Юдаизм. Сахарна

Оказалось, что отец мой не ошибся в выборе себе подруги жизни: такую смиренную, безответную, послушную во всем жену едва ли удалось бы ему скоро найти; и главное — она, будущая матушка моя, была набожна не менее своего мужа, и даже соперничала с ним в религиозности.

Бог Иегова благословил благочестивую чету, тятеньку и маменьку моих, изобильным плодородием; мать моя народила отцу ровно тринадцать человек детей обоего пола».

Выразительно. Не правда ли, как выразительно? Не осмотрев со всех сторон, «спереди», «сзади», «с боков», «снизу», «сверху» («шестикрылатые серафимы»), типичного, идеального еврея, не понять никогда: да что же такое Библия и библейский дух, как нечто sui generis в истории? Вот он перед нами, без всякой мысли, догадки о грехе отношения к женщине, 13-летний, готовый при радости всего народа, приступить к 11- летней: и вместе в эти 13 лет так благочестивый, бессребреный, как бы это был наш Филарет Московский, или Амвросий Оптинский. Тут-то и тайна слияния религии и биологии, всяческих духовных добродетелей (скромных) со столь ранним и ни на минуту не задерживаемым выявлением пола, которое у нас вызвало бы всенародную ругань себе (13 и 11 лет), «разодрание риз» богословами, отвращение - как совершенная «безнравственность». Но посмотрите результат нарушения, а может быть возбуждения: там с 6-ти лет «Псалтирь» в руках, и она остается до гроба другом и спутником человека; у нас — озорство и шалости с 6-ти лет, — и вот, встреча с зашедшим на село иноком, или чтение потрясающего жития пустынника - и хлоп об пол вчерашнюю разнузданность: назавтра мальчик уходит в монастырь, затворяется от мира, более всего - не смеет взглянуть на женщину.

XIV

Продолжим очерк жизни благочестивого еврея. Пропускаем разные житейские злоключения его, то трогательные, то смешные. К числу первых относится, что он, вечно неуклюжий и наивный, принял на себя вину контрабандистов и был посажен в тюрьму, где сгнил бы, если бы жена его не явилась лично к королю в Берлин ходатайствовать за мужа. К числу смешных и самых неприятных по последствиям эпизодов относится то, что он набросился с упреками за недостаточную ревность об обряде на двух молодых служащих евреев в конторе коммерсанта, у которого служил, — за что лишился места, и отсюда начались его бедствия.

«С того дня отец мой точно переродился сызнова: он сразу получил полное отвращение ко всему мирскому, удалился от людей, сходясь с ними только в синагоге во время обшей молитвы, отстранился совсем от семейства, оставив заботу содержать жену и детей городским благотворителям; сам же весь предался божественному созерцанию, беспрерывно занимаясь чтением кабалистических и других душеспасительных, нравоучительных книг. С семейством, женою и детьми, он сходился только во время субботних и других праздничных трапез, где необходимость заставляет семейно исполнять священные религиозные обряды».

Остановимся на минуту. Семейно мы — ничего религиозного не совершаем! Идем ли в церковь, идем как «Мария», «Иван», дети «Петр» и «Алексей», т.е. кучкой, но не членами организма, не действующими лицами священной оперы. Каждый читает ту же молитву, как другой, и мы за богослужением — плечом к плечу, все равные, т.е. все — единицы, а не части совокупной единицы — семейства. Дома мы — семья; но сейчас же разъединяемся, расчленяемся, округляемся каждый в особую единицу, входя в храм. Нужно, чтобы дом стал церковью, и это есть в юдаизме: тогда в некоторые моменты жизнь семьи, быт семьи разлагается в члены, голоса оперы, ее хоры и соло. Немножко, но так.

«Опишу теперь отшельническую жизнь моего отца, т.е. как он проводил дни и ночи постоянно в благочестивых размышлениях, беседуя с Богом. Не думайте, однако, добрые люди, что отец мой на самом деле удалился куда-нибудь подальше от людей, — как это делается у нас, у христиан, что желающий спастись и отречься от мира прежде всего удаляется либо в какой-нибудь монастырь, либо же вовсе в такое пустынное место, где человеческая нога редко ступает, — нет... Он, благочестивый отец мой, как раньше жил дома, так и теперь жил во славу Божию, — с тою только разницею, что раньше он зарабатывал свой хлеб мирским, суетным трудом, а теперь... Что «теперь»? — «Теперь» — вот расскажу, увидите.

В будние дни, считая с первого дня недели (воскресенье) до пятницы включительно отец мой вел себя так: ровно в полночь он вставал с постели, не зажигая ночника, впотьмах, умывался, прочитывал краткую благодарственную молитву Мойде-аны, выходил на двор, оттуда возвращался, опять умывал руки и, обтирая их полотенцем, прочитывал другую благодарственную молитву, известную под названием ашер-иуцер»...

Заметим, что слово ашер, по крайней мере, близко к ашера — каково еврейское наименование финикийской Астарты, женского божества, между которой и еврейской «Царицею Субботой» едва ли можно провести серьезную разницу24 . «В честь Субботы»... — «в честь Ашеры»... Ашерали, Суббота ли — деятельная участница в произведении человека, невидимая зиждительница тканей и чудес его тела. Это она водит «младенческую душу» в утробе — по Эдемским садам, и говорить сказки, при рождении забываемые. Во всяком случае, чудо тела — ее чудо; и вот почему ашер-иуцер читается при всяком отправлении тела. Автор подстрочно и замечает к названию молитвы: «Это — обязательная благодарственная молитва после каждого процесса естественных надобностей. В ней. молитве этой, высказывается благодарность Богу за то, что Он чрезвычайно премудро устроил человеческую внутренность, и, между прочим, даже — сплетение кишечных каналов». И затем, от себя добавляет размышление: «Нам, христианам, кажется это совершенно неуместным. Творческую премудрость Божию мы, конечно, видим во всем и должны восхвалять Его за это. Но чтобы исключительно указать на человеческое творение — в этом, кажется, нет смысла. Разве организм мухи или таракана не достойны удивления по устройству их?»

Вот пан-теизм, антропо-морфизм и, с другой стороны логический теизм в близком сопоставлении! «И муха прекрасна, как человек, — догадывается он, — и в ней мудрость Божия, да и прямо — дыхание Божества»: это тезис пантеиста, против которого что я скажу? Ничего, кроме того, что за себя — муха и хвалит Господа самым бытием своим, а я за себя - молитвою ашер-иуцер. Но право ли рассуждение, что раз «муха совершенна как и я, то смешно мне молиться и за себя, потому что ведь не молиться же за нее»! Оно едва не есть самое поверхностное и наиболее удаленное от Бога. Во всяком случае, глубочайший физиологизм иудейского теизма — очевиден отсюда. Все это — глубоко знаменательно, глубокие просветы бросает на связи религиозные... «Во внутренностях моих читаю Бога и сам я — неумолчная Псалтирь!..».

«Прочитав ашер-иуцер, он, затем, обсыпал голову пеплом, садился, босой, на пол в передний угол комнаты и начинал монотонно читать нараспев полунощную Хацöс. Сперва читал он отрывки из Псалтиря и Плача Иеремии, где упоминается о двукратном разорении Иерусалимского храма и изгнании народа Израиля в рабство к гоям и сильно плакал, но, однако, до того тихо, что домашние спокойно спали, ничего не слыхав.

Проплакав, читая впотьмах, однако, с полчаса времени, он вдруг переменял грустный, плаксивый тон на веселый. Это им читались уже те места из пророков, где предсказывается об избавлении сынов Иаковлевых от рабства и восстановлении их царства. При этом отец то и дело с каким-то азартным озлоблением грозил кому-то в пространство сжатым кулаком, — вероятно, гоям.

Чтение Хацöс длилось, обыкновенно, часа полтора; во все время отец то безутешно рыдал, то в экстазе радости тихонько радостно пел и вместе с тем, как я уже раз сказал, страшно грозил кому-то кулаком»...