Боевые коты

Зато в селе Глотово бывшего Елецкого уезда знают толк во всевозможных кознях переметчиц, летающих змеев, доможилов, и каждому есть что рассказать на этот счет:

— Однажды пошли мы с нянькой воровать сено. Набрали полные вязанки, бродим по полю, а выбраться с него не можем.

Нянька говорит мне: «Вальк! Это мы заблудились!»

А что нам делать. Брошу вязанку и буду под ней сидеть.

Снова идем.

Как сунемся, опушка и опушка, и поле кажется другим. Нам нужно на дорогу попасть. Как ни пройдем — снова опушка.

Сели и сядим.

Блуд напал, и я буду голосить. Затмение, дурь в голову зашла.

«Ой, нянька, идея! Снимай сапоги с ног, переобувай с одной ноги на другую!» Справа налево, а слева направо. И моментально вышли на дорогу и пришли домой. А блудили посреди своего поля.

Я хочу знать, согреется ли грустный Пьеро

Я хочу знать, согреется ли грустный Пьеро, если разом исчезнут все тени.

Есть жабы где-то за экватором, верхняя часть тела выглядит у них, как тонкий, долго лежавший лист, нижняя подобна глубокой тени, отбрасываемой этим листом.

Можно имитировать и танк, и тень от него, если, сидя в танке, бороться за мир.

А как насчет залива и игры нефти на его поверхности?

Когда комки нефти осядут на дно, за изучение сгустков примется камбала, глазки у нее на одну сторону, и она может пристально изучить отдельно взятое явление, впрочем, если выживет до окончания своих исследований.

Некоторые влиятельные чиновники имитируют действия правительства и одновременно глубокие сожаления о нем. Но грустная поза Пьеро приводит неизбежно к отставке, что позволяет быстро уйти в тень.

Если вы видите человека, которому холодно, то не спешите подбрасывать дрова в камин, около которого он сидит. Он преувеличивает постоянный холод, который до того парализует каждое его личное усилие, что никакой надежды на благоприятный исход быть не может; достаточно взглянуть, как трудно и неуютно приходится бедному, как он (снова тот же грустный Пьеро) обнимает себя за плечи, втягивает голову, как он, бедный, сжимается и — никогда, никогда! — ему уже не согреться.

— Вам холодно? Впрочем, не топят.

Возможно, энергия сжатия, мимикрии способствует сохранению собственного внутреннего мира, но на что же тогда останутся силы?

Неужели ты так замерз, холод так глубоко проник, что ничего, ну решительно ничего не можешь поделать. Но вы же все знаете, от меня тут ничего не зависит!

Что может быть страшнее услужливого холода густонаселенной конторы, то и дело то один, то другой из служащих подходит к батарее и прикладывает руку к ее холодному лбу. спотыкаются о жалкий рефлектор, тепла которого хватает, чтобы чуть нагреть нижний ящик канцелярского стола, а чего стоят укутанные серыми платками поясницы сослуживиц — двадцать лет вместе, сейчас начнут носить куски торта, а вот и виновник торжества.

Доставайте свои чашки, как притерлись эти разномастные кружечки и стаканы, какой славный электросамоварчик извлекается на свет. Одну минуту. Кто еще не записался на зеленый горошек?

Что делать, если именно через ваш дом проложен маршрут следования

Что делать, если именно через ваш дом проложен маршрут следования…

Если именно через ваш дом проложен маршрут следования и каждую ночь в вашем коридоре происходит передислокация сил при полном соблюдении порядка и организованности, спокойно, мои дорогие, сидите тихо, подожмите ноги, если вам так нравится, и уж, конечно, не выключайте радио, несравненное танго погоды отвлечет вас от ожидания, в минувшие сутки в наших районах наблюдалось… в восточной части Финского залива высота волны до полусмерти, — и давайте подумаем, что надо делать.

Не с одними нами такие напасти, есть же такая служба оповещения в конце концов, заблаговременно предупреждающая о вероятности и степени опасности.

Может, эта ночь пройдет спокойно, интересно, какая обстановка в других районах. Завтра же дозвонимся, пускай, как хотят, приезжают и расправляются в самом деле.

А замесим-ка мы с тобой завтра блинков, попросим у Вали дрожжей, она даст, истолчем сорокаваток, вымешаем без комков, испечем на масле.

Уйдут, отведают и уйдут.

Но в положенный час снова двинулась вереница по неизменному маршруту. Одни шли степенно, другие с видимым удовольствием разбегались и скользили по паркетным навощенным полам.

Хорошо еще, что серая нечисть не посягала пока на комнаты, можно представить, как вздрагивала посуда от увесистого прыжка какого-нибудь особенно резвого экземпляра.

— Это не у нас, это в том коридоре.

Чтобы представить, какой длины были коридоры в этой квартире, можно сказать, что когда в том коридоре — а в самом его конце было тусклое окошко, упиравшееся почти впритык в стену соседнего дома, — шел дождь, в другом коридоре, там тоже было окошко, светило солнце.

Многие считали, что климат в том коридоре гораздо хуже, и дожди там идут гораздо чаще, но, как выяснилось, за шум дождя, идущий с того конца, принимали оглушительное низвержение растительного масла на огромную раскаленную сковороду, в которой жарила картошку в пять утра Рита-маленькая для своих сыновей. Особенно часто вспоминали о ливнях в арбузный сезон, когда многим приходилось выходить в пустынный и довольно зловещий по ночам коридор в столь раннее время.

По утрам на кухнях, их было две, по одной на каждый коридор, соседи обменивались информацией о прошедшей ночи. Поступающие свидетельства были противоречивы. Основное расхождение было по поводу направления движения. Каждый коридор считал, что они двигались не с нашей, а с ихней стороны. Это у них много хлама, сундуки и шкафы!

Высказывались разные предположения о причинах их появления.

— Никогда такого не было! Это не иначе как из-за художников из соседнего дома!

— Нет, это сестры Бурбыги накидали своих молочных зубов за печку: «Мышка, мышка, возьми, вот тебе зуб репяной, дай мне костяной!»

Откуда взялись крысы и почему их путь пролег именно через дом, где жили когда-то Шаляпин и Лапцево-Копытцев — многие иностранные фирмы мечтают его купить.

Так же было на Большой Белозерской, когда морили крыс на Сытном рынке. Они шли гуськом вместе со своими семьями всю ночь по коридорам.

Это был знаменитый исход с Сытного рынка. Говорят, после налета милиции на Некрасовский рынок ничего такого не замечали.

— Нам они не мешают! Пусть бегают.

— Им не удастся отучить нас спать по ночам!

— Пусть американцы приходят и покупают нас! — развеселилась тетя Шура из того коридора. — Будет встреча на Эбле!

Ее все стали поправлять.

— Знаю, знаю, куколки, — и она рассказала, как ее, сознательную работницу гладильного производства, принимали в партию.

— А вот ответьте нам, на какой реке встретилась Советская Армия с американцами?

— Встреча на Эбле! — сказала тетя Шура.

— Молодец, товарищ, — сказали в райкоме, — правильно понимаете!

Так бы все и продолжалось, если бы как-то утром у одной из дверей вдруг не обнаружился огромный мужской башмак с истертыми мокрыми шнурками, и когда никто из соседей не признал его своим, спросили даже Тюхая, не его ли ханыги потеряли, он сказал, что вы ребята, вы же знаете, я же спал, пьяный был, Нина Филипповна, ну вы же за стенкой живете, скажите! — тогда решили — хватит! Надо вызвать команду!

Дозвонились куда надо. Там приказали отодвинуть всю мебель от стен и обеспечить доступ к плинтусам.

Тут-то и заметили, что металлические углы холодильников как будто обработаны напильником, ножки и дверцы столов погрызены, пустые бутылки повалены, кругом клочья изорванной газетной бумаги.

И вот в назначенный день можно было наблюдать картину полного разорения.

Везде носились ожившие после зимней спячки и вырвавшиеся из-под сдвинутых диванов и сундуков мохнатые пыльные серые зверюги. Они то мчались, подпрыгивая, то взлетали, сбивались в матерые подвижные клубки. Дети гонялись за ними по коридорам на велосипедах. Младшая из Бур-быг крутилась на месте, пытаясь освободиться от клубка, который зацепился за ее тапок.