Флейта Аарона. Рассказы

Миллисент вошла в комнату и стала плескаться в тазу для мытья посуды. Музыка была для нее испытанием, потому что, пока отец играл, запрещено было разговаривать, и нужно было держать про себя сотни вещей, которые просились наружу и щекотали кончик языка. Наконец, отец закончил игру и стал перелистывать нотные тетради. Девочка только и ждала этого и быстро подошла к отцу.

— Ты выйдешь сегодня из дому, папа? — спросила она.

— А что тебе?

— Я спрашиваю, выйдешь ли ты сегодня? — робко повторила девочка.

— Зачем тебе знать то, что тебя не касается, — сурово ответил Аарон и опять углубился в ноты.

Девочка помедлила, не решаясь еще раз повторить свой вопрос:

— Я не хочу мешать тебе, папа, я только хочу знать, собираешься ли ты еще выйти из дому, — уже сквозь слезы проговорила девочка.

— Вероятно, выйду, — ответил Аарон ласковее.

Миллисент благодарно взглянула на отца, но все еще неуверенным робким голосом попросила:

— У нас нет свечей для елки. Купи, пожалуйста, потому что мама не собирается выходить сегодня.

— Свечей? — переспросил отец, откладывая ноты и отвинчивая от флейты мундштук.

— Да. Маленьких елочных свечей. Синих и красных, в коробочках. Хорошо, папа?

— Куплю, если найду…

— Поищи, папа… Пожалуйста, — приставала, осмелев, девочка, стараясь вырвать у него более определенное обещание.

Но он уже перестал слушать ее, погрузившись опять в ноты. Вдруг флейта опять зазвучала сильной, полнозвучной, блестящей мелодией. Сиссон играл Моцарта. При первых же нотах лицо ребенка затуманилось от огорчения. Девочка повернулась и вышла из комнаты, притворив за собой дверь, чтобы не слышать враждебной ей музыки.

Аарон играл долго, пока часы не пробили семь. Ему не хотелось выходить из дому, несмотря на то, что кабачки сегодня закрывались ранее обычного. Он не любил двигаться в общем людском потоке и старался ходить собственными путями. Жена говорила, что в нем сидит дух противоречия. Когда он вошел в общую комнату, чтобы надеть крахмальный воротник и галстук, обе девочки чинно сидели за столом с красиво причесанными волосами, мать укладывала спать младенца, а из печи доносился приятный запах сладкого праздничного пирога.

— Ты не забудешь про свечи, папа? — на этот раз более уверенным тоном сказала Миллисент.

— Хорошо, — ответил он.

Жена покосилась на него, когда он надевал пальто и шляпу. Он любил хорошую одежду и выглядел франтом. Она подумала, что женщины на улице будут обращать на него внимание, кокетничать с ним и чувство горечи, смешанное с раздражением поднялось в ней. Какая несправедливость, что он может уходить, когда ему вздумается, а она постоянно привязана к дому и детям.

— Нельзя ли узнать, когда ты вернешься? — сдерживая себя, спросила она.

— Я приду не поздно.

— Ты всегда говоришь так, — ответила она уже с раздражением.

Аарон ничего не ответил, взял трость и пошел к дверям.

— Купи детям свечей на елку и умерь немножко свой эгоизм, — крикнула жена ему вслед.

Аарон остановился и повернулся в темноте к дому.

— Сколько свечей вам надо?

— Дюжину. И столько же елочных подсвечников, если найдешь, конечно.

Голос ее звучал уже спокойнее.

— Хорошо, — сказал Аарон, уходя в темноту.

Он шел через поля по направлению к соседнему городку, сиявшему ночью праздничными огнями. Поля находились справа от дороги, по которой шел Аарон. Он быстро достиг окраинных улиц и с удовольствием вышел из темноты. На первый взгляд все кругом напоминало довоенное время: залитые электричеством улицы, оживленная праздничная толпа горожан.

На каждом шагу Аарон Сиссон встречал знакомых и должен был отвечать на приветствия.

Аарон повернул на главную улицу — единственную, где находились магазины. Тут стояла толкотня, как на базаре, и шла суетливая борьба между людьми, которые стремились опередить друг друга у прилавка и кассы. Деньги текли, как вода. Взрослые, как дети, увлеклись покупками и тратой денег. Все забыли, как трудно жилось после войны и сколько у каждого в семье неудовлетворенных потребностей. Цены на все были высокие, но даже люди скупые и расчетливые в ежедневных расходах, казалось, были охвачены жаждой мотовства и роскоши. У каждого прилавка шла борьба, как у подножки переполненного трамвая.

Когда Аарон подошел ближе к торговой площади, он вспомнил про заказанные ему подсвечники и свечи. Ему не хотелось смешиваться с толпой. И он медленно шел вдоль ряда магазинов, битком набитых людьми, и заглядывал в окна, выбирая, где посвободнее. С трудом преодолевая желание совсем отказаться от покупки, он вошел в лавку.

— Есть у вас свечи для елки? — спросил он продавца.

— А сколько вам потребуется?

— Дайте дюжину.

— Могу отпустить полдюжины. Требуют нарасхват. Предложу вам в виде исключения две коробки, по четыре свечи в каждой. Всего восемь штук. По шесть пенсов за коробку.

— Хорошо. А нет ли у вас елочных подсвечников?

— Подсвечников? И не спрашивайте! Совсем не поступали в продажу в этом году. Нигде не найдете. Такая досада.

— Дайте еще конфет.

— Карамели? Два пенса за унцию. Сколько прикажете?

— Четыре унции.

Сиссон с любопытством следил, как продавщица ловко взвешивала товар на весах.

— Выбор рождественского товара у вас невелик, — сказал он.

— И не говорите! Особенно кондитерские изделия… Правительство разрешило для праздника увеличить обычно отпускаемое количество только в шесть раз. И это в то время, как казенные склады ломятся от сахара! Пришлось довольствоваться тем, что есть, огорчить покупателей и испортить себе торговлю.

Аарон молчал в ответ на эти жалобы лавочницы.

— Да, можно было надеяться, что первое Рождество после войны мы встретим веселее. Но что поделаешь с таким правительством!..

— Ничего. Прощайте, — с досадой буркнул Аарон, складывая в карман свои покупки.

II

«Под Королевским Дубом»

Война уничтожила мелкую базарную торговлю городка. Когда Аарон проходил через торговую площадь, он заметил на ней всего только две жалкие палатки. Но толпа кишела на площади, точно посреди оживленного рынка. В воздухе стоял гул голосов, почти исключительно мужских. Это кучки мужчин теснились у дверей кабаков.

Но Аарон не пошел туда. Он собирался зайти в загородный трактир, где был завсегдатаем, и потому, выйдя снова на окраину города, стал в темноте спускаться по крутой дороге, сползавшей с холма. Редкие уличные фонари тускло освещали путь. Под окаймлявшими дорогу густыми деревьями было совсем темно. Только у входа в трактир с вывеской «Под Королевским Дубом» ярко горела электрическая лампа и призывно бросала сноп света в темноту ночи. Это был низкий белый дом, стоявший тремя ступенями ниже уровня улицы. Внутри трактир был слабо освещен, но оттуда доносились голоса многочисленных посетителей.

Открыв входную дверь, Сиссон очутился в узком каменном коридоре. Старый Боб, хозяин, с тремя пивными кружками в одной руке, выглянул узнать, кто вошел, и скрылся сейчас же в дверь налево, где был общий зал. Трактирная стойка занимала небольшой выступ с окном, по правую сторону коридора, так как помещение трактира было очень невелико. За стойкой бара виднелась хозяйка, которая вела кассу и помогала мужу. Тут же за ее спиной находилась крошечная дверца, через которую можно было пройти в тесную комнатушку. Здесь хозяйка принимала особо почетных посетителей, — своих личных друзей.

— А, вот вы наконец! — воскликнула она, разглядев вошедшего Аарона.

И так как никто не входил в заднюю каморку без особого приглашения, она прибавила:

— Войдите.

В ее, казалось бы, приветливом голосе звучала какая-то напряженная нотка, по которой можно было догадаться, что она ждала его и сердилась, что он пришел так поздно.

Аарон Сиссон с молчаливым приветствием прошел мимо нее в почетный салон. Это была очень тесная комнатка, где не могло бы поместиться более десяти человек. Ровно столько мест и было на скамьях, поставленных вдоль стен и по обеим сторонам пылающего камина. Два небольших круглых стола завершали более чем скромное убранство.