Страница 63 из 84
Софья вдруг выскальзывает из рук Сиромахи и встает, опираясь на него. Она медленно переводит свой взгляд с лица на лицо, и все эти люди перед нею опускают головы, не в силах выдержать ее взгляда. Тут ее глаза встречаются с глазами Довгуна. Она кричит страстно, почти исступленно:
— Это он! Это он!.. Он убил и отца и маму! Он! Он!.. Бандеровец клятый! Он! Он!..
Этот вопль потрясает, хочется закрыть уши руками, но мы видим, как Довгун меняется в лице, отшатывается и вдруг бросается бежать. Тут Зимовеев делает прыжок вперед, сбивая его с ног, и кричит:
— Что же вы стоите? Вяжите его! Это же убийца!
Пастухи, словно разбуженные этим приказом, суетливо бросаются к Зимовееву, но Володя отстраняет их. Он и Гриднин одним движением опутывают «метеоролога» веревкой, а Зимовеев ловко обыскивает беспомощного убийцу и с торжеством вытаскивает из его кармана плоский пистолет и длинный складной нож с пружиной, выбрасывающей клинок.
Потрясенная толпа все еще молчит; слышно только, как люди редко-редко, когда уже невмоготу терпеть, переводят дыхание.
Я вежливо спрашиваю у настоятельницы:
— Не разрешите ли вы, преподобная мать, воспользоваться вашим экипажем? Вашей бывшей послушнице требуется срочная медицинская помощь. Пытка голодом и холодом даже в монастырских условиях никогда еще не способствовала здоровью. Господин Джанис, вероятно, согласится подождать и разделить ваше огорчение?
Настоятельница, словно только что очнувшись, вдруг резко поворачивается и уходит. Ветер развевает ее рясу. Шагает она так порывисто, что даже ноги ее видны: в тонких чулках-паутинке, в модных черных полубашмачках на меху. Джанис, словно подтолкнутый в спину, бежит за нею коротенькими, спотыкающимися шажками.
Сиромаха резко говорит:
— Ну, люди, вы видели? Если хотите, оставайтесь с этим богом, а нам помогите уехать отсюда.
Монахини, сбившись в кучу, смотрят на нас с жадным любопытством, никто не гонит их от нас. Один из пастухов бежит к сараю и выводит оттуда лошадь с санками. Помогая Сиромахе устроить в санках Софью, он бормочет:
— Кто же знал? Кто же знал? Сказали: «На увещевание!» Кто же знал… — И обращается к Сиромахе: — У подножия стоит бричка, там перепрягите коня. Да нет, я сам, сам!..
— Еще подвода найдется? — спрашивает Зимовеев и кивает в сторону усаженного на приступок Довгуна. — Для него.
— Найдется, как не найтись для такого дела!.. — бормочет тот же пастух и опять уходит в сарай.
Оттуда он появляется с лошадью, запряженной в волокушу.
— Садитесь, господин Довгун! — сурово распоряжается Зимовеев. — Эх, жаль, не могу я посадить рядом с вами и мать-игуменью и этого иностранного господина! — Он взглядывает на окна чистого домика, в котором скрылись игуменья и Джанис, и там немедленно задергивается штора.
Лошади трогаются, и мы выходим плотной небольшой толпой. За нами из ворот скита выходят и монахини. Они стоят черной стайкой, похожие на бескрылых птиц.
Мы удаляемся все дальше, и тогда в этой стайке бескрылых птиц кто-то машет нам рукой. И кажется, что это у птиц отрастают крылья. Может быть, эти черные птицы так и не взлетят никогда, но у какой-то из них такое желание возникло.
Мы идем молча возле тех саней, на которых полулежит поддерживаемая Сиромахой Софья. Девушка снова в беспамятстве: слишком дорого стоила ей встреча, с игуменьей и с убийцей ее родителей.
На повороте в ущелье мы все, как по команде, оборачиваемся и смотрим на Громовицу. Володя громко говорит:
— Да, так и не взяли горушку! Но это от нас не уйдет…
Эпилог
Вскоре после описанных событий я выехал из этого отдаленного города в Москву. Сиромаха был счастлив. Софья довольно быстро поправилась и даже смогла свидетельствовать, когда судили Довгуна. На суде выяснилась оригинальная подробность. Игуменья, зная о причастности Довгуна к бандеровцам, нарочно свела этого «верующего» с Софьей, а когда послушница опознала Довгуна, пригрозила «метеорологу», что уход Софьи в «мир» приведет к его разоблачению. Довгун всячески старался помочь настоятельнице.
Он признался, что замыслил похоронить альпинистов под лавиной, когда узнал от жены начальника экспедиции о неудачной попытке проникнуть в монастырь. Это признание Довгуна окончательно сразило Зину. На другой день она уехала, не ища больше примирения с мужем.
Мне бы и в голову не пришло публиковать сделанные тогда по следам событий записи. Но этой зимой я получил, как уже писал в кратком предисловии, сообщение от старшего лейтенанта Сиромахи о том, что на него наложено взыскание за… «вмешательство в дела церкви». Литературная дама, о которой шла речь в предисловии, очевидно, решила, что чужие страдания вполне могут стать поводом для ее рукоделия. Будучи решительной по характеру, она ринулась на розыски. Кто-то из авиаторов сообщил ей, что в Москве находится командир той части, в которой служит старший лейтенант Сиромаха. Так она добралась до подполковника Синицына и оказала своим пересказом неизвестных ей событий медвежью услугу и мне и Сиромахе.
Надеюсь, что опубликованием этих моих правдивых записей я сделаю по крайней мере два добрых дела: заставлю товарища Синицына снять незаслуженное взыскание со старшего лейтенанта Сиромахи и лишу мою случайную слушательницу возможности стряпать произведения искусства по слухам. Пусть попробует написать о себе и своих страданиях, если таковые у нее случались.
Путешествие не состоится
1
Староверов, закончив осмотр института, стоял в вестибюле и, сердито, рывками, сдирая с плеч слишком узкий халат, высказывал директору свое не очень лестное мнение о том, что он увидел.
Неделю тому назад в Москве он с удовольствием принял приглашение директора проконсультировать несколько работ этого южного института, недавно созданного для борьбы с вирусными болезнями. В приглашении все выглядело заманчиво: и перечень научных трудов, подготовленных институтом, и сообщение о новых опытах, близких сердцу Староверова. Кроме того, была и другая причина, которая заставила Староверова искать какого-нибудь занятия на время отпуска. После тяжелого потрясения, которое Староверов пережил совсем недавно, в нем осталось чувство зыбкой неуверенности и смутной тревоги. В таком состоянии душа как бы лишается защитной оболочки и любой толчок может нарушить неустойчивое равновесие, в котором пребывает измученный человек. Единственным лекарством от этой душевной боли, считал Староверов, может быть труд…
В институте все оказалось куда хуже, чем описывал велеречивый директор в своем приглашении. Новая вакцина, о создании которой сообщил директор, вызывала у больных осложнения. Две кандидатские диссертации, на защите которых Староверов должен был выступить оппонентом, пришлось отложить — столь мал был кругозор диссертантов и так наивны их представления о вирусах, с которыми они собирались бороться. Матрос, подцепивший где-то злокачественную форму тропической лихорадки, которая особенно интересовала Староверова, находился в тяжелом состоянии.
Раздражение Староверова усиливалось от того, что на море третий день бушевал шторм, в городе было ветрено и пыльно, и от перемены атмосферного давления портилось настроение. А тут еще поверье, о котором кто-то из горожан рассказал Староверову: будто бы, если шторм не утихнет на третий день, то будет продолжаться шесть или девять суток. Староверов не мог понять, при чем тут троичное счисление, но с беспокойством ожидал конца этого третьего дня, а шторм никак не утихал.
Стоя в вестибюле, Староверов уже собирался заявить директору, что лучше бы тому торговать минеральными водами, чем руководить столь сложным учреждением, как вдруг у входа послышался шум. Кто-то рвался в дверь, а швейцар протестовал. Его негодующий возглас: «У нас не больница!» — отчетливо донесся до Староверова. «А что же здесь, если не больница?» — пробормотал Староверов, быстро подошел к двери и распахнул ее.