Зарницы смуты

Пограничники, конечно, в седла впрыгнули. Но мы с Гродвердом остались стоять на обочине, утопая по колено в снегу. Рубака вопросительно поглядел на командира отряда.

— Придется вам прогуляться пешком, — не без сарказма произнес тот. — В семи милях отсюда вторая часть отряда разбила лагерь. Там заводные кони есть. А пока — увы.

Он слегка пришпорил скакуна.

Заложив вираж, отряд вновь выбрался на тракт. Под аккомпанемент ругани Гродверда мы двинулись следом.

Я устал, замерз и зверски проголодался. Бредя по утоптанному, местами даже подтаявшему снегу, несколько раз поскальзывался и падал в слякоть. Хорошо еще, что позади нас не было воинов с рубежей, а то, чего доброго, еще бы на смех подняли.

Рубака шел медленно, еле переставляя ноги. Ночной бой и рейд к сожженной деревеньке отнял у него последние силы. Клубы пара вырывались изо рта все чаще, лицо покрылось нездоровой испариной. Он то и дело одергивал промокший плащ, без нужды поправлял ножны. Несколько раз касался левого ребра, болезненно морщился.

— Давай меч понесу? — Дальше смотреть на его мучения не хотелось.

— Нет. Со мной все в порядке… разве что устал немного. Да и ребро, мать его в темя, побаливает.

Я оббежал его, повернулся и продолжил идти спиной вперед.

— Ты сейчас мордой в снег рухнешь. Если собрался помереть в пути, то, будь так любезен, сделай это, когда у меня на руках будут все необходимые грамоты.

Воин вновь ругнулся, отстегнул от пояса тяжелые ножны и бросил их мне под ноги. Я хмыкнул, но ножны поднял. Лед намерз на лакированной коже. Клинок со скрипом выходил из своего убежища.

Палаш был тяжелым, надежным, от него словно веяло пролитой кровью.

«Сколько жизней забрало это стальное чудовище? — подумал я, разглядывая простую, без затейливых украшений рукоять из пожелтевшей от времени кости. — Даю зуб, что далеко за сотню!»

Гродверд немного ожил: прибавил шагу, перестал постоянно спотыкаться и хрипеть.

Тракт петлял между густым лесом и голыми полями выжженной колдовским огнем почвы. Мимо нас проплывали присыпанные снежком холмы, несколько раз встречались странные овальные проломы в земле, из которых веяло то могильным холодом, то несло жаром преисподней. Я собственными глазами видел, как таял снег вокруг кромки. Но проходили секунды, и талая вода застывала льдом. Эти ямы, как рассказал мне повеселевший Гродверд, также являлись наследием Бури. Колдуны частенько устраивали подобные ловушки, и не один отряд погиб, провалившись под землю.

Пару раз к нам подъезжали бойцы, присланные капитаном. Привозили горячее питье, кусочки тягучего, пахнущего необычными приправами мяса.

В целом дорога к стойбищу отряда оказалась не такой уж и трудной, как можно было предположить. Не прошло и трех часов, как мой нос уловил едва различимый запах горящих поленьев и аромат жареного мяса. Сделав очередную петлю, тракт вывел нас на длинный, очищенный от снега участок дороги. По левую сторону была старая, поросшая мхом и сухой травой трясина. Над вечно горячими водами корячились чахлые деревца. Трясина тянулась далеко на восток, скрываясь среди серого лысого леса.

По другую сторону дороги раскинулось безжизненное, словно выжженное летним палом поле. Именно там и был разбит лагерь пограничников. Десяток просторных шатров, сколоченная на скорую руку коновязь, огромный костер в середине и несколько костерков поменьше.

Мы вошли, а пограничники въехали в лагерь, когда небо только начало наливаться густыми ночными тонами. С наступлением сумерек на землю обрушился шквалистый ветер. Жгуты холодного воздуха хлестали по лицу, выдували последнее тепло из окоченевшего тела. Где-то звонко хлопала под порывами ветра холстина шатра.

Подобравшись к огню, я присел на корточки и протянул вперед окоченевшие руки. От мокрых перчаток повалил пар; меня начало немного потряхивать — холод покидал тело.

Рядом со мной присел Гродверд. Он скинул плащ, снял рукавицы и куртку, оставшись в кольчуге, надетой поверх плотной шерстяной рубахи. Только теперь, при ровном и мощном свете костра, я заметил, насколько странной работы была его броня. Обычная кольчуга составлялась из плотно нашитых колец или наклепаных на тонкую кожу пластин, но эта скорее напоминала рыбью чешую.

— Ну, как вы? — к нам подошел довольный, румяный от долгой скачки на морозе капитан. Он оттряхивал перчаткой налипший на полу плаща снег.

— Добрались нормально, — мрачно ответил Гродверд. — Вот только место твои люди для стоянки выбрали не самое удачное.

— Чем тебе поляна не по нраву? — удивился Иридин. — Хорошее место, открытое…

— Ага, колдовским огнем сожженное, — хмыкнул Рубака. — Да и Девичья трясина рядом.

— Какая трясина? — не понял капитан. — Девичья?

— У писаря своего спроси, пусть в летописи заглянет, — отмахнулся мой спутник. — Я устал и хочу есть. Говорить недосуг. Но вот тебе совет — выходить нужно завтра же, слышишь? Не стоит особо рассиживаться здесь.

Капитан нахмурился, но спорить не стал. Кивнул и отправился к своему шатру, возле которого на ветру реяло каолитское знамя.

— Что за топь? — поинтересовался я, когда помощник отрядного повара принес нам по глубокой миске с гуляшом и кашей.

— Дурное место. Как и весь Мискарелль, — пробурчал Гродверд, орудуя ложкой. — Говорят, когда Буря только разыгралась, сгинули в этих краях послушницы из какого-то древнего капища. Это ведь сейчас у нас одни безбожники кругом, а раньше с верой было строго! Себя не щадили, зато святыню спасать кинулись. Но разговор про другое. Так вот, угодили послушницы в колдовскую ловушку. Их всех — всмятку. Крови расплескало на десяток шагов по всем сторонам света. Но вот, поди ж ты, одна девка не померла. Прокляла, со злости, богиню, которой раньше поклоны била. Оно и понятно, помощи от богов люди так и не дождались.

— И что дальше? — Несмотря на подкрадывающуюся дрему, мне хотелось узнать, чем закончилась история.

— Прикончили девку колдуны. Капище сожгли, из алтаря сделали подставку для книг… А земля испортилась. Почва смягчилась, деревья гнить изнутри начали. Вот, спустя поколение, и появилась трясина. Ни одному проводнику так и не далась она. Каким бы опытным ни был, все одно — оступишься и захлебнешься тухлой водицей.

— А кому она нужна, трясина эта? Зачем туда ходить?

— Не знаю. Может, и не нужна никому. Пробраться в леса за топями никому еще не удавалось. Что в том лесу теперь — неизвестно… Вдруг, колдуны прячутся?

Он захохотал.

Ночью я спал на диво крепко. Разбудил меня не в меру веселый и задорный рев рога. Не боевого, как оказалось, но возвещавшего, что утро уже наступило.

Зевая и щурясь, я подошел к железному чану в углу шатра. Холодная вода немного взбодрила, прогнала остатки сна. В животе голодно заурчало, намекая, что стоит заглянуть к отрядному повару.

Оглядев шатер, я с удивлением обнаружил, что Гродверда нет в кровати. То ли встал ни свет ни заря, то ли вовсе не ложился. Странный он, этот Рубака.

Набросив на плечи просохший и пахнущий дымом плащ, я вышел из шатра.

За ночь утоптанный снег подмерз, схватился ледяной коркой, что звонко хрустела под сапогами. По лагерю сновали вооруженные люди, где-то лязгал металл, воздух пропитался запахами кожи и оружейного масла. На отшибе лагеря уже начали сворачивать шатры, несколько пограничников усердно сбивали намерзший за ночь лед с канатов и креплений. У коновязи суетились отрядные конюхи, снимали с лошадей теплые попоны, подтаскивали мешки с фуражом и талой водой.

Мои ноздри уловили запах мясной похлебки. Голодная слюна наполнила рот, но я решил повременить, и отыскать Гродверда.

Недолго думая, отправился к капитану. Его шатер уже начали сворачивать, а сам Иридин стоял возле флагштока со знаменем Каолита и пытался счистить лед с полотна.

— Синц Иридин! — я выудил из памяти вежливое обращение, принятое на востоке.

Капитан обернулся. Его тонкие губы тронула едва заметная улыбка:

— Синц? Ты ошибаешься. Я уроженец Старого Халифата, а обращение «синц» — это к раскосым жителями Империи.