Павленко, сейчас же догоню их.

Женька возбужденно ответил:

— Встретимся, Павел Степанович! Встретимся! Не может быть… — и, не досказав, он выскочил из комнаты.

По узкой извилистой лесной дороге мотоцикл мчался с такой скоростью, с какой, пожалуй, даже по асфальтовым магистралям не ездил ни один мотоциклист в мире. Достаточно было одного неточного или запоздавшего на десятую долю секунды поворота руля, чтобы от мотоциклиста и от машины осталось мокрое место в буквальном смысле этого слова. Но Женька не думал об опасности. Он вообще ни о чем не думал. Одна только напряженная мысль стучала в его мозгу в ритм мотору: «Скорей! Скорей! Скорей!»

Выехав из лесу, он увидел, что в деревне Хвостичи, через которую лежал его путь, пожар. В его голове блеснула другая мгновенная мысль: «Эсэсовцы!»

Но он не остановился…

В деревне действительно были эсэсовцы. Они проводили промелькнувшего перед ними мотоциклиста ошалелыми взглядами и опомнились только тогда, когда он был уже далеко за деревней.

Над головой у партизана засвистели пули, но родной пригорок прикрыл его.

Увидев знакомый лес, он подумал: «На опушке обязательно должна быть охрана». Не доехав с километр, он остановился и соскочил с мотоцикла. В нем больше не было надобности. Дальше нужно было пробираться через болото и лесную чащу.

Заглушив мотор, Женька услышал стрельбу. Ошибки быть не могло — стреляли на Лосином. Его опытное ухо различало даже виды оружия: станковые пулеметы, автоматы… А вот и миномет. Радостное восклицание вырвалось из его груди: «Держатся! Родные, милые! Держитесь! Держитесь, товарищи!» Затащив машину в кусты, чтобы никто не нашел, он во весь опор побежал к лесу. У самого леса над его головой засвистели пули, но он не обращал на них внимания. Сердце его неудержимо стучало: «Скорей! Скорей!»