Страница 73 из 170
— Синьорина?
— В чем дело?
— Вам нехорошо?
— Нет, мне не спится.
— Помолитесь.
— Уже молилась.
— Помолитесь еще раз.
— Ничто не помогает. Карминелла, ничто не помогает.
— Поручите себя мадонне.
— Она обо мне забыла.
— Не говорите таких вещей.
— Доброй ночи.
— Доброй ночи. Храни вас господь.
Даже днем Карминелла все время вертелась вокруг нее, проявляя невиданную до этого услужливость. А когда они выходили из дому, ее окружали вниманием все обитатели дворца Сантобуоно, прозвавшие ее невестой. Девушка улыбалась, как больная лихорадкой, которую трясет озноб и которую спрашивают, как она себя чувствует. А иной раз, когда с ней выходила Карминелла, служанка отвечала за нее с привычной неаполитанцам фамильярностью:
— С божьей помощью, они поженятся.
Теперь Карминелла старалась все чаще уводить девушку в церковь, и она, не находившая за весь день и минуты покоя, охотно ее посещала. Прохлада церкви успокаивала ее разгоряченный мозг, а молитва восстанавливала прерванную и спутанную нить ее мыслей. Ходили они в церковь часто, и утром и вечером, особенно же к вечерне. Карминелла постоянно держалась рядом с ней, как будто все хотела что-то ей сказать, но девушка смотрела на нее с таким растерянным выражением, что служанка словно проглатывала свои слова и молчала. Они ходили к каждой вечерне. Час был тихий, благостный, и женские голоса в хоре звучали так грустно, что девушка часто начинала плакать. Воля ее наконец сдавалась, не в силах бороться со страшным разочарованием и огорчением, постигшими ее в расцвете любви. Однажды вечером ей сделалось так худо, что она едва не лишилась чувств. Она побледнела как полотно.
— Уйдем отсюда, — сказала она Карминелле.
— Но служба еще не кончилась, — сказала в страхе служанка.
— Если я останусь еще хоть минуту, я свалюсь.
Ханжа неохотно поднялась и медленно последовала за своей госпожой, как будто вынуждая ее замедлить свой шаг. Но та нетерпеливо и раздраженно обернулась к ней.
— Ключи у тебя? — спросила она.
— Не знаю.
— Они должны быть у тебя. Дай их мне.
Служанка машинально передала их, и девушка, оставив ее позади, пустилась бежать одна, стараясь поскорее добраться до дома, чтобы без сил броситься на кровать. Карминелла пыталась поспеть за ней, но догнать не могла, она была как во сне. Девушка быстро открыла парадную. Уже в передней до нее донеслись голоса, от которых ее бледное лицо стало землистым. У нее хватило сил сделать несколько шагов, тихонько раздвинуть парчовые занавески, увидеть, как ее жених нежно целует в губы ее мачеху. Дикий, пронзительный крик, в котором уже не было ничего человеческого, разнесся по квартире, проник повсюду, был понят всеми мирными жителями дворца Сантобуоно, — крик, которого они больше никогда не забудут. Потом послышалось, как кто-то бешено пронесся по квартире, захлопали двери, два голоса отчаянно кого-то умоляли. Кто-то резко рванул дверь на балкончик, выпало разбитое стекло, и в вечернем полумраке у края колодца мелькнула тень.
Крик всполошил весь дом: мигом осветились все окна, все площадки лестниц; донна Габриелла, надрываясь, кричала с балкона:
— Она бросилась в колодец, она бросилась в колодец!
Колодезник прибыл только через десять минут. Карминелла отправилась его разыскивать, но он спал, так как работал с полуночи и весь день трудился под землей. Это был высокий и крепкий мужчина в одной рубашке и штанах, босой. В глазах его было что-то располагающее. На дворе кучера и конюхи обвязали его толстой веревкой, и он начал спускаться. Стало тихо. Карминелла на площадке третьего этажа, стоя на коленях, горячо молилась; молились, возможно, и другие. Мачеха упала головой на холодные железные перила, а Джованнино все еще пристально вглядывался вниз.
— Травите, — скомандовал кучерам слабый голос из глубины.
Колодезник был у цели. Через три или четыре минуты он резко дернул веревку. Кучера и конюхи принялись выбирать ее. Груз был нелегким. Видно, подымали и тело. Еще не успели вытянуть его наружу, как донна Пеппина Ранаудо крикнула рыдая:
— Жива или мертва?
— Мертва! — ответил слабый и задыхающийся голос.
И повсюду, сверху донизу, на улицах, в переулках — стоном, плачем, рыданием — разнеслось:
— Мертва, мертва, мертва!
Сальваторе ди Джакомо
Цветочница Фортуната
Соседки Фортунаты Каппьелло были однажды немало удивлены, увидев, что ее лавка заперта. Надо вам сказать, что Фортуната Каппьелло держит цветочную лавку на улице дель Дуомо; кроме лавки, у нее есть отец и мать, ни разу не сказавшие друг другу доброго слова. Семь дней в неделю супруги жили, по выражению соседок, словно кошка с собакой. Особенно по пятницам, когда Джузеппе Каппьелло требовал у жены денег на лотерею, а та не давала.
Когда лавка не открылась и к полудню, соседки рассудили, что вряд ли она вообще откроется в этот день, и принялись сплетничать и строить всевозможные догадки, одна из которых состояла в том, что минувшей ночью Каппьелло съехали с квартиры и, чтобы не платить хозяину дома, увезли с собой все свои скудные пожитки.
— Послушайте, — сказала Джованнина Цоккола, владелица галантерейной лавочки напротив, — этого быть не может. Что правда, то правда, голод их замучил, голод и долги… Вот хоть бы мне они — если и вправду не вернутся — так и останутся должны пятнадцать сольдо, взятые на прошлой пасхе. Но немного деньжат они всегда умели отложить, это вы бросьте. И потом ведь дон Прóколо, знаете, этот синьор, выручал их частенько и с охотой.
Дон Проколо, пожилой, но еще очень бодрый торговец и домовладелец, заходил в лавку по вечерам. Когда он усаживался рядышком с Фортунатой посреди цветов из трощеного шелка и пучков искусственной травы, мать Фортунаты прикрывала ту половинку двери, что была с их стороны. Соседки говорили, что вместе с дверью она прикрывала один глаз.
Бедняжка Фортуната была худенькой и бледной; под глазами у нее лежали густые тени, на лоб спускалась челка, в ушах болтались тяжелые золоченые серьги, у подбородка темнела родинка, — словом, она могла нравиться. Она чистила щеточкой свои белые зубы и по утрам, прежде чем приняться за работу, старательно подпиливала на крыльце ногти.
Искусственные цветы — те самые, которые нравятся богатым синьорам с улицы Фориа и торговцам из квартала Пендино, — должны бросаться в глаза, а яркая краска пристает к рукам. Фортуната выглядела как maitresse aux mains rouges[88]. Дон Проколо не придавал этому особого значения, а что до девушки, то она, так сказать, приберегала чистые руки для своего настоящего возлюбленного, которого не знал никто. Когда дон Проколо после обеда возился в таможне с тюками холста, воздыхатель цветочницы проходил по улице дель Дуомо с сигаретой в зубах, помахивая бамбуковой тросточкой. Это был какой-то мелкий чиновник с окладом в тысячу двести лир, с правильными до отвращения чертами лица, светловолосый, худощавый, болезненный и донельзя опрятный. Фортуната в нем души не чаяла.
Вечером третьего числа, два дня спустя, супруги Каппьелло вернулись в лавку около половины восьмого. Донна Мария, не поздоровавшись ни с кем из соседей, вставила в замочную скважину большой ключ, открыла дверь и проскользнула внутрь. В полутьме виднелись груды цветных обрезков, белые шары керосиновых ламп, корзины, наполненные красными и голубыми цветами; все это придавало лавке вид беспорядочный и запущенный. Донна Мария зажгла спичку. Она что-то искала. Оставшийся на улице муж прислонился к косяку, сунул руки в карманы и, сжав губы, не отводил глаз от кучки мусора, лежавшей на краю панели у его ног. Внезапно он повернулся на каблуках и, толкнув дверь, которую донна Мария прикрыла, вошел в лавку. Дверь снова закрылась. Сапожник из мастерской напротив, прошивавший в эту минуту подметку дратвой, уронил на колени руки и дратву и стал смотреть во все глаза.
88
Буквально; содержанка с красными руками (франц.), то есть содержанка из простонародья.