Страница 71 из 94
— Вот как было, — закончил бай Тишо. — Скажи, мог бы я иначе? Мог ли я навалить на него… еще одно разочарование? Ведь мы друзьями были, он, конечно, захотел бы услужить. Еще один камень бросил бы я ему в душу, а в ней и так черно.
— Так я и думала, — вздохнула жена. — Моя вина. Не надо было тебя в это дело впутывать. Ведь знаю, какой ты. Самой надо было…
— Хорошим человеком был Данко. Но согнула его служба, придавила.
— На тот год, будем живы-здоровы, сама поеду… Нельзя ребенка на произвол судьбы оставлять. Сам видишь, жизнь какая…
В последующие дни боль вроде бы поотпустила, и однажды поутру, дождавшись, пока жена уйдет из дому, он оделся и потихоньку, потихоньку двинулся к административному зданию хозяйства.
Небо, чистое, синее, воздух, свежий, не сухой, как в жару, и не влажный, как в ненастье, вливали в грудь здоровье, силу. После недавних дождей земля потемнела и источала запах молодых ростков, выскочивших из треснувших зерен и ищущих, где бы легче пробиться на свет через комья земли. Если бы были силы, он дошел бы до оставленного под пар поля и наверняка увидел бы его затянутым в серебристые нити паутины, сверкающие в воздухе, как шелк.
На площади перед правлением стоял в растерянности, с выражением горестного недоумения на лице Андона.
— Эх, бай Тишо, кого ж ты вместо себя оставил, а? — спросил с укором и безысходностью в голосе. — У меня ребенок умирает, а он не дает джип в больницу его отвезти.
— А где неотложка?
— Врач в Ушаву на ней поехал.
— Иди домой, жди. Может, что придумаем.
— Ох, не верю. Не тот он человек, чтоб другого понять и помочь ему.
Крестьянин выругался и побежал к машине, затормозившей на противоположной стороне улицы.
Останавливаясь на каждой лестничной площадке передохнуть, он поднялся наконец до председательского кабинета и постучал.
Сивриев поднял голову, молча кивнул и снова уткнулся в лежащие перед ним бумаги. Он сел с краю длинного стола и, переведя дух, сказал:
— Встретился Андона, жалуется…
— Мне бы тоже пожаловаться, да некому.
— Ребенок болен…
— Я жду комиссию. Повезу их на Стену. Есть опасность, что закроют карьер.
Да, об этом говорил ему Марян, говорил, что работы могут остановить, а Сивриева наказать за превышение прав. Ну что за чинуши: сами кость не грызут и другим не дают! А что с людьми будет, их не волнует. Так подумал бай Тишо, а вслух сказал:
— Немало забот у тебя…
— Давай побыстрее. Ты с чем пришел?
— Хочу узнать про дорогу на Моравку… Дорстрой вернул деньги?
— Да.
— Молодец Пенков, сдержал слово. И последнее…
— Что еще?
— Куда их «отнесли»?
— Куда нужно.
— Ты мне обещал. Эти деньги из фонда материальной помощи и социально-культурного развития.
— Как обещал, так и сделал.
— Хорошо. Твоего слова достаточно, — сказал он, медленно поднимаясь. — Надо идти, мотор требует передышки. Да, достаточно твоего слова. Я доволен.
Пришло письмо. На имя бай Тишо. Славка распечатала его тайком и тут же побежала к Маряну Генкову.
— Смотри, в округ приглашают. А ты-то будешь там?
— Да, все будем: и я, и Сивриев, и Гаврил. Мы по долгу службы, а бай Тишо как член пленума.
— По какому вопросу вызывают-то?
— По консервной фабрике. Овощей не хватает для нее… Будем искать выход из положения.
— Господи, спохватились, когда фабрика-то почти готова!
— Вот именно, — пропыхтел секретарь.
— Всегда так получается, когда ноги впереди головы бегут. — Помолчав, добавила: — Знаешь что? Езжайте-ка вы на этот раз без бай Тишо. Ему не до заседаний. Лежит-то и то пыхтит, а узнает, что зовут, тут же вскочит: «Я обязан быть там!» Так что поезжайте одни. И других предупреди, чтобы ему не проговорились.
Так был составлен заговор против него, о котором он узнает лишь тогда, когда вопрос о личных наделах для выращивания овощей станет вопросом номер один для югненского хозяйства и для его председателя.
XVI
«Ты будто нарочно натравливаешь весь мир против самого себя, — сказала ему однажды Милена, еще в начале их супружеской жизни. — Будь зло глыбой завалено, ты и глыбу перевернешь, лишь бы зубы ему показать. Но ведь зло злопамятно, оно не прощает, не угадать, с какой стороны цапнет». «Оно меня, я его. Я тоже не прощаю», — ответил он полушутливо: дела его шли тогда хорошо.
Припомнился разговор, а к чему? Так ли уж велика связь между давним разговором и тем, что произошел только что.
Глянул через плечо на своих спутников. Молчат. Наверное, из деликатности, мужской солидарности.
До вчерашнего дня они и понятия не имели о том, что будет это совещание, знал он один, знал еще с лета. Сам Давидков ему сказал. Тодор приезжал к нему по другому делу, а он спросил, откуда будем брать сырье для консервной фабрики. Ответил тогда: «Как откуда? Из хозяйств округа». — «То, что мы сможем выделить, не хватит и на половину мощности. Так ты подумай, откуда брать сырье, будешь готов — приезжай, поговорим. Мне важно знать твое мнение. У нас здесь видят два пути…» Еще тогда он сказал себе, что о двух путях и речи быть не может. Правильный путь — один.
Он не выкроил времени поехать и поделиться своими мыслями с Давидковым, но, даже если бы поехал, разве изменилась бы позиция секретаря? В мелочах он, Тодор Сивриев, сообразовывал свои действия с обстоятельствами, мог даже позволить себе обхитрить кого-то, обойти закон, если этого требовали интересы хозяйства; без угрызений совести урезать кооперативный фонд потребления в пользу основных фондов; глазом не моргнув соврать бай Тишо про судьбу денег, полученных из Дорстроя, лишь бы отвязался… Но в главных, принципиальных вопросах он никогда не позволял себе идти на уступки. Из-за своей непримиримости не раз бывал бит. Жена говорит, что он «натравливает на себя весь мир», «выпускает джинна». Не то же ли самое было с террасированием уже более десяти лет назад? Тогда его просто-напросто выгнали за неподчинение. Но подчиниться значило признать черное белым! Возможно, что и теперь произойдет то же самое, хотя и времена другие, и люди. Одно жаль: обстоятельства заставили противопоставить себя человеку, которого он искренне уважал и любил, — Давидкову, наиболее умному, наиболее дальновидному и наиболее человечному из всех руководителей округа.
Джип нырнул в глубокую теснину Струмы. Коричневые склоны падают здесь почти отвесно вниз, тесня шоссе к реке. Ущелье голое, невзрачное. Только на дубах и на акациях еще держатся листья, но заморозки и их уже обожгли. Безлик, непригляден лиственный лес в унылые, пропитанные влагой дни поздней осени. Даже зимой, снежной или бесснежной, природа веселее и приветливее, чем в эту пору.
Вспомнилось другое возвращение, точно год назад. То же время, те же бесчисленные зигзаги, ехал из того же «большого дома», что и сейчас. Но тогда душа его торжествовала, сердце билось радостно…
Он все обдумал предварительно и твердо верил: не ошибается. А вот ведь, никто не поддержал. Нельзя сказать, что совсем никто, но число поддержавших постыдно мало. Собственный помощник не поддержал. Он никогда особенно не любил Симо, но ценил за знания. Правда, Голубов не голосовал против его предложения, но не голосовал и за. Всегда сомневался в благорасположении председателя сельского совета… Не был вполне убежден в том, что с Маряном Генковым у него единое мнение по такому принципиальнейшему вопросу… Но они как раз проголосовали за, а Симо уклонился. Какие еще неожиданности преподнесет ему жизнь в этом заброшенном среди гор, на самом краю света Югне!
Председатель окружного совета вел совещание, а Давидков сделал доклад. Цифры, сравнения, анализ. Такой образ мышления свойствен и ему, поэтому он слушал Давидкова с чувством удовлетворения и вывод не был для него неожиданным: хозяйствам округа по их сегодняшнему состоянию не под силу обеспечить сырьем строящуюся в Югне консервную фабрику.