Страница 14 из 91
Поговорить и правда было не с кем: отдыхающие были поглощены флиртом, один только затейник поначалу приставал к О. М. с карикатурными идеями насчет вечера стихов О. М.[134], — поэтому молодая барышня с «пятилетней судимостью», да еще «знакомая Каверина и Тынянова», легко втерлась к нему в доверие. Со временем стало ясно, что барышня, неожиданно уехавшая накануне Первомая, была «шпичкой» и находилась тут в служебной командировке; впрочем, и главврачу просто было велено О. М. не выпускать.
Итак, западня? Кошки-мышки?
Малоприятная догадка, кажется, подтверждалась…
Только вот что же можно предпринять, сидя в западне?!.
И всё же О. М. не унывал: «Не всё ли равно? Ведь я им теперь не нужен. Это уже всё прошлое…»
Увы, он ошибался: Саматиха была западней…
Ну кто же, как не чекисты, действительно, помогут писателям «решить этот вопрос о Мандельштаме», решить крепко и окончательно?
Правда, на согласования и разработку «операции» потребовалось некоторое время. На письме писательского вождя стоит штамп Секретно-политического отдела НКВД: «4 отдел ГУГБ. Получено 13 апреля 1938».
Иными словами, Ежов держал письмо у себя чуть ли не месяц!
Почему?
Да потому, думается, что в первом — 1934 года — деле этого дерзкого антисоветчика оставались видимые для него следы «чуда» и самого высочайшего великодушия, так что и на этот раз, продолжим догадку, потребовалось то или иное проявление воли вождя. На что и ушел календарный месяц. Кроме того, в Ленинграде вовсю шло дело о «заговоре писателей», фактическим фигурантом которого являлся и О. М., — и, возможно, еще не начавшееся московское следствие запросило результаты ленинградских коллег.
О воле вождя будем судить по результату: сроки действия чуда явно истекли! О чем, в сущности, и сказали или дали понять — Андреев Фадееву, а Журбенко Ставскому. И как только политическое решение было принято, закипела практическая чекистская работа!
Первым долгом — служебное обоснование. Вот справка, написанная начальником 9-го отделения 4-го отдела ГУГБ Юревичем[135] (разумеется, со слов Ставского):
«По отбытии срока ссылки МАНДЕЛЬШТАМ явился в Москву и пытался воздействовать на общественное мнение в свою пользу путем нарочитого демонстрирования своего „бедственного положения“ и своей болезни.
Антисоветские элементы из литераторов используют МАНДЕЛЬШТАМА в целях враждебной агитации, делают из него „страдальца“, организуют для него сборы среди писателей. Сам МАНДЕЛЬШТАМ лично обходит квартиры литераторов и взывает о помощи.
По имеющимся сведениям, МАНДЕЛЬШТАМ до настоящего времени сохранил свои антисоветские взгляды.
В силу своей психической неуравновешенности МАНДЕЛЬШТАМ способен на агрессивные действия.
Считаю необходимым подвергнуть МАНДЕЛЬШТАМА аресту и изоляции».
На справке — три резолюции:
1) «т. Фриновский<a name="read_n_136_back" href="#read_n_136" class="note">[136]</a>. Прошу санкцию на арест. 27.4. Журбенко»<a name="read_n_137_back" href="#read_n_137" class="note">[137]</a>, 2) «Арест согласован с тов. Рогинским<a name="read_n_138_back" href="#read_n_138" class="note">[138]</a>. Подпись. 29/IV 38» и 3) «Арестовать. М. Фриновский. 29/IV 38 г.».
Подпись Фриновского — замнаркома внутренних дел — стоит и на ордере № 2817 на арест. Выписали ордер — 30 апреля[139].
…Прибытию в Саматиху опергруппы предшествовал приезд туда 30 апреля еще и районного начальства на двух легковых машинах. 1 мая, когда весь дом отдыха буйно отмечал праздник, гуляли, по-видимому, и чекисты.
Первомайские газеты захлебывались подобающими жизнерадостностью и энтузиазмом. Сообщалось, например, что накануне праздника открылось движение по новому Крымскому мосту в Москве, что в праздничный вечер давали следующие спектакли: в Большом — «Поднятую целину» (закрытый просмотр; был там, наверно, и Сталин), во МХАТе — «Любовь Яровую», в Вахтанговском — «Человека с ружьем», в оперетте — «Свадьбу в Малиновке» и т. д.
Скромный стук в дверь избушки-читальни раздался, как вспоминает Н. М., под утро 2 мая (по чекистским документам — третьего): двое военных (сотрудники НКВД Шишканов и Шелуханов) в сопровождении главврача Фомичева[140] предъявили ордер (О. М., кстати, поразило, что он был выписан еще в апреле).
Обыска как такового не было: просто в заранее приготовленный мешок вытряхнули всё содержимое чемодана. Согласно описи, это: «1) паспорт серии Ц.М. № 027827 и 2) рукопись и переписка — одна панка, книга — автор О. Мандельштам».
Никаких претензий и жалоб арестованный не заявил, и вся операция заняла около 20 минут…
Проводить Осипа Эмильевича до Черустей его жене позволено не было[141].
В ночь перед арестом ей снились иконы: сон не к добру.
Больше она мужа уже никогда не видела. Канули в Лету и стихи, написанные здесь: запомнить их Надежда Яковлевна не успела.
На Лубянке
Итак, 2 мая 1938 года Осипа Эмильевича Мандельштама вырвали из жизни и сбросили в колодец ежовского НКВД.
В его деле, впрочем, указана дата 3 мая, но это, надо полагать, дата поступления арестованного в приемник[142] внутренней (Лубянской) тюрьмы. Это небольшое трехэтажное здание во дворе лубянского колосса, окруженное со всех сторон грозными этажами с зарешеченными окнами. Если бы вдруг удалось увидеть его сверху, оно могло бы показаться мышонком в тисках кошачьих когтей. А снизу — из тесноты камер — людям, трепыхавшимся в неволе, таким оно не казалось, не воспринималось как метафора, — таким оно просто было. Но никакая птица не разглядела бы сверху ни малоприметную дверь в зал судебных заседаний, ни подземный ход, которым уводили отсюда тысячи и тысячи — в расстрельные подвалы дома Военной коллегии, что на другой стороне Лубянской площади…
О. М., впрочем, им не провели. В приемнике у него отобрали паспорт, чемоданчик, помочи, галстук, воротничок, наволочку и деревянную трость с набалдашником; выдали квитанцию: одну взамен всего изъятого (№ 13346); другую (№ 397) — на имевшуюся у О. М. при себе наличность: 36 рублей 28 копеек.
Но перед этим поэта — последний в жизни раз — сфотографировали. Эта тюремная фотография — профиль и фас — потрясает. Мандельштам — в кожаном, не по размеру большом, пальто (подарок Эренбурга, оно упомянуто потом почти всеми, видевшими поэта в лагере!), в пиджаке, свитере и летней белой рубашке. Небритое, одутловатое, отечное лицо сердечника, всклокоченные седины. Как выдержать этот обреченно-спокойный и вместе с тем гордый взгляд усталого и испуганного человека, у которого уже отобрали всё — книги, стихи, жену, весну, свободу, у которого скоро отнимут и последнее — жизнь?!
В этом взгляде, в этих глазах — весь его мир и дар, без которых сегодня нам самим, кажется, уже невозможно жить.
Фотография, как это ни странно, датирована тем же 30 апреля (запись на талоне ордера № 2817). От того же числа отсчитывался и пятилетний срок за контрреволюционную деятельность в приговоре Особого совещания.
134
Ровно то, чего О. М. безуспешно добивался от Союза писателей летом и осенью!
135
Юревич Виктор Иванович (1906–1940). Образование: школа 2-й ступени, Торжок, 1924. В органах ОГПУ-НКВД с 1928 г. В 1935 г. присвоено звание лейтенанта, в 1937-м — старшего лейтенанта, в 1938-м — капитана гб. С января по апрель 1938 г. — зам. начальника 6-го отделения 4-го отдела ГУГБ, с апреля 1938 г. по 28 мая 1938 г. — начальник 6-го отделения 4-го отдела 1-го управления НКВД, в 1938 г. — начальник 9-го отделения 4-го отдела ГУГБ (после Журбенко — см. ниже), с 28 мая 1938 по 28 января 1939 г. — начальник УНКВД Кировской обл. Арестован в 1939 г., 25 января 1940 г. ВКВС приговорен к расстрелу и расстрелян 26 января того же года. Не реабилитирован.
136
Фриновский Михаил Петрович (1898–1940). Образование: духовное училище, Краснослободск, 1914; 1-й класс Пензенской духовной семинарии, 1916; курсы высшего комсостава при Военной академии РККА им. М. В. Фрунзе, 1926–1927. В коммунистической партии с 1918 г. В органах ВЧК-ОГПУ-НКВД с 1919 г. В 1935 г. присвоено звание ком-кор, в 1938-м — командарм 1-го ранга. С 16 октября 1936 г. — заместитель, а с 15 апреля 1937 г. по 8 сентября 1938 г. — первый заместитель наркома внутренних дел СССР, с 15 апреля 1937 г. по 28 марта 1938 г. — начальник ГУГБ, с 28 марта 1938 г. по 8 сентября 1939 г. — начальник 1-го управления НКВД, с 8 сентября 1938 г. — нарком Военно-Морского Флота СССР. Арестован 6 апреля 1939 г., 4 февраля 1940 г. приговорен ВКВС к расстрелу и расстрелян 8 февраля того же года. Не реабилитирован.
137
Журбенко Александр Спиридонович (1903–1940). Образование: церковно-приходская школа; 4 года в высшем начальном училище, 1919. В коммунистической партии с 1928 г. В органах ВЧК-ОГПУ-НКВД с 1920 г. В 1935 г. присвоено звание капитан, в 1937 г. — майор гб. С 15 апреля 1937 г. по апрель 1938 г. — начальник 9-го отделения 4-го отдела ГУГБ, с апреля по 15 сентября 1938 г. — зам. начальника и начальник 4-го отдела 1-го управления НКВД, с 15 сентября 1938 г. — начальник УНКВД Московской области. Арестован 29 ноября 1938 г., 15 февраля 1940 г. ВКВС приговорен к расстрелу и расстрелян 26 февраля того же года. Не реабилитирован.
138
Рогинский Григорий Константинович (1895-?), в 1929–1930 гг. — прокурор Ростовской области; с 27 апреля 1935 по 7 сентября 1939 г. — зам. Прокурора СССР, ближайший сподвижник А. Я. Вышинского. Автор книги: Голунский С. А., Рогинский Г. К. Техника и методика расследования преступлений. М., 1934. Снят с работы якобы за преступное отношение к жалобам и заявлениям, а на самом деле за мнимое участие в «заговоре прокуроров». Арестован 5 сентября 1939 г. В 1941 г. приговорен ВКВС к 15 годам заключения, умер в лагере. Реабилитирован в ноябре 1992 г. (Звягинцев А., Орлов Ю. Прокуроры двух эпох: Андрей Вышинский и Роман Руденко. М.: Олма-Пресс, 2001).
139
Видно, Надежда Яковлевна переписала себе эти цифры. В архиве О. М. в Принстоне есть одна бумажка нестандартного вида, на которой записано ее рукой: «№ 2817 Ося 30/IV» (AM. Вох 4. Folder 1).
140
Согласно документам, С. В. Фомичев исполнял еще и обязанности директора дома отдыха.
141
Ей удалось вырваться из Саматихи только 6 мая, когда на узенькой бумажке со штемпелем и круглой печатью здравницы «Саматиха» ей выдали справку (см. «Документы»).
142
Полное название: «Отделение по приему арестованных».