Страница 332 из 433
Чарльз рано утром ушел на работу. Чуть позже него Мери выдворилась на приём к доктору Аткинсону, после которого собралась сразу же отправиться на вокзал, дабы отбыть к себе домой в Корнуолл. У Жаклин появилась отличная возможность поколдовать на кухне и хорошенько обо всём подумать.
Даже гуляя вчера поздно вечером с Сулой, девушка поймала себя на мысли, что относится к сцене в четыреста тридцать первой палате как к чему-то далёкому, уже успевшему затеряться в архивах памяти. Было и прошло. Она и сама удивилась, насколько быстро ей удалось отправить этот пикантный момент в прошлое. В своё прошлое. И вроде бы как от этого горечь и боль должны притупиться, но прошлое принято вспоминать, и когда Жаклин вспоминала, ей становилось плохо как в настоящем. И следующее утро, увы, облегчением её не порадовало.
Промывая грибы под струёй воды и в который раз прокручивая у себя в голове «кино» с Кирком и Алексом в главных ролях, первое, что ощущала Жаклин, так это досаду. Вроде бы при такой постановке вопроса, какую избрал Кирк там, в отделении хирургии, на первый план у девушки должна была выйти ревность. И Жаклин готова была ревновать – ну а почему бы и нет, коль уж в смысл твоей жизни не влюблены, кажется, только что каменные изваяния острова Пасхи, – но даже поревновать нормально ей было не суждено.
Если классика ревности приблизительно формулируется фразами со смысловой нагрузкой на манер: «и что он нашел в этой мымре/грымзе?» или «что она нашла в этом мудиле/лохе?», то девушке вдобавок к этому достался ещё и такой «импрессионизм», а скорее всё-таки «модерн», как то, что Кирк знал её Алекса тысячу лет, они – родня, они уже семья, им повезло любить друг друга, ценить друг друга и держаться друг за друга внутри семьи, когда сплошь и рядом люди в кланах ссорятся из-за наследства, ревности к родителям, большей успешности, состоятельности и прочее.
«А тут... вот так... да», — нарезая чищеную картошку, грустно резюмировала Жак. Ей было обидно, что Кирк целовал её парня, очень обидно, но, кажется, судьбе или обстоятельствам этого показалось недостаточно, и вдобавок девушка ощущала себя чужой, лишней в сложившейся команде, в устоявшихся отношениях, в налаженной системе, которая мало того что самодостаточна сейчас, так ещё и таковой же грозится уйти за горизонт – Кирк и Александр собираются вместе работать.
Она чувствовала себя папарацци, вторгшимся в чью-то частную жизнь, чужестранкой, иноземкой, варваром, посягнувшим на чужие земли. Она очень боялась, что останется лишней, ненужной, что эта целостная, настроенная система начнёт её отвергать, выталкивать из своего жизненного пространства и, в конце концов, оставит одну на обочине километров своих дорог.
«Наверное, в моём случае, странница это если не диагноз, то уж точно – судьба», — вспомнила она свои скитания с дядюшкой по экспедициям и, прервав шинковку сладкого перца, сложила руки на столе, уставилась в окно кухни и задумалась.
Она понимала: ей нужно время. Много времени. Перекроить свой мир, вписать в него то, чему её насильно взяли свидетельницей. Это сродни работе художника, почти завершившего работу над картиной, обойдясь без какого-либо тюбика с краской, и получившего его только по окончании – теперь ему придётся что-то подрисовывать или, наоборот, зарисовывать, примерно как Даниэле да Вольтерра довелось закрывать тряпочками обнаженные части тел в «Страшном суде» Микеланджело в Сикстинской капелле.
Но с большей охотой Жаклин сравнила бы себя с вязальщицей, уже почти связавшей изделие, когда ей принесли необходимый в начале клубок ниток. Девушке предстояло «распустить» связанное полотно её мира с Александром и начинать «вязать» его теперь уже вместе с этим «клубочком». А это дело не одной минуты. Ведь для начала нужно «сменить узор».
И вот тут теперь следовало учесть очень много чего.
Жаклин никогда не была гомофобом. Тем более, она часто становилась свидетелем разговоров дядюшкиных коллег об античности с её гедонизмом и сексуальной раскрепощенностью, где не всегда и не везде секс четко и категорично разделяли на межполовой и внутри пола. И уже позже, выучившись на врача и изучив физиологию, так сказать, вдоль и поперёк, она полностью закрыла для себя вопрос о праве на существование однополых отношений. Но Кирк научил этого мальчика предохраняться, купил ему дорогую машину, пообещал отдать свой филиал в Нью-Йорке – учитывая это, его поцелуй приобретал уже несколько повышенную вариативность в интерпретациях.
Что же было между ними? Чего ей МакЛарен не рассказал? И почему не рассказал? А может, он ей врал? Интересно, он сам стеснялся этого? Что-то как-то не вязался в голове Жаклин образ юноши со словом «стесняться». И кому ещё, кроме неё, «посчастливилось» быть свидетелем настолько тесного взаимодействия между дядей и племянником? И что это был за демарш со стороны Кирка? Порыв души? Демонстрация? И то и другое? Что чувствует этот зрелый мужчина к своему племяннику? И что чувствует племянник к своему дяде? То, как вёл себя Александр во время поцелуя, и это его протяжное «Жак» ей вдогонку наталкивали на мысль, что юноша ей не врал, а просто чего-то не договаривал.
«Господи, то у него Кира, то Кирк! Отец, опять же. Сколько ещё скелетов успел насобирать в своём шкафу этот юноша до восемнадцати лет? — у Жаклин голова шла кругом. Она крутила мозаику мыслей как кусочки цветного стекла в калейдоскопе – и так, и эдак, но пока хорошо получались только вопросы. Ответы, даже самые удачные, всё равно оставляли желать лучшего. — Нужно поговорить с Алексом, — подумала девушка и ухмыльнулась. — Вау, какая свежая мысль! Браво, Жаклин. Стоило столько ломать голову, чтобы прийти к такому выводу», — с иронией отозвалась она сама о себе.