Страница 76 из 170
— Мне сказали, что вы крутите любовь с другим…
— Что ж, злых языков хватает, — сказала она. — А вы так всему и верите?
— Берегитесь, если это только окажется правдой!..
Пеппинелла опустила голову и подумала немного; решимость к ней пришла быстро; ей захотелось все выложить сразу, чтобы поскорее отделаться.
— Ну, допустим, что это правда, — сказала она тихо, — что же дальше?..
Но он не дал ей закончить; выхватив бритву, он бросился на нее с бешеным воплем:
— Что дальше? А вот что!..
Пеппинелла не успела даже откинуться назад. Быстрым движением он полоснул ее бритвой, как хлыстом, и сталь распорола ей щеку. Все произошло в одно мгновение: она даже боли не почувствовала, но, когда она поднесла руки к лицу и увидела их все в крови, она испустила раздирающий крик:
— Ай, господи! Ай, что он со мной сделал!
И упала, обмякшая, бессильная, на землю.
Тетилло стоял ошеломленный, глядя на это тело, растянувшееся в уличной канавке. Она не двигалась. Он наклонился, чтобы дотронуться до нее, но его спугнули вопли женщин. Люди сбегались со всех сторон, и он не успел опомниться, как на него уже навалились двое полицейских. Они схватили его за ворот и прижали к стене; он не сопротивлялся и дал себя забрать, не вымолвив ни слова, но выражение лица у него было такое, что никому и в голову не пришло что-либо ему сказать. Только один из полицейских, воспользовавшись тем, что Тетилло крепко держали, крикнул ему в лицо:
— Падаль!
Тетилло взглянул ему в глаза и так крепко прикусил губу, что брызнула кровь; потом он протянул вперед руки, которые тряслись у него мелкой дрожью от самого плеча. Когда на него надели наручники, что было не так уж просто, потому что руки у него были как бревна, и стали затягивать цепочку, он обвел толпу глазами, улыбнулся с жестоким самодовольством и с нагло-идиотским видом начал напевать сквозь зубы:
Этот вызов бросил в дрожь всех присутствующих и дал повод нахальным молодчикам со всего квартала задирать нос еще выше.
Кончилась эта история тем, что Тетилло пришлось отправиться на три года в тюрьму Сан-Франческо, — а у Пеппинеллы на месте зашитой раны появился шрам, испортивший всю ее красоту. Жизнь она повела дурную и через пять месяцев после выздоровления подкинула в приют для найденышей ребенка, для которого у нее не нашлось ни молока, ни любви.
Из-за Ринальдо
Был уже час дня, а Торе-кантасторий[91] все еще заставлял себя ждать. Между тем мальчишка, который обычно носил за ним его четыре скамеечки, давно явился и, как всегда, расставлял их под широким навесом таможенных складов. Пока он в ожидании хозяина всматривался в даль — не покажется ли тот в конце набережной, — кое-кто уже усаживался, приглашая приятеля последовать его примеру и перекинуться словечком. Мало-помалу скамейки заполнились, на них не осталось ни одного свободного места. Завязалась беседа.
— Куда же это запропастился Торе? — спросил какой-то матрос у носильщика, набивавшего трубку.
— А я почем знаю? — ответил тот, не поднимая головы. — Наверное, забыл книгу дома.
— Дон Пепе, — крикнул юнец-каморрист, у которого из-под надетого набекрень картуза выбивалась прядь волос, — а про драку сегодня будет?
Вопрос был обращен к сухонькому подвижному старичку, сидевшему на конце скамьи. Дон Пепе, который когда-то был настоящим морским волком, а ныне торговал просмоленными корабельными тентами, слыл на набережной самым неистовым из поклонников славного рыцаря Ринальдо. За энтузиазм, доходивший до обожания, его прозвали тронутым.
Таких «тронутых» среди постоянных слушателей насчитывалось больше десятка, и историю Ринальдо они знали не хуже, чем «Отче наш». Торе устраивал две читки в день, разделяя их получасовым перерывом, и «тронутые» ежедневно присутствовали на обеих, являясь за своей долей острых ощущений.
Дон Пепе, зажав между колен свою палку, а во рту коротенькую трубку, невозмутимо покуривал.
— Вроде бы да, — сказал он пареньку, с нетерпением ожидавшему ответа. — Не помню в точности, боюсь соврать. В прошлом году я как раз в этот день схватил холеру, — да сохрани вас от нее господь, — и мне не пришлось слушать.
И так как трубка уже начинала хрипеть, он хотел было выколотить ее о ладонь.
Парень протянул руку.
— Дайте затянуться разок-другой…
Дон Пепе передал ему трубку. Парень зажег спичку о штаны, указательным пальцем примял табак и с наслаждением сделал несколько затяжек.
— Какой номер должен теперь выиграть? — спросил матрос у носильщика.
— Тридцать четвертый, — отвечал носильщик, слывший «кабалистом». — Можете не сомневаться.
— Три да четыре — семь. Несчастливое число, — высказался еще кто-то. — Прошлую субботу выпал оборот.
— Значит, сорок три, — сказал другой.
— Вы только послушайте, что мне сегодня приснилось, — продолжал носильщик.
— Уважаемые синьоры! — раздалось в тишине.
Все обернулись. Перед скамейками, подавшись всем телом вперед и выставив левую ногу, стоял Торе; в правой руке он важно сжимал свою палочку. Разговоры смолкли: чтение начиналось.
Торе вытащил темный платок, обернул им левую ладонь, открыл книгу, заложенную полоской бумаги, откашлялся, стремительно сплюнул сквозь зубы, шагнул вперед, медленно поднял палочку и, как всегда нараспев, начал:
Вокруг стояла мертвая тишина. Слушатели, внимательные и заинтересованные, походили на учеников начальной школы: мужчины, у которых в волосах пробивалась седина, сидели, боясь двинуть бровью, скрестив руки и во все глаза глядя на Торе, — он начинал входить во вкус. Если кто-нибудь коротко кашлял или шумно, изо всех сил сморкался, это почти никого не отвлекало. То и дело продавец холодной воды обходил скамейки, пользуясь короткими передышками; монетки в два чентезимо, легонько звякнув, падали на дно стаканов. Потом слушатели, освеженные питьем, удваивали внимание.
Торе уже покрыл мостовую вокруг себя целым полукругом плевков; он комкал платок, обмотанный вокруг ладони, резкими движениями палочки отбрасывал на затылок свою соломенную шляпу. Вновь пришедшие, не найдя свободных мест, толпились позади чтеца; превратившись в слух, они вытягивали шеи через плечо впереди стоящих. Карабинеры приостанавливались, окидывали толпу быстрым взглядом; какая-то влюбленная пара со скучающим видом отошла в сторону: чтение не доставляло ей ни малейшего удовольствия. Женщина, взяв мужчину за руку, увлекала его к решетке, ограждавшей порт. Они в восхищении останавливались перед огромными кораблями, стоявшими на якоре, потом, держась в тени, брели дальше, болтая, смеясь и подталкивая друг друга локтями.
До слушателей то и дело доносились приглушенные раскаты смеха, сопровождавшие пронзительное верещание Пульчинеллы[92] в руках какого-то кукольника. Солнце со слепящим блеском лилось с голубого неба на широкую улицу; раскаленная мостовая обжигала ноги. Ринальдо приходилось туго — отряд сарацин подстерегал его в лесной засаде. Эта опасная ситуация вселила в слушателей необыкновенную тревогу. В испуге они широко раскрыли глаза и разинули рты.
90
Перевод стихов Ю. Б. Корнеева.
91
Кантасториями называют в Италии сказителей и уличных чтецов.
92
Пульчинелла — традиционный персонаж итальянской комедии масок и кукольного театра: продувной слуга, шут.