Страница 64 из 84
Происходящее было ясно без слов. Мужчина и женщина держали на руках мальчика лет восьми с мертвенно-бледным лицом. Сквозь неумело наложенные повязки выступила кровь. Рядом стояла бледная, очень красивая женщина с сумочкой в руках, которую она нервно теребила, не замечая, что уже оборвала ремешок. «Мать», — подумал Староверов. Швейцар все еще убеждал:
— Здесь не больница! — и заслонял широкой спиной вход.
Староверов потеснил швейцара и пропустил процессию. Директор кинулся было к нему с протестующим жестом, но Староверов только буркнул:
— В операционную! И немедленно, иначе мальчик умрет!
И директор, как-то странно пискнув, торопливо побежал вверх по лестнице. «Наверно, будет кому-нибудь звонить и жаловаться!» — подумал Староверов. Однако сверху спустилась дежурная сестра, за нею бежали врач и сам директор, а швейцар, подав Староверову его халат, решительно задержал тех, кто доставил пострадавшего, и усадил их на узенький диванчик возле стены, где они застыли, прижавшись друг к другу. Проходя в операционную, Староверов заметил, что женщина все еще продолжает крутить свою сумочку, но лицо у нее стало спокойнее.
— Что с ним произошло? — спросил он, останавливаясь перед диванчиком.
— Я не знаю, — женщина растерянно пожала плечами. Голос у нее был низкий, звучный. — Когда я подошла, он уже лежал.
— Стекло! — сказал мужчина. — В здании кинотеатра ветер ударил рамой окна, и стекла посыпались вниз. Мальчик рассматривал афишу. На него упали пять или шесть крупных осколков. Это, как пилой… — Мужчина вздрогнул. — Из руки я вынул, когда мы его перевязывали, другие проскользнули…
Староверов прошел в операционную. Объяснение «как пилой» не оставляло времени для расспросов.
Молодой врач накладывал жгуты. Директор ассистировал, но больше мешал. Сестра, пожилая женщина с бледным лицом, довольно ловко справлялась с инструментом. «Очевидно, вспомнила военный опыт!» — подумал Староверов. Врач, испуганно расширив глаза, шепнул:
— Нужно срочное переливание крови, иначе мальчик не выдержит!
Староверов снова вышел в вестибюль. Народу там прибавилось. Какая-то пожилая женщина лежала на диване у противоположной стены в обморочном состоянии, около нее суетились швейцар и еще какой-то мужчина. Трое, пришедшие вместе с мальчиком, все так же оцепенело сидели рядом. Староверов подошел к ним:
— Вы — мать? — обратился он к молодой женщине.
Женщина прижала сумочку к груди, испуганно взглянула на Староверова.
— Нет. — И без паузы: — Он умер?
Услышав вопрос Староверова, швейцар оглянулся, показал рукой:
— Вот мать и отец. Им только что сказали о несчастье.
Староверов подошел к отцу.
— Необходимо срочное переливание крови. Вы знаете, какая группа крови у вашего сына?
— Н-нет. Но он у нас такой слабенький… — бессмысленно добавил отец.
— Ваша группа?
— Н-не знаю. Только у меня все равно туберкулез. Как раз вчера поддували правое легкое.
Глядя на этого беспомощного человека, Староверов почему-то рассердился. Мать он сразу исключил из возможных доноров: желтое, отечное лицо, нездоровая полнота… Насколько лучше было бы, если бы его первое предположение оказалось правильным и матерью была бы эта красивая молодая женщина со здоровым цветом лица. На то, чтобы созваниваться с больницами, искать донора или консервированную кровь, времени не оставалось. Староверов все больше раздражался.
— Может быть, я смогу помочь? У меня первая группа… — Молодая женщина с сумочкой подошла к Староверову. Лицо ее порозовело от волнения, чистые большие глаза с зеленоватым отливом глядели просительно.
«Да, и красива и сильна. Вероятно, занимается спортом, потому и знает группу крови. Но понимает ли она, как много понадобится крови?» Однако прямой настойчивый взгляд требовал ответа, и Староверов, по-прежнему сердясь, кивнул:
— Попробуем. Идите за мной!
Женщина как-то растерянно оглянулась на мать мальчика, все еще лежавшую в беспамятстве, на отца, который смотрел на нее повлажневшими глазами, вскинула голову с копной каштановых волос и пошла рядом со Староверовым.
Войдя в операционную, Староверов приказал:
— Сделайте анализ крови пострадавшему и донору, — он кивнул в сторону замершей женщины.
Меж тем врач влил противошоковый препарат, вынул из рваных, теперь уже обескровленных ран осколки стекла, соединил разорванные артерии, вены и нервные сплетения и заканчивал перевязку. Но вот он схватил руку мальчика, нащупывая пульс, и Староверов, снова рассердившись, крикнул:
— Что с донором?
Сестра поспешно ввела женщину в больничном халате, накинутом на обнаженные плечи, протянула листки анализов Староверову:
— Группа совпадает.
На лице у сестры было такое выражение, будто это она сама все придумала и сделала. Женщина держалась с той независимой храбростью, какую напускают на себя люди, преувеличивающие грозящую им опасность. Но Староверов обязан был предупредить ее о последствиях и сухо проговорил:
— Должен сказать, что крови потребуется много. После переливания вам придется полежать два-три дня…
Женщина попыталась улыбнуться, но не смогла, однако глаза ее были спокойны. Она только кивнула в ответ. Староверов отвернулся, чтобы не смущать ее.
Сестра и санитарка пододвинули второй стол к операционному, поставили аппарат для переливания крови и помогли женщине лечь. Староверов, накладывая жгут на ее обнаженную руку, увидел расширенные глаза, которые как бы силились рассмотреть нечто большее, чем было в операционной: мужчин, женщин, мальчика, громоздкий металлический аппарат. Наспех накинутый халат сбился, открыв высокую грудь с темной родинкой возле соска. Староверов сердито приказал:
— Закройте донора! — И, снова взглянув в глаза женщине, добавил: — Лицо тоже!
Но вот алая жидкость хлынула в бессильное тело мальчика, и пульс, только что еле прощупываемый, стал наполняться живительной силой. Врач облегченно вздохнул, попросил Староверова вытереть пот с его лица. Староверов наложил салфетку и промокнул капли, как в детстве накладывал промокашку на исписанный лист бумаги. Искоса он наблюдал за женщиной-донором. Теперь он уже жалел, что приказал закрыть ее лицо, — ему казалось, что тонкая кожа на плече бледнеет, ровный гладкий загар становится пятнистым. Он хотел спросить врача, не довольно ли, не пора ли прекратить операцию, но тот сам выключил аппарат.
Мальчик спал. Слабое, прерывистое дыхание еще говорило о том, что этот сон мог бы стать смертельным, но пульс был ровным, синяя краска сошла с губ, они стали влажными и розовыми, и Староверов с чистым сердцем покинул операционную.
Теперь он уже не торопился в свой пустой гостиничный номер. Поднявшись на второй этаж, где ему отвели рабочий кабинет, он долго стоял у окна и вдруг заметил, что стекла уже не дрожат, не попискивают по-птичьи, как все эти три дня, и только тут понял, — шторм, так бесивший его, кончился. Он с шумом распахнул раму и высунулся из окна. Деревья стояли неподвижно, пыль улеглась, солнце, правда, выглядело еще мутно-желтым пятном — там, в атмосфере, передвигались куда-то тучи земной пыли, — но здесь, внизу, наступил отдых.
Подвинув кресло к окну, Староверов долго сидел в неестественно напряженной позе, силясь вспомнить, почему, собственно, весь этот день он только и делал, что кричал на всех, сердился, обижал людей. В сущности, даже и директор, которому так попало от него, не столь уж виноват. И то, что он боялся принять раненого мальчика, в порядке вещей: институт действительно не приспособлен для таких операций, а если бы они не сумели помочь пострадавшему, с директора, конечно бы, спросили. А уж Староверов знал: в таких случаях спрашивают строго. Он жестоко осуждал себя за неуравновешенность характера, за свою подчас несправедливую гневливость и в то же время думал о том, почему был так несправедлив к людям именно сегодня.
И, наконец, вспомнил. В кармане лежало до сих пор не распечатанное письмо. Он расстегнул полы халата вдруг задубевшими руками, достал письмо и положил перед собой на подоконник. До чего же невзрачно выглядят эти канцелярские послания! Конверт какого-то серого, мрачного цвета, плохо оттиснутый штамп учреждения, не хватало только тяжелой сургучной печати. Он вскрыл конверт и вытащил маленькую, в четверть листа, бумажку: постановление суда по жалобе истицы Староверовой В. А. о разводе с ответчиком Староверовым Б. П. Истица пожелала вернуть себе девичью фамилию и отныне именуется В. А. Алексина.