Страница 32 из 196
Падение заметно даже в посторонних темах. В первых книгах поражает и восхищает любовь к «погибшей мамочке», это настроение и цельной и огромной грусти, тоски, одиночества. Короб 2-й и это чувство расхолаживает, и становится ясно, что жаль ему не самой мамочки, а жаль себя, жаль той теплоты и ласки, что исчезли вместе с мамочкой, жаль мамочкиной любви, а вовсе не самое мамочку. Да и сам образ «мамочки», как он потускнел, отяжелел, оматерьялизировался по сравнению с «Уед.» и «Опав. лист.»48 . И если после официального «провала» Уед. и Оп. Листьев думалось с грустью, что улюлюканье толпы положит предел, не даст Розанову продолжать этот прелестный род художественного творчества, то обещание во Втором коробе, что это будет короб последний, наполняет сердце благодарностью. Ибо если первые книги были, действительно, «замешены на семени», то 2-й короб замешен на сукровице нечистых язв. Трудно себе представить, что между этими книгами прошло не более года: так постарела, отяжелела, съежилась мысль, так побледнели краски, так притупилось остроумие. Это не Розанов, а кто-то «под Розанова», это тоже не литература, но уже с другой стороны. Если бы я была очень богата, я скупила бы все издание и сожгла бы и закупила бы все издания вперед, — не потому, чтобы думала, что неталантливый «короб 2-й» был кому-нибудь вреден, а из уважения к «Уед.».
А. Данилевская
Если хотите ответить (не думаю, чтобы захотели), пишите 28-е почт, отделение, до востребования А. М. Д.».
Я написал на эти инициалы ответ, но через месяц оно пришло обратно нераспечатанным. На адресе не было фамилии, а только позволенные письмом инициалы, и, быть может, поэтому оно не было подано адресату, спросившему письмо на свою фамилию.
Письмо это меня поразило и, признаюсь, сбило, п. ч. «нашего духа» человек пишет, способный понимать все, что нужно понимать.
И как на песок пустыни капнуло росой следующая записка, месяца через 11/2 по выходе полученная:
«Читаю и перечитываю Ваши книги.
Мучают они мысль; без слов, но сильнее слов укоряют за пустоту, и злобность, и легкомыслие.
И учат и исцеляют. Главное — исцеляют. Сами — боль, а исцеляют.
Когда теперь думаю о том, что будет после смерти, — и когда хочу, чтоб было «что-то», думаю об этом для себя, для близких и для Розанова.
И когда молюсь у всенощной, плохо веря, что молитва услышится, но все-таки молюсь, — тоже крещусь и «за Розанова».
И вот пишу. Вы же близкий, хоть и во многом далекий. Я еще молода и знаю, что ближе почувствую Вас после (Вы и сами об этом говорите).
Но именно тому и рада, что узнала Вас, пока еще можно вложить это узнанное в жизнь.
Я слабая, «современная» женщина, и много во мне такого, что Вы очень не любите, — но вот Вы учите и исцеляете...
А многие Ваши слова вошли в самое сердце и не забудутся никогда, никогда.
Как сказать Вам спасибо, чтобы Вы услышали?! Спасибо!
В.
Искренно, искренно желаю Вам бодрости, покоя, здоровья, всего, чего хотите Вы.
И верьте и знайте, что Вас очень любят.
Очень много я хотела бы сказать Вам, но ведь Вы заняты, у Вас своя жизнь. Храни Вас Бог».
Признаюсь, я не решился бы издать настоящей книги без этого последнего письма.
Ах, книги, книги... Сочинения, сочинения... Что-то несется в душе. Кому? Зачем? Знаем ли мы источник, корень написанного? В особенности, понимаем ли мы смысл написанного, и автор и читатель? Читает книгу одно поколение, читает книгу другое поколение. Всем она одно скажет? Я думаю, смысл книг, — как и растений, и цивилизаций, и каждого из нас, смертных, уясняется окончательно лишь тогда, когда мы или вот книги — умрем.
Что пишу? Почему пишу? А «хочется». Почему «хочется»? Господи, почему Ты хочешь, чтобы я писал? А разве без Твоего хотенья я написал бы хоть одну строку? Почему кипит кровь? Почему бежит в жилах? Почему сон? Господи, мы в Твоих руках, куда же нам деться?
Мне кажется, кому не соответствует книга — не должен ее читать. Не пришло время, не пришла минута. Не настало «такого настроения». Или «такое настроение» прошло. Ах, мы страшно разные люди, и бесконечно разны наши минуты.
А если так бесконечно разнообразен мир, не всякие ли книги в сущности «должны быть». «Распустим немного губы», не будем сжимать их. Холоду, суровости в сущности слишком много. Ну, вот мы все сжали губы и замолчали. Какой толк? Даже чаю напиться нельзя без беседы.
Зачем гордо замыкаться в себе? Зачем вообще такое недоверие друг к другу? Мы все люди и ужасно слабы. Но уже сказав «слабы», выиграли в силе, потому что выиграли в правде. Не нужно абсолютностей, Господь с ними. Ограничимся ограниченностью, кой-какой помощью друг другу и вообще будем вместе.
Книга, в сущности, — быть вместе. Быть «в одном». Пока читатель читает мою книгу, он будет «в одном» со мною, и, пусть верит читатель, я буду «с ним» в его делишках, в его дому, в его ребятках и верно приветливой милой жене. «У него за чаем».
Не будем, господа, разрушать «русскую кампанию». И вот я издаю книгу.
В.Р.
ПЕРЕД САХАРНОЙ
«Любовь существует для пользы отечества».
3 января 1913 г.
В-я привезла на Рождество две двойки, по немецкому и арифметике. Ее встретили сухо, и почти не разговариваем. Она опешила. Заглядывает в глаза, улыбается виновно и заискивающе, но мы не обращаем внимания. Однако, когда прошли дни, — ее впустили в комнату к Шуре, куда собрались две курсистки, она сама (Шура) и все детишки.
Я что-то копался. Когда вошли в кабинет и сказали: «Идите к нам, папочка; как весело». Скучая, что оторвали, — я, однако, вошел.
На полу — «подножках» и табуретках — разместились, кроме трех больших, — все маленькие: Таня, Вера, Варя, Вася, Надя. Все были в ажитации и, когда я тихо сел, — почти не заметили.
Играли «В свои мнения». Эти «мнения» составляли определения вещей, имя коих писалось на бумажке.
Меня поразили многие из мнений, и, когда все кончилось, — я захватил бумажки и здесь воспроизвожу их.
Вопрос: Что такое цветы?
«Цветы одушевляют человека, когда он бывает угнетен чем-нибудь, и освежают его душу» (Вася).
«Цветы да еще дети одни украшают землю» (Вера).
«Дыхание красы».
«Цветок есть последняя отрада человека, посаженный в землю около гробовой доски» (Варя).
«Цветы — внешняя улыбка природы, их запах — тайное признание ее» (курсистка).
«Цветы — это песнь природы» (Наташа).
«Без цветов мир стал бы мертвее самой смерти» (Шура).
(Вторично заданная та же тема, или второе мнение при первом же задании):
«Цветы — покорное создание, которых каждый смертный может сорвать и растоптать» (Вася).
«Цветы — это маленькие и нежные созданья Бога, которые остались как печальные воспоминания о Рае» (Вера).
«Цветы, как люди, горды, нежны».
«Цветы — в природе — милые, светлые, разноцветные. В своих чашечках они скрывают мечты... своим благоуханием они сдувают муки и тягость. — Цветы в душной комнате. Скучно, серо... Вьются нежные цветы у пыльного окна. Подходишь. И встают золотые воспоминания о чем-то далеком» (по-видимому, Таня).
Вопрос: Что такое ум?
«Ум — очень трудно определить тому, кто его имеет; для тех же, кто его не имеет, ум — святое счастье и богатство» (курсистка).
«Вечно «Горе от ума» (Шура).
«Ум — это счастье несчастливых» (Наташа).
«Ум — руль» (Таня).
Вопрос: Что есть высший героизм?
«Самоотверженно к себе, радостно умереть за ближнего и даже за самого низкого преступника» (Надя или Вася).
«Героизм есть высшая отвага и стремление к великому делу» (Варя).
«Высший героизм есть самоотречение. Только тот сможет создать великое и прекрасное, только тот может, как герой, отпечатлеть своей рукой на истории и в измученных душах людей, кто скажет: я для всех, но не для себя. Это есть истинный герой человечества» (Вера).