Страница 20 из 196
Молодой еврей учился, все оставаясь таким же набожным. Он прошел первоначальную школу — хедер, и по мере того, как он подрастал, добрый хозяин стал давать ему коммерческие поручения.
«Юному гедалию, наконец, минуло пятнадцать лет и по жизненным условиям тогдашних евреев ему уже давно была пора, с 13 лет, обзавестись семейством, т.е. жениться.
Любя приемыша своего, как родного сына, намереваясь сделать его полным наследником после себя, хозяин заблагорассудил женить его на родной своей племяннице, — девушке, мимоходом сказать, довольно красивой, очень неглупой, моложе своего нареченного жениха двумя годами.
Дело о женитьбе юного гедалия закипело. Хозяин, дядя невесты, устроил домашнюю пирушку, вначале которой было написано домашнее условие — «теноим», которым обязался дать в приданое за невесту, кроме прочего, что полагается богатой невесте, еще тысячу карбованцев чистоганом жениху в день свадьбы, да и сверх того содержать юную чету на всем своем содержании пятнадцать лет.
Был уже назначен день свадьбы и готовился пир на весь мир краковских евреев; что булок! что гусей и индюков было наготовлено — ужас! Хватило бы на целый полк солдат-москалей. Краковские евреи и дражайшие их половины заранее облизывались, предвкушая смак жареных гусей и индеек и тонкий аромат пышного, сладкого лейкаха (род бисквит, изготовленных на белом меду), мокаемого в сладкой водке.
Наступила, наконец, давно с нетерпением ожидаемая суббота, предшествовавшая дню свадьбы. Жених, одетый в новый шелковый капот, подпоясанный новым шелковым кушаком, в шелковом же, накинутом сверху капота, халате; на ногах белые бумажные чулки, подвязанные белыми тесемками пониже колен, пришитыми к нижним концам коротеньких из желтого цвета нанки штаников; в новых сафьяновых башмачках и собольей шапке, поверх ермолки, на голове — был с триумфом приведен, до начала утренней молитвы, в синагогу23 .
В середине молитвы, когда обыкновенно чтецом, бал койре, читается вслух недельная глава Пятикнижия, жених был приглашен читать так называемый Мафтер — и лишь он кончил чтение, как был осыпан из женского отделения целым градом сладких фруктов, кишмишем, миндалем и проч. с возгласом: мазель тов! мазелъ тое! т.е. добрая судьба!».
Как хорошо, как всеобще! Фрукты эти от женского отделения: «Да будет тебе сладок брак!» «Да будешь ты сладок в браке!»
«Ничего больше не оставалось уже, чего бы требовалось для окончательного соединения двух юных существ, нареченного жениха с нареченною невестою, — формальности все соблюдены были, — оставалось только ждать до следующего воскресенья — и за свадебный пир.
Но, увы, не суждено было этому сбыться, не суждено было этой свадьбе состояться — и напрасно краковские евреи и жены их держали пост целых два дня, запасая животы (sic) к великому свадебному пиру.
Что же такое случилось? — полюбопытствуете, может быть, добрые люди русские.
Вот что случилось, или, вернее, ничего не случилось, а только дурацкая (да извинит он меня за выражение) набожность будущего моего отца, жениха, перевернула вверх дном все дело в один миг — и свадьбы как не бывало.
Расскажу подробно, как это было. Как добрый еврей, дорого ценивший даже самомалейшее талмудическое указание относительно религиозных правил, в ту вышеописанную субботу, пришед домой из синагоги и потрапезничав отлично по-субботнему разными яствами, с жирным, на говяжьем сале изготовленным, национальным кугелем в десерте, будущий отец мой, набожный гедалий, следуя указанию Талмуда, что доброму еврею следует спать в субботу днем после утренней трапезы, лег соснуть часика на два, и потом, вставши и покушав несколько сочных груш шабес oйnc (= «в честь субботы»), тотчас сел за стол и начал читать душеспасительную книгу: Перек овес.
Углубившись в чтение столь высокомудрой книги, он вдруг был прерван в чтении зовом хозяйки, сидевшей у окна и глазевшей от нечего делать на улицу. Она увидела по той стороне улицы невесту, прогуливавшуюся со своими подругами. Желая сделать жениху приятный сюрприз, хозяйка восторженно закричала, маня его рукой к себе: «Гедалий! Гедалий! Иди скорее сюда!.. Полюбуйся на свою кралечку невесту».
Лениво, неохотно оторвался набожный жених от драгоценной книги; но не послушаться хозяйки и не подойти было бы уж чересчур неделикатно, и он подошел.
Произошло вдруг что-то непонятное, необъяснимое, загадочное... Лишь только жених подошел к окну и выглянул на улицу, как он весь затрясся как в лихорадке, по всему телу пошли судороги, лицо исказилось как бы от невыразимой боли в груди, и, пошатнувшись, он чуть не упал;
исключаются занимающиеся богоугодными делами, и идя дорогою: значит, исключаются новобракосочетавшиеся». Все это достаточно выразительно. «Горы ханах висят на одном волоске». Имея подобные предписания, еврею совершенно не надо было иметь буквенные, буквальные, грубые разъяснения, относительно, напр., интимной стороны супружества. Все было само собой понятно из сравнений, из ритуала.
но скоро, однако, оправившись, он выпрямился во весь свой рост, приняв угрожающую позу, и начал...
Начал он сперва на чем свет стоит бранить всех краковских евреев, называя их богоотступниками, еретиками, даже мешумедами, которых следует стереть с лица земли; потом добрался до их жен, не жалея для них эпитетов вроде: «развратницы», «блудницы», «бесстыдницы» и т. п.; затем уже перенес свое негодование на самих дочерей их, девиц, в том числе, конечно, и свою невесту, крича в гневном азарте, что оне недостойны назваться дщерями Израиля, а шикцами. Замечу, что шайнец и шикце евреи называют сыновей и дочерей гоев.
В тот же вечер, после совершения обычного гавдало (прощание с уходившей св. субботой; это совершается над стаканом вина, после опорожнения которого с особым наслаждением вдыхают в себя приятный тонкий запах благовонных стручков; с того момента наступает уже будень), будущий мой отец, не сказав никому ни здравствуй, ни прощай, взял сумку с молитвенными принадлежностями — тефелины и сыдра — подмышку, мешок с грязным бельем на плечо и, сотряся прах ног своих на великогрешный город Краков, направил свои стопы, по образу пешего хождения, к великому городу Варшаве».
Так Австрия лишилась одного подданного, а Россия приобрела одного подданного. Автор спрашивает:
«В чем же, однако, тут дело? С чего сыр-бор загорелся, отчего жених ни с того ни с сего взбесился, ругал всех краковских евреев и убежал, бросив невесту на произвол судьбы?
Помимо набожности будущего моего отца, игравшей главную роль в этой катастрофе, виновата в ней была и сама невеста, не сообразившая, что имеет дело с набожным женихом. В ту злополучную субботу, желая произвести впечатление на жениха, т.е. показаться ему перед свадьбой во всей девичьей красоте, пока у нее волосы на голове целы (у талмудических евреев в вечер свадьбы до гола остригали волосы на голове), раз- нарядившись и без того пышно и роскошно, она имела неосторожность сверх всего вплести еще в свою роскошную косу шелковую алую ленточку, - а так как вплетение таковой ленточки в косу было тогда в моде у гойских жен и дочерей, — то, само собой разумеется, это противоречие талмудическим правилам, строго воспрещающим подражать в чем бы то ни было гоям, — взбесило моего набожного будущего отца. «Как, — в ярости закричал он, увидав свою невесту с вплетенною в косе ленточкою, — чтобы дочь Израиля дозволяла себе подражать гойской моде!.. Нет!.. Этакой — мне не надо...».
...В Варшаве отцу моему не долго пришлось быть одинокому. Варшавские евреи несравненно благочестивее краковских; они, узнав о прибытии в их город такой драгоценности как набожный гедалий, до того обрадовались, что устроили пир на весь город с танцами, плясками и забавами. Понятно, что царем пира был мой отец.
Не теряя драгоценного времени, варшавские евреи начали хлопотать о женитьбе моего отца, находя ему невест из богатых домов с тысячным приданым; но, верный традициям набожности, отец мой отстранял богатых невест и выбрал себе спутницу жизни наибеднейшую, скромную Девицу, Гинделу, дочь реба Шамшона; она-то и была моя мать...