Страница 18 из 30
Лодка пыхтит и резко режет воду. Когда входила в лодку, то по подписи узнала, что лодка наемная, — вот чем об’ясняется сложность биографии его друга. Свежий ветер ходит над волнами, вдалеке ползет поезд в столицу, медленный такой червячок. Волны летят около них, прозрачные и певучие. Нравится ли ей? Она кутается в палантин, жмется и улыбается. Да. Нравится.
Они возвращаются. Право это чуточку даже неловко. Господи, до чего он молод!
Он засиделся. Ему на этот раз было позволено и многое другое. Она чувствовала себя помолодевшей и испытывала к нему за это маленькую благодарность. Очень маленькую, но все таки. Невозможно терпеть, если вас постоянно обижают и изменяют вам на каждом шагу, как это делал Эпсор.
Наконец, она прогнала его от себя на кресло. Можно ему сесть на ковер, внизу? Нет, он должен ее слушаться. И не подбираться к пей потихоньку.
Она говорит, что ему пора идти. Он должен сперва что-нибудь рассказать, а потом пусть идет. Он может прийти в субботу вечером.
А что он должен рассказать.
Все равно что, только что-нибудь интересное и страшное.
Страшное… гм, он не помнит ничего особенно страшного, но вот он ей расскажет один очень странный случай в октябре прошлого года.
И он рассказал ей о том, что видел однажды из окна своей кухни. Как полицейский велосипедист преследовал какого то рыжеватого человека и как этот человек вознесся на крышу, да и был таков.
Она очень заинтересовалась. Пусть он хорошенько расскажет ей какой это человек. Он рассказал. И это он видел сам? и он не выдумывает? Спаси его бог выдумывать. Он может нарисовать ей, этого летучего мужчину — есть у нее бумага? — он его отлично помнит.
Вот что — у нее немножко разболелась голова. Нет, ему нечего беспокоиться, но она выйдет и пройдется. Он не должен ее провожать. Если он хочет, чтобы к нему хорошо относились, он не должен капризничать. Он все таки должен помнить, что она немножко старше его. В таких делах это много значит. Он был в восторге от этих об'яснений. Он ее раб.
Они расстались на улице. Он остановился, она обернулась и кивнула ему на прощанье. Она очаровательная. Вот она завернула за угол. Он еще стоит и слушает. Он еще слышит ее удаляющиеся шаги. Больше не слышно.
Но вот там, куда она ушла, слышен в ночной тишине тихий разговор. И хрип пускаемого в ход автомобиля. Его так и подмывает посмотреть. Нет, — это уж нехорошо, у нее могут быть дела, которые его не касаются. Не надо требовать от людей больше того, что они хотят дать. Авто трубит в рожок и уезжает. По звуку слышно, как он, развивая скорость, заворачивает. Все тихо. Февари идет домой. Его дни за это последнее время приняли чрезвычайно приятный и очень странный характер. Суткам ничего не стоило растянуться до удивительных, громаднейших размеров — столетия, ночи, наполненные бурными сновидениями и т. д. Это было странно, очень приятно, хоть и крайне утомительно. Он останавливается перед запертым на ночь киоском. Думает. Потом поднимает руки кверху и говорит тихо: «Боже мой…» Он очень наивный мальчик, этот художник Февари.
44
Отечественная металлургия
Зал дорогого отеля. Длинный стол с разнообразными яствами. Он, этот стол, имеет несколько антикультурный вид. Это не то, что раут или коллективный обед, нет, — перед каждым стоит то, что он попросил сейчас, пять минут, полчаса тому назад. Видно, что эти люди здесь не собирались засиживаться.
Их довольно много — человек тридцать. Разные, — молодые, с проседью старики, румяные, желтые, средне одетые, хорошо и роскошно. Это вся наша металлургия. Все, кто владеет фабриками, кто поддерживает их, кто играет на их акциях, кто связывает воедино разнообразные начинания: — металлургию с горючим, с «белым углем», с путями сообщения, с заграницей, с правительством, ибо только оно в конце концов может набить до отказа золотом чудовищный рот этого циклопического Мартенса.
Совершенно темные личности проскальзывают иногда на минуту, две и исчезают. Проходят два гиганта — это шахтовладельцы, они поставляют сырье для металлургии. Весь этот сросшийся до консистенции кирпича клубок интересов и страстей гудит и ворчит. Что это делается с металлургией? Осия связался с БКА, бекасы летят стремительно вниз, — это задевает интересы кучи людей. Бекасы сопротивляются неистово, но Осия ломит, это видно. Идет война, самая настоящая война. Осия рвет заводы и устраивает забастовки, а БКА столкнулась с социалистами и пускает целые поезда агитаторов на заводы, связанные с Осией. А кто с ним не связан? Металлургический трест ABC в лице четырех своих представителей наваливается на БКА. Худенький бледный БКА не желает слушать этой ерунды. Не хочет ли в самом деле ABC, чтобы бекасы взорвали себя сами и бросились продавать свои акции? Вам не нравится эта война, — вы может быть думаете, что она им нравится, да? Примыкайте к БКА! и мы наделаем из Осин с его жульническими трестами — ей богу, он так и сказал, «жульнические тресты» — сосисок с опилками.
ABC отваливается от него, — они еще не сошли с ума. Ну, так тогда и не хрипите зря! К этой кучке подходит некто, кто держит связь с правительством. На него накидывается и ABC и БКА: — какого чорта правительство молчит? Что оно, все в лапах у Осии. Правительство соблюдает нейтралитет — отвечает тот. Покорно вас благодарю за такой нейтралитет! Помирите их, чорт возьми, наконец. Есть у вас глаза, там, в ваших канцеляриях, или нет, — да что же вы не видите, наконец, что в Америку начинают везти те товары, экспортом которых она занимается? Почему это — да потому, что эта драка бекасов с Осией длится четвертый месяц. Наконец, — по стране бродят тысячные шайки безработных, — что вы хотите от доведенных до отчаяния людей? Вы посылаете против них войска: что вы думаете, что вы можете перестрелять всех наших рабочих? Извините, мы этого не позволим. Знаете вы, сколько стоит стране эта война? Нет, так засадите ваших экономистов подсчитать количество банкротств, пожаров, взрывов, стачек, локаутов, одиночных преступлений и коллективных грабежей! Правительственный агент помалкивает. Он играет цепочкой от часов. А как вы думаете, — обращается он так, в воздух: — сколько времени еще могут продержаться бекасы? Представитель БКА выдавливает из себя презрительную улыбку. Он рассчитывает продержаться дольше, чем уважаемые джентльмены из палаты, — шайка прохвостов, купленных Осией по два пенса за погонную сажень.
Нет с БКА положительно нельзя говорить!
Другая кучка. Происходит то же самое: несколько человек уговаривают представителя финансового об’единения Осин Лавуэрса переменить гнев на милость. Но толстый черномазый человек от Осии сжимает портфель в руках и неопределенно улыбается. У него нет таких инструкций. Он им может сказать, почем им заплатят за поддержку, — это он может. А насчет чего другого, он не уполномочен.
Двое стоят в коридоре, — ну что же делать, скажите вы мне пожалуйста? Он не может продать свой заводик, так как никто его сейчас не купит, и БКА и Осия сами продали все, что возможно, чтобы сжать силы. Деньги в стране идут не на кредит здоровой и честной промышленности, а на организацию грабежей. Это недурно читать в детективном романе, но когда это лезет вам в нос с каждого перекрестка… Что он будет говорить, когда вернется на фабрику? Поверите ли, он уже не платит никому полтора месяца! Собеседник верит, — он сам точь-в-точь в таком же положении.
45
Ральф не считает себя побежденным
Ему удалось спуститься незамеченным. Кончены разговоры и слюнтявая постепеновщина. Будет. Довольно. Теперь он — враг им. Не в будущем, а вот сейчас. Он динамитчик, — да он динамитчик! Он хуже этого — он идитольщнк! Каждому из этих «королей» по разным областям промышленности он всунет в живот его собственную голову. Война, так война. Они истребят весь земной шар, если им не оторвать своевременно головы.
Он попал в удачное время. Эта каша ему только на руку. Да оно и не могло быть иначе. Эта раса выродков, которые поколениями росли на прикарманивании чужого достояния, ест теперь сама себя. Исчезли последние иллюзии, теперь все знают, к чему идет дело. Или труд или мешок с деньгами. Вот что!