Страница 18 из 47
— Что с вами?
— Что случилось? — подскочили к нему офицеры и Довбыш.
— В боку сильно колет…
Моряки из куска парусины быстро соорудили носилки и, положив на них Рыбакова, понесли его в медпункт стройки.
— Острый приступ аппендицита, — определил врач.
Как Довбыш ни уговаривал врача — их к Рыбакову не допустили.
— Ему недавно сделали операцию, сейчас он отдыхает, — в ответ на все увещания моряков говорила женщина-врач. — Приходите завтра…
Ничего не оставалось, как последовать ее совету. Обуховский и Довбыш направились на водолазный бот готовиться к дальнейшему обследованию бухты, а Бондарук с Шороховым забрались на выступ высокой скалы, нависшей над водой. Шорохов снял китель и опустился на нагретый солнцем камень, подперев голову руками, Бондарук прилег рядом.
Вечерело. Под лучами солнца вершины скал светились, точно раскаленные, а спокойную воду бухты покрыли темные тени. От этого она выглядела еще более мрачной, какими-то затерянными казались палатки около самой воды и рядом с ними водолазный бот и катер.
— Пройдет несколько лет, вырастут здесь корпуса комбината, жилые дома, сады появятся, — словно мечтая вслух, негромко заговорил Бондарук. — Преобразится все…
Шорохов даже голову поднял от удивления: ведь об этом же думал и он сейчас.
— Будут тогда люди после работы отдыхать в парке, — продолжал Бондарук, — на шлюпках по бухте кататься, а о нас никто и не вспомнит…
— Памятник нам, пожалуй, не поставят, а вспомнить — вспомнят, — возразил Шорохов. — Начальник стройки сказал, что корпус разоруженной мины поставят во дворе комбината, на нем напишут наши имена. Так что вспомнят!..
— Мало приятная все-таки наша специальность. В военное время мы как бы на втором плане, а в мирное — как во время войны… Чем наша работа сейчас отличается от атаки? — сам себя спросил Бондарук и тут же ответил: — Ничем…
— Вам не нравится эта специальность? — спросил Шорохов.
— Я до службы на мотоциклетном заводе работал, — не отвечая прямо на вопрос, заговорил Бондарук. — И была у меня мечта — сделать нечто вроде двухколесной маленькой автомашины. Мотоцикл — это военная, спортивная машина, легковой автомобиль тоже не каждому нужен, да и не всем он по карману, а вот создать такую машину, чтобы она была легкой, удобной, дешевой! Этим я долго бредил. А пришлось стать специалистом по взрывчатке… Вот это, — показал он на изуродованную руку, — мое первое крещение…
— Где это вас? — заинтересовался Виктор. Он давно хотел спросить об этом, да все как-то стеснялся.
— Уже в конце войны… Заняли мы, что называется, с хода вокзал в одном городке Восточной Пруссии. Я каким-то чудом очутился в подвале. Смотрю — в углу дымок курится, шипит что-то. Сразу же догадался, что бикфордов шнур горит, и хвать за него. Выдернул из штабеля взрывчатки детонатор, а в сторону его не отбросил. Вот он и взорвался почти в руке…
Бондарук замолчал, глядя вдаль на розовеющую полоску моря, видимую сквозь узкую щель между скалами. Виктор тоже молчал, с некоторым удивлением смотря на своего товарища. Чем ближе с ним знакомился Шорохов, тем больше открывал в нем новых черт. За непривлекательной внешностью скрывалась глубоко человечная душа, за сухостью, граничащей с педантизмом, — большие знания, опыт, за резкостью — какая-то врожденная мягкость, робость.
Сколько в нем силы и воли! Хотел изобрести новую автомашину, а стал пиротехником, конструирует прибор, позволяющий видеть мины под землей. И всегда спокойный, сдержанный. Даже семейная драма внешне на него как будто никакого влияния не оказала.
— Знаете, — неожиданно сказал Бондарук, — хорошо изобрести новую машину, проложить дорогу в тайге, подняться еще на непокоренную высоту… Но разве не заманчиво раскрыть замыслы врага, его секреты, сделать так, чтобы люди спокойно ходили по земле, плавали на кораблях, строили, отдыхали?! Нет, за это, пожалуй, можно отдать и бессонные ночи изобретателя, и романтику дальних экспедиций…
«А я люблю свою специальность?» — спросил сам себя Шорохов.
И ему сейчас невольно вспомнились детские мечты о море, о подвиге, о дальних плаваниях. Что ж, эти мечты почти свершились, он стал морским минером, и, кто знает, может быть, ему удастся и подвиг совершить. Дальние походы? Сначала нужно победить врага в этой незримой схватке, очистить и воды и землю от всего, что угрожает людям… А тогда… Тогда можно будет посмотреть и южные созвездия, и океанский прибой у коралловых рифов…
В первый же день обследования бухты Кузьмин и Коваль запротестовали, что их используют на подсобных работах.
— Мы минеры, — басил Коваль. — Чего же я буду все время ручку компрессора крутить!
«Минеры и под водой нужны», — подумал тогда Рыбаков и попросил лейтенанта Обуховского обучить моряков водолазному делу.
— Работы много, они лишними не будут, — сказал он.
Обуховский согласился, но оказалось, что у Кузьмина побаливает правое ухо.
— Под воду, сынку, только здоровым можно, — утешал Кузьмина Довбыш. — Чуб у тебя гарный, а вот ухо… Да який из тебя водолаз? Тонкий… хлипкий… Пидеш под воду, а там еще какая-нибудь тварюга, вроде бычка, тебя хвостом зашибет…
— Напрасно вы так, — вступился за матроса Бондарук. — Ведь он недавно мину уничтожил… — и рассказал, как было дело.
Мичман хмыкнул, пристально взглянул на Кузьмина.
— Да я ничего, я так… Хлопчик он, мабуть, гарный. Та вухо ж!..
Делать нечего, пришлось согласиться с доводами мичмана. Так Кузьмин стал временно исполняющим обязанности кока, и, надо сказать, иногда у него обеды получались неплохими, только дозировку соли он не всегда соблюдал. Но это скрашивалось пряным запахом дымка.
Теперь уже Коваль подтрунивал над своим товарищем. Однако Кузьмин в долгу не оставался. Добавку Ковалю он подкладывал всегда с ехидными шуточками. Вот и сегодня за завтраком, вторично накладывая плова своему другу, Кузьмин говорил:
— Не следовало бы тебя так кормить. Растолстеешь, в водолазную рубаху не влезешь…
— Ладно, не скупись, — миролюбиво отвечал Коваль. — Я сейчас под воду иду. Не святым же духом я буду там питаться…
Через несколько минут водолазный бот вышел на середину бухты. Лейтенант Шорохов на носу бота перечитывал наставление по водолазному делу; на корме мичман Довбыш готовил к спуску водолазов.
— Ну кто так рубаху складывает! — доносится ворчание мичмана. — Наберут во флот хлопчат, хоть детский сад видкрывай… И чем только думают?..
— Товарищ мичман, вы давно служите? — услышал Шорохов вопрос Коваля.
— Мабуть, раза в два побольше, чем ты живешь.
— И все время в море?!
— С морем я ще пацаном породнився. Родился я в Николаеве. Город на полуострове стоит: с одного боку Ингул тече, а с двух — излучина Южного Буга охвачуе. Куды не пойди, всюду вода. Батько у мене работал на Французском заводе, в то время так судостроительный завод называли. Мне еще десяти не минуло, когда вин помер, а через год мать устроила меня кухаренком на рыбацкий дубок.
— Это что-то вроде кока? — спросил один из водолазов.
— Ну хай буде коком, — согласился Довбыш, — но меня просто кухаренком звали. Помню первый день! — и по голосу Виктор почувствовал, что Иван Матвеевич широко улыбнулся и по привычке покачал головой. — Тогда на Арбузной пристани, так называли рыбацкие причалы, расположенные между портом и заводом, вместо столовой было десятка полтора летних кухонок, открытых печек, на них рыбаки обид соби готовили. Поставив мене шкипер до одной такой печки.
— Вари, — каже.
Я растопил печку, начистил картошки, в общем, сделал все, как положено, стою, жду, коли закипать начнет. А неподалеку ще килька пацанов, трохи старше мене, обед готовили. Вот один из них подзывает меня.
— Новичок? — пытае.
— Новичок…
— Варить вмиешь?
— Научила мать…