Страница 3 из 10
Ничего этого не знала, не ведала Ксения после укола поплывшая в беспамятство – с легким невесомым телом, приятным кайфом в голове, как от шампанского, и мелодичным звуком колокольчиков в ушах…
…Прошло трое суток с приходом в сознание, уходом из него, пока она, наконец, ощутила сильный голод. Медсестра как раз открыла холодильник, и на дверной полочке Ксения увидела яйца.
– Пожалуйста, дайте мне яйцо, – жалобно попросила она.
Женщина, не закрывая дверцу, повернулась в ее сторону и удивленно проговорила:
– Они же сырые…
– Ну и что? Я хочу сырое.
С каким удовольствием, если не сказать наслаждением, пила она мелкими глотками разболтанное в стакане яйцо, ощущая его своеобразный вкус! Несколько дней она сама ничего не ела. Как ее кормили, не знала. Узнав от медсестры о ее первом самостоятельном завтраке, в палату быстро вошла зав.реанимацией, ее звали Зинаида Павловна. Ксения поступила в ее дежурство. И она, едва ли не единственная из всего медперсонала отделения, не теряла веры, что больная будет жить и вселяла эту веру в мать и мужа. Именно она боролась за ее жизнь, дежурила возле нее часами, надеясь на чудо. И оно произошло. Именно в ее дежурство Ксения пришла в себя впервые, что окончательно укрепило веру врача в благополучный исход. Это была ее победа.
– Ну, как ты себя чувствуешь? – обыденно спросила Зинаида Павловна.
– Хорошо, – также обыденно ответила Ксения.
– Может, и не совсем, но я рада, что ты попросила есть. Это первый признак выздоровления. Только есть будем понемногу. И от разговоров пока воздержимся.
– А что у меня с рукой?
– Сейчас посмотрим, – врач осторожно разбинтовала руку, убрала дощечки.
Два пальца остались забинтованы.
– Их пока трогать не будем, не к спеху. Ну-ка, пошевелим кистью…
Ксения двигала кистью, шевелила всеми пальцами и вдруг ощутила непреодолимое желание писать.
– Не могли бы вы мне дать карандаш и бумагу?
Врач глянула на нее не без некоторого испуга: все ли в порядке у больной с головой, совсем недавно, можно сказать, вернувшейся с того света.
Ксения смотрела на нее просяще и… печально.
– Хорошо, я принесу, но сначала – укол.
Больная не ответила, странное, дотоле неведомое возбуждение охватило все ее существо, Она, едва сдерживая его, наблюдала, как врач поменяла пустую бутылочку в капельнице на полную, чья-то кровь снова потекла по ее венам, восстанавливая силы и возвращая жизнь. Наконец, врач вышла и вернулась с ученической тетрадкой и карандашом, положила Ксении на грудь.
– Тебе нельзя утомляться, – сказала она, осмотрела систему и удалилась.
Укол был, вероятно, с более слабым наркотиком и дейст-вовал не так молниеносно как промедол, и Ксения, от возбуждения медленно плывущая в зыбкую легкость и невесомость, не без усилия пристроила в правой руке карандаш, левой прижала к груди тетрадку и начала выводить слабые каракули на первом листке в клеточку. Стихотворение уже созрело в ней, оно жило и стремилось, образуясь в слова и строки, запечатлеться на бумаге. Она записывала его с легкостью, не вдумываясь в содержание, в смысл, в то, почему она, женщина, вдруг пишет от мужского лица.
Последняя строка расплылась в глазах, и она уснула с мыслью: «Почему Бог?»
Странный образ, будто вырвавшийся из глубин подсознания. О Боге, вроде, она никогда серьезно не размышляла, хотя и читала «Жизнь Иисуса Христа» Ренана. Правда, подумала мельком, когда освоилась с мыслью, что она жива и, наверное, теперь уже не умрет, что, видно, Бог ее спас ради ребенка, а может, еще ради чего-то, что она не успела сделатьв своей жизни. И все.
Остальные стихи в тетрадке были то безысходные, когда она вспоминала прошлое, то оптимистические, когда боролась со смертью и побеждала.
Это было, похоже, ее теперешнее настоящее: борьба и терпение. Опять терпение. Будущее не сулило ей радости, и она старалась о нем не думать. То обстоятельство, что она будет жить, и, как уверяла ее Зинаида Павловна, даже есть реальная возможность не остаться инвалидом, не могло быть поводом для радости.
Тем более, что ей предстояло еще одно тяжкое испытание, правда, через месяц, не раньше – операция на бедре, так называемое штифтование, то есть, соединение костей с помощью штифта или пластины из нержавеющей стали. Могла ли она радоваться, если положительная возможность могла повлечь за собой отрицательную: она снова отправилась бы туда, откуда выкарабкалась с помощью врачей.
Как выяснилось впоследствии, после того, как с Ксенией побеседовала в течение часа известная врачпсихиатр Попова, пытаясь извлечь мотивы поступка пострадавшей, она пришла к выводу, что, с медицинской точки зрения, у Ксении была глубокая душевная депрессия, перешедшая в черную меланхолию, и она находилась на грани психического расстройства. Обида на мужа мгновенно переросла в нечто большее, глобальное, когда мутится разум, и человек не владеет собой: состояние, близкое к аффекту. Человек не контролирует свои действия, хотя со стороны кажется, что он действует вполне сознательно. На самом деле все его действия совершаются на уровне бессознатель-ных рефлексов.
Вот почему в течение долгих месяцев после больницы Ксения настойчиво восстанавливала в памяти шаг за шагом, приведшие ее к трагедии душевной, едва не окончившейся уходом из жизни. И не только умом, но и творчеством – стихами, а затем и прозой она старалась постичь собственную душу, окружающих ее людей, свои взаимоотношения с ними и со всем окружающим миром. А пока – она нуждалась в полном покое и длительном сне, и никаких разговоров о прошлом. Вот почему ее пичкали сначала наркотиками, а потом психотропными препаратами, прописанными врачомпсихиатром.