Страница 37 из 196
Построив так (в уме своем) «рационально природу», — плюнешь и отойдешь. «Ну тебя к черту». «Заприте сад, — никогда не пойду в него». «Спустите с цепи Шарика, — не могу его видеть».
Природа становится глубоко рациональною, но и глубоко отвратительною.
Облетели цветы
И угасли огни...
Природа — не дышит. Это — труп ее, а не она. А кто же захочет долго быть «в мертвецкой» и даже там «закурить папироску».
В «лесу из Страхова» папирки не закуришь.
А закуриваем. Т. е. природа вовсе не «из Страхова» и вовсе не «рациональна».
Вероятно, он свою идею взял «из немцев» и даже только изложил. Или «сколотил» из разных мест их объяснений, из Шеллинга, Окена или откуда-нибудь из маленьких. Эта «немецкая природа» действительно не дышит.
Итак, откуда же «тоска» («тоска от рационализма» — по Страхову)? Да как же не быть тоске перед гробом и как не быть тоске после преступления? Раз мы умерщвляем в рационализме природу, мы, естественно, совершаем над нею преступление, хотя только в уме своем. Но самый этот ум, который тоже жив, возмущается, тоскует, принужденный к этому логическому препарированию живого предмета.
Нет, природа не рациональна. В ней есть рациональное, но это — бок ее, а — не она вся, не брюхо ее. Ньютон утром и вечером пил чай, и в этом был правилен, регулярен и рационален. Но если бы кто-нибудь, войдя сзади ночью в его комнату, указал другому на его согнутую над письменным столом спину и объяснил:
Вот это — Ньютон, регулярнейший человек Оксфорда: ежедневно утром в 7 часов и вечером в 8 он пьет кофе. Поэтому называется «Ньютон» и считается самым добродетельным и самым мудрым человеком в городе...
...то, выслушав, мы воскликнули бы:
Идиот. Какое идиотическое объяснение и мудрости и добродетели! Зачем ты взялся за Ньютона, когда ты мог бы объяснить его лакея, а еще лучше — как устроен тот ларь, на котором спит этот лакей!50
Кто же научил меня крестить подушку на ночь (и креститься самому)?
Мамаша.
А мамашу — церковь. Как же спорить с ней.
(перед сном)
Я и испытываю (перекрести подушку) это простое, непонятное, ясное: что отгоняются дурные мысли, что ко всему миру становлюсь добрее.
* * *
Только человек, помолившийся поутру и помолившийся к ночи, есть человек; до этого — животное. Усовершенствованное, обученное, но животное.
* * *
Церковь есть устроительница душ и устроительница жизней. Церковь домоводственна.
Церковь — зерно цивилизации.
(2 февраля)
Завтра 3-е вливание в вены.
* * *
Все они — сладкие и демократичные.
И безжалостные.
(педагоги нового фасона)
N-ня, опустясь на пол и положа тетрадь на кушетку, сидела в труде. Два часа ночи.
Взял. Посмотрел.
«Теорема. Общие кратные двух чисел суть общие кратные наименьшего кратного (??— В. Р.) двух из них и третьего числа» (!!??— В. Р.).
(Билибин: «Теоретическая арифметика»)
Не понимаю. Вчитываюсь, вдумываюсь, усиленно вдумываюсь, и не могу понять, сообразить, усвоить, что такое тут «требуется доказать» («теорема»), — а не то уже, чтобы понять ход и сущность доказывания этой теоремы. Мне 57 лет, дочке 15; я прошел классическую гимназию и университет, она же в 7-м классе гимназии N-й.
Гимназия с курсом «естествознания», физики и химии, рациональная, — и с дикими насмешками законоучителя N над чудесами Библии и прямо с выражениями перед классом, что «в Библии рассказывается много глупого» и заведомо ложного.
Но что «я», «мы» не понимаем...
Может быть, Мусин-Пушкин51 понимает?
Мотает головой.
Может быть, понимает Кассо?
Тоже мотает головой.
Но ведь вы все хорошие люди и развитые?
Обе головы утвердительно кивнули.
Тогда отчего же то, чего не понимают министр и попечитель, должна «непременно» знать бледненькая девочка в 15-16 лет?
* * *
Для безличного человека программа заменяет лицо. Программа вообще издали кажется лицом. Вот почему, по мере того как общество падает, вырождается, как способных людей в нем становится меньше и меньше, — программы пылают, все обряжаются в программы, — и, кажется, живешь не среди людей, а среди программ. На самом же деле и в глубине вещей программа есть просто неприличие.
Ведь программа — «не мое» на «мне». Она есть всегда плагиат и обман «на счет того лица, которое имеет программу».
Можно ли представить себе Кольцова, держащегося «партии демократических реформ»? Гоголь или Пушкин «с программою» — это что-то чудовищное. Напротив, Кутлера и нельзя себе вообразить без программы. Если он «без программы» — он ничего.
Без галстуха, шляпы и вообще голый. Голый и жалкий. Без «программы» он только спит. Но, уже просыпаясь одним глазом, говорит лакею или жене: «Душечка — скорее программу!»
Вот происхождение Набоковых и Родичевых. И вот из кого состоит парламент.
* * *
Пошлость Н. — это что-то историческое.
С кулаками, с бубенцами, с колоколами — требует ото всех, чтобы все здоровались с прислугой непременно за́ руку, не спросив, желает ли еще этого прислуга; и устроив у себя, чтобы эта же прислуга моментально спрятывалась за дверь, поставив кушанье заранее на особый стол сзади (т.е. сзади общего обеденного, для сидения гостей, стола). Через это достигается, что гости вовсе не видят прислуги, и «дом хозяйки» как бы «сам себе служит», обходясь «без рабовладельчества». Гости — каждый — берут себе жаркое на тарелки и наливают суп из кастрюли. Таким образом, достигается «братство, равенство и свобода». После обеда гости коллективно тащат доску (тесину) с надписью черною краскою и огромными буквами: кооперация... И я тащил, дабы хозяйке было хорошо.
Теперь читает лекции, чтобы все ели только травы, — как бы до нее не было вегетарианского стола; требует ассоциаций и назначает великому живописцу в пошлой своей пьесе играть роль дворника, в фуражке, с метлою и в грязном «пинжаке». Обращает его дивную кисть — каждый день работы которой есть национальное приобретение России — в средство иллюстрировать свои знаменитые романы, пьесы и дневники, под крикливыми заглавиями — «Почему мы рабы», «Эта» и еще что-то, из ее жизни, не то русской, не то американской. Изгоняет из писем и из многочисленных аншлагов в своем имении «Церера» буквы ђ,, ъ, ь и i... Это что-то такое, чему нет имени или чему имя найдется в каком-нибудь восклицании... Право, ее можно назвать «девица-О-если-бы!!!»...
При этом — полна, здорова, спокойна, уравновешенна. Никакого признака нервов. Все в высшей степени рассудительно и обдуманно.
«Бейте в трам-трам громко!» — «Смело входите на крыльцо от 3-х до 5-ти в среду», и Въезд на столбе ворот... Все это достойно кисти Р. или стихов Кузьмы Пруткова...
И побежденный и влюбленный Голиаф кисти рисует и рисует победившую его амазонку... всегда почему-то со спины... Не может не кинуться в глаза, что лицо ее, выпуклое, большое, отлитое, и через все это как бы «сутуловатое», — имеет отдаленное сходство со спиною. И он ее изображает с этой исключительно содержательной стороны, или — интересной, значительной, осмысленной, «не зачеркнутой». С единственной — которую не зачеркнул Бог. Но здесь nota bene, уже о художнике: что, кажется, в центре его таланта и ума лежит именно «постижение спин человеческих», — спин, поясниц, ног, — а не лица человеческого. И не в этом ли разгадка его странного порабощения.
11/2 года, что я знавал их, они были моим кошмаром. Я дома все думал: «Что такое? Почему? Откуда?» И разгадки не находил и не нахожу.
* * *
Твердость есть отличительное качество Рцы. Прочие замечательные умы, которые мне встречались в жизни, колебались, сомневались, изменялись, росли. Рцы решительно ни в чем не изменился, не вырос, не умалился — и не переменил ни одного мнения. При этом у него были некоторые порочные мнения или, вернее, суеверия, предрассудки, навыки жизни, методы жизни, — напр., ничегонеделанье, — но он, в полном убеждении и о великих качествах этого «ничегонеделанья», при всем ужасном страдании его же самого от него и при страдании от него его горячо любимой семьи, — нисколько о нем и в нем не поколебался за 20 лет, как я его знаю, вижу, видаю. Это можно было бы назвать «деревянностью», «застоем», «кирпичностью», и вообще это — так и есть во всяком; но в Рцы — отнюдь этого нет, и притом — в нем одном. Он ежеминутно, даже в ватере, работает умом, вечно напряжен, «руки и ноги» ума (отнюдь не физики!) в вечном движении. Его молекулярная жизнь так же напряжена, как его anatomica недвижна.